Дмитрий Дюков - «Рядом с троном – рядом со смертью»
– Тоже мне, Мечников, – буркнул я, услышав эту потрясающую новость.
– Нет, я сам по себе, не знаю таковского, – упёрся мальчишка.
К сожалению, знал я – Мечникова, Самойловича, Мочугковского и многих других накрепко вбили мне в голову в своё время, как пример самоотверженности в науке. На мой взгляд, испытания всего и вся на себе вещь героическая, но малопродуктивная, по крайней мере, со стороны врача, явно способного на большее.
Что ж, видимо, Баженко сам выбрал свой путь, и я решил всё, что успел выучить в области медицины, передать именно ему. Проведя вечером операцию оспопрививания на мне и ещё шести людях разного возраста, сын Ждана перешел рубеж, навсегда теперь отделяющий его от большинства современников.
Глава 30
Пребывая после проведения вакцинации на вынужденном карантине, я размышлял о проблемах переработки шерсти. Ради моих опытов остригли, а после забили до срока несколько овец. Понимая, что чем на максимально возможное количество маленьких проблем можно разбить одну большую, тем скорее можно добиться её решения, я дробил процесс подготовки шерсти к прядению на наиболее короткие производственные циклы. Помогал мне плотник Савва, также одним из первых привитый Баженкой, и потому на время поселенный этажом ниже моих палат.
Процесс стрижки механизировать на данном этапе казалось невозможным, поэтому единственное, что можно было сделать, – это ускорение и облегчение работ, дабы мог справиться с ней и ребёнок. Этого надеялись достичь внедрением деревянного станка с ярмом для фиксации овцы, да внедрением облегчённых ножниц с изогнутыми рукоятями.
Савва, правда, выражал сомнения в возможности заведения этих новшеств.
– Юртовщики-то простые пружинчатые ножни за богатство держат. Что в Поле [101], что у нас, на Руси, чёрный люд токмо гребнями по весне линялый волос чешет.
Ну, крутились у меня мысли, массовым улучшенное орудие труда овцеводов сделаем попозже, нам бы богатых обеспечить – и то дело.
С переборкой шерсти по цветам и сортам тоже было неясно, что можно придумать модернового. По-моему, чтобы выполнить эту задачу с помощью механизмов, для них одновременно требовался в комплекте искусственный интеллект. Приходила на ум лишь оптимизация рабочего процесса, дабы каждый сортировщик не копался в своём мешке с сырьём, а работал без лишних телодвижений на аналоге конвейера из холста и деревянных валов. Вот мойку, очистку и вычёсывание представлялось вполне возможным в значительной мере освободить от ручного труда. Любой, кто видел в своей жизни работающую стиральную машинку советских времён с резиновыми валиками для отжима, да пользовался круглой проволочной расчёской для волос, являлся уже потенциальным инженером простейших устройств для очистки и чесания.
Конечно, оставалась куча проблем, связанных с ограниченностью доступных материалов и средств их обработки, но это уже было заботой местных кадров. Получив принципиальную схему, угличские ремесленники, на мой взгляд, вполне могли выдать работающий прототип.
Устройство чесалки с вращающимися зубчатыми валами восхитило плотника Савву.
– Ловко как, яз же два дня очей не смыкал, удумывал, как гребни к палкам приспособить, да чтоб ходили ровно, а эвона как всё просто.
– Раз тебе это просто, служить тебе механиком за мной, – развеселился я энтузиазму плотника, одним долотом, топором да буравом воплотившего в жизнь большую часть замыслов своего сумасбродного князя.
– Что ж се за чин? Ослобони, княже, яз к древодельству более обвычен, а тута, видать, за Камень [102] ехать придётся, – насторожился Савва, именуемый мною по отцу Ефимовым.
– Не тужи, это не меха добывать, эт самодельные штуки творить, чтобы они сами нужные дела работали, – успокоил я мастера.
– Розмыслом, значит, – перевёл на свой лад Савва. – Такое мне, мню, по силам.
До нашего отъезда этот древоделя успел сделать ещё две пары колодок с клиновым расширением, которые оставили бездельничающим пряхам с заданием на них пробовать вылепить обувь из войлока. Что валенки именно лепятся, и ещё обрабатываются горячей и тёплой водой, помнилось мне всё из того же памятного тура по Волге, вроде бы в каком-то городке наличествовал в свое время целый музей валяной обувки.
