Другой Путь (СИ) - Марков-Бабкин Владимир

Лесток убеждал себя, и даже себе верил. Ему сильно не хватало де ла Шетарди. Маркиз бы сам эту задачку разрешил. Но, сменивший его в Санкт-Петербурге Луи д’Юссон де Боннак, граф д’Алион действовал более осторожно. Француз всё хотел сделать чужими руками. Да и сам Лесток марать своих рук не хотел. «Чистые руки», с подачи Цесаревича, вообще новая «медицинская конституция». Так что…

«А ведь что-то говорил в прошлом году гофмаршал Петра фон Брюммер? Мол есть у его голштинца какая-то кузина или тётка из Ангальта. То ли Ангальт-Кетенская, то ли Ангальт-Дорнбургская. Неважно. По возрасту — идеально, мол, подходят. И родители обеих на Прусской службе. А, значит, устроят французов. Да и крутить этими мелкими принцессами будет легче чем французской, саксонской или дармштадской. Хотя что мне то волноваться? Русской же, вот, кручу. И с теми справлюсь. Надо Отто на партию в кости пригласить. О той его принцессе справиться».

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 10 апреля 1743 года.

— И где у вас здесь пыточная, Ваше Императорское Высочество? — перешел к делу начальник Тайной розыскной канцелярии.

Можно подумать, что для этого моего нынешнего времени отсутствие собственной пыточной — это чистый моветон. Может где в Сибири заводчики или помещики в глуши и имеют. Но, пока Елисавета Петровна не запретила крестьянам на своих хозяев жаловаться, за такое к самому Ушакову попасть можно. На приём. Для личного испытания передовых достижений в области дознания.

Впрочем, собственная пыточная для утончённых натур высшей аристократии всех империй не была чем-то необычным. У нас тут самое начало Эпохи Просвещения. Мы почти в Средневековье со всеми атрибутами, положенными случаю. Страшные казни и пытки вполне ещё практикуются. Но, только в государственном порядке.

Официально.

В России — только в Тайной канцелярии дозволено. Со списочным штатом «местного КГБ» в семь человек. Мы ж не Европа какая чтоб каждый барон своё дознание и казни чинил? У нас страна правовая и гуманная. Матушка так та вообще ещё никого с восшествия на Трон ещё не казнила. Ну, чтоб насмерть. А дыба — мелочи житейские.

— Андрей Иванович, вы мне льстите, — разливаюсь в искренней улыбке, — куда до ваших подвалов моему виварию.

Слухи о моих опытах ползут по Петербургу. Завел, мол, себе Цесаревич камеры, где пытают собак да кошек, и лично «творит над мышами вивисекцию». Врут. Нагло врут. Некогда мне. Всего то один раз показал Рихману с Ломоносовым опыт по сокращению мышц препарированной лягушки под действие токов от электростатической машинки. Впечатлились и разболтали бездельники. С мышами уже Рихман экспериментировал. Но поди теперь докажи. «Вивисектор» я уже значит.

Впрочем, я и не собираюсь ничего опровергать. Как говорили римляне: «Oderint, dum metuant» — пусть ненавидят, лишь бы боялись. У Царственного Великого деда был «Чернокнижник Брюс». Его боялись так, что и через три века мрачную Сухаревскую башню обходили десятой дорогой.

Или вы думаете, что публичные казни в эти времена устраивали потому что властям было скучно или они были повышенной кровожадности? Нет. Просто так нужно было. Простые времена и простые нравы. Дед мой Пётр Великий мятежным стрельцам на Красной площади головы рубил лично. Толпа впечатлилась и осознала. Царь-батюшка суров, но справедлив. Бузить не стоит. Государь не дрогнет вдруг что.

— А куда же вы дыбу-то у нас заказывали? Медведя будите азбуке обучать? — возвращает мне Ушаков улыбку.

— Ну дыба ваша в операционную не вместится. Её в механическую поставят. А на ком говорящем её испытать у меня имеется.

Гость смотрит насторожено.

Заговорщицки говорю:

— Я на ней прочность материалов буду проверять. Для науки. Но, подыграйте мне Иван Андреевич. Сами понимаете. Нужно чтоб кое-кто…

Делаю неопределённый жест. Понимай, как хочешь.