За двенадцать дней до Рождества из Углича выдвинулось сразу несколько отрядов. Мы с кузнецом Акинфовым, Жданом, Бакшеевым и с тремя охранниками двинулись в сторону Кашина. Три небольших обоза под охраной шести дворян двинулись на Москву, Ярославль и Вологду. В эти города на санях отправлялись изготовленная Акинфовым сталь да остатки мехов из кладовых Тучкова. Слишком уж острая нужда в деньгах нас прижала, поэтому приходилось обращать в монету остатки царских подарков. В приказчики с торговыми санными поездами Ждан отрядил самых доверенных людей. На Москву ещё отправился подьячий Семён Головин, бить челом о печати своего учебника арифметики. Также назначенным торговцам от удела вручили списки того, что поискать в продаже, и если и нету, то хотя бы прицениться по расспросам. Требовались мне практически все образцы сырья и полуфабрикаты, что можно было найти в продаже, а именно – квасцы, металлы, кроме железа, прочие минералы, очищенные и в рудах, и обязательно купоросы, хотя бы для того, чтобы разобраться, что это за штуки.
На подъезде к Кашину наш отряд повстречал разъезды московского войска, собиравшие фураж и провиант для идущих к Твери полков.
– Рать уж за Новгород должна нынче поспеть, – удивился такой встрече Бакшеев.
– Заместничали [103] воеводы, челом друг на дружку в отечестве били, пока их царь да бояре судили, чуть не две седмицы прошло, – охотно пояснили причину задержки войсковые фуражиры.
– Каждый божий день дорог, а наши начальные люди прю междусобойную [104] учиняют, – расстроился Афанасий. – Пущай вся страна огнём горит, они с места не двинутся, лишь бы родового местного счёта не потерять.
– Да бояре и окольничьи и далее бы судили да рядили, да царёв слуга Борис Фёдорович Годунов умолил государя дать им невместные грамоты [105]. Також пообещал он пред всем войском, что ежель кто над врагом лукавством победу учинит аль хитрым, або тайным делом, не в укор то будет, и награда за то выйдет великая, может, и богаче, чем за прямой бой, – поделились последними новостями словоохотливые воины.
– Вот оно как, рачительно рассудил боярин, – одобрил такой наказ пожилой рязанец.
Ещё через два дня мы уже въезжали по Большой Углицкой улице в Городецк, главный город Бежецкой пятины. Встречали нас на удивление приветливо. Несмотря на крепкий мороз, на улицу вывалило немало народа. Чем я так полюбился абсолютно мне незнакомым бежичанам, было совершенно непонятно. Для нашего постоя освободили хоромы городского приказчика, их начисто отскоблили и даже, кажется, обкурили ладаном. Не успели мы расположиться, как волной пошли челобитчики с дарами, опять же чем конкретно им мог помочь князь Угличский, было не ясно. Из потока просьб я понял, что посадских до смерти достала городская администрация и покрывавший её дьяк из четверти Петелина. Каждый второй просил, чтобы я бил царю Фёдору Ивановичу о пожаловании мне их городка в удел, некоторые намекали, что есть у меня на него какие-то права.
– Cлухи-то, мол, великий государь Иоанн Васильевич сыну молодшему по духовной отписал многия города, Городецк этот, Ростов, Тверь, да ещё разные другие, сказывают, а бояре будто скрыли грамоту ту, – досадливо махнув рукой, прокомментировал эти просьбы Ждан. – Вот и уговаривают тебя от брата правды доискиваться, мнят, что кормить одного князя полехше будет, чем дьяков четвертных.
– Что, разве завещали такое мне? – вопрос меня крайне заинтересовал. Правда, называть завещателя, царя Ивана Васильевича, отцом мне было трудно, можно сказать, язык не поворачивался.
– Может, лжа сие, а может, и нет, – уклончиво ответил Тучков. – Батюшка твой, царство ему Небесное, переменчив нравом-то был. Он этих грамоток и десяток написать мог. Старые сжечь, вестимо, должны, но может, где в приказах и валяется какая, там сам нечистый ногу сломит.
Вид у меня стал мечтательным, только от одной мысли о возможности такого кардинального расширения удела.
– Не просил бы ты, княжич, городов сих, – заметив мой настрой, предостерёг верный дядька. – Скорей лиха выпросишь. Лучше хлеб с водою, чем пирог с бедою.
Очередной челобитчик оказался игуменом Введенского монастыря, тоже чем-то изобиженным от городских властей. После уже традиционных жалоб и просьб о переписи города в мой удел он вдруг посоветовал действовать в этом вопросе через старцев Троице-Сергиевой обители, которая владела огромными вотчинами и в Угличском уезде и в Бежецкой пятине. Особо рекомендовал священник жалиться о том монаху Варсонофию, довереннейшему духовнику царя Фёдора Иоанновича.