Ушаков оттаивает, кивает.

Вот и славно.

— Вы как установят пришлите мне знающего человека, — говорю уже громко, — надо ему будет моим опыт обращения с дыбой передать.

— Конечно, Ваше Императорское Высочество, — твёрдо отвечает Ушаков, — я и сам приеду посмотреть на ваши упражнения.

— Спасибо, Иван Андреевич. Не хотите ли чаю? — отвечаю «радостно», наблюдая у кого из моего окружения глазки забегают, — и давайте как при дедушке, по-простому.

— С удовольствием, Петр Фёдорович.

Приглашаю пройти.

Надо и мне свою Сухаревскую башню построить. Нужно начертание дать архитектору. Что-то в готическом стиле. Я владетельный Герцог Гольштинии или кто?

Удаляемся в чайную комнату. В свете уже не меньше моей вивисекторской наслышаны о новой чайной церемонии. Матушка даже своего кофешнека Сиверса присылала перенять. Мог ли я не помочь своему земляку голштинцу? Лично. Карл Ефимович тётушке не просто камердинер, можно сказать друг, даже ближе Корфа. Такой человек и мне пригодится. Уже пригодился.

После третьей чашки «черного с молоком» отпускаю старика. Иван Андреевич — человек занятой. У него найдётся сегодня с кем поговорить на дыбе в Тайной канцелярии.

Да и мне пора.

— Иван Яковлевич, — подзываю свое главного охранителя, тот смущается, но привык, кивает молча, — привезённый Ушаковым станок установили?

— Да, Ваше Императорское Высочество, — рапортует Анучин, — так как вы и истребовали.

— Все бумаги и о чем оговорено на месте?

— Так точно, не извольте волноваться, — отвечает сержант.

Ага. Не будешь волноваться тут. Лучше сам проверю.

— Тогда, любезный Иван Яковлевич, прошу ко мне в механическую через пять минут Брюммера привести, — говорю вкрадчиво, — спокойно, мол я посмотреть пригласил.

Анучин, кивает, вытягиваясь во фрунт.

— Сам будь за дверью, с пистолем, в окно следи, но уши закрой, — говорю тихо-тихо, чтоб дошло, — если что не так исполнишь, то ты на дыбу следующий. Ты меня знаешь.

Иван сглатывает и кивает. Ну, о чем речь-то он не поймет, не знает он толком немецкого, но фасон держать надо. Пусть боятся и уважают. Вот Отто его место за гельсингфорские «геройства» показать нужно. Этот старый бретёр ещё и за Кильские не отчитался. Пора бы и призвать моего иудушку к ответу. И когда это лучше сделать как не на Антипасху?

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. ПОДВАЛ МЕХАНИЧЕСКОЙ МАСТЕРСКОЙ. 10 апреля 1743 года.

Я расположился на стуле за верстаком. Анучин привел Отто. Они о чём-то шутили. Начал Иван понимать особенности службы при мне.

— О, Отто, здравствуй. Проходи, посмотри какую мне игрушку привезли, — «радостно» приветствую я гофмаршала.

Барон удивлённо проходит к дыбе.

— А ты, сержант, свободен пока, — бросаю я Анучину.

Иван, как и сговорено, прячется в темном коридоре, оставаясь недалеко от окошка закрытой двери. Молодец. Дело своё знает. И меня здесь всем обеспечил.

Отто не знает, как себя вести. Наш разговор с Ушаковым он слышал. Но, зачем здесь он — Отто фон Брюммер, барон и Андреевский кавалер? Ну, не буду томить моего «спасителя».

— Отто, тут мне на днях побратимы писем из полка привезли, — начинаю «издалека», — там обсказаны все грани твоего подвига.

Достаю стопку гербовой бумаги. Света немного. Но, то, что это не частные послания Брюммер видит. Сглатывает.

Вытаскиваю и кладу на верстак заряженный арбалет. У Отто шпаги с собой нет. Хорошо сработал Анучин. Но, нож может и быть. Хотя… куда он в случае чего денется.

Барон бледнеет. Пятится.

— Я тут все их свидетельства свел в кучу, и по минутам разложил, — говорю, глядя на Отто.

Между нами, ещё станки. На них ничего острого и тяжелого нет. Я подготовился. Так что не успеет он на меня броситься.