Японская война 1904. Книга шестая (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич

Глава 2

Смотрю на свое отражение, и удивительное дело. Бессонные ночи, постоянные нервы, выматывающие споры — кажется, что после такого обычный человек за месяц-другой должен превратиться в развалину. Ан нет! Есть что-то в войне такое, от чего кровь течет быстрее, а душа молодеет. Как там в одной песне было… Я улыбнулся, и взгляд скользнул на лежащие на столе листы бумаги.

Никаких карт, планов или приказов по корпусу — для всего этого был штаб. Домой же я позволял себе брать только невоенные дела. Например, вчера вечером захватил расшифровки первых полос газет из Европы и Штатов. Японцы же взяли с собой в наступление целые толпы журналистов, и вот те отрабатывали свое приключение.

Американцы сосредоточились на военной части. «Тактический гений Оямы навязал свою волю царским генералам», «Броневики или воздушная разведка — что станет главным оружием этой войны?», «Непобедимых не бывает: русская армия за три дня наступления не провела ни одной стратегической контратаки». Англичане неожиданно заинтересовались цифрами, встраивая тот или иной рекорд в каждую статью: «20000 солдат на километр фронта», «50000 снарядов на километр фронта», «2 тонны металла (и опять) на километр, и это только в виде колючей проволоки».

Французы как союзники не стали смаковать силу японского натиска и вместо этого обсуждали реакцию на него русского общества. То один журналист, то другой задавался вопросом, выдержит ли Россия и сможет ли в случае поражения исполнить свой союзнический долг и прикрыть Францию от Германии.

Неожиданно выделилась статья Клемансо, бывшего премьера Третьей Республики, который начал довольно часто писать, а по моим воспоминаниям и свою газету скоро организует. Этот рассуждал на тему того, что победа России для Франции будет даже опаснее поражения, потому что откроет двери для свободной экспансии на востоке и позволит проводить полностью независимую политику, лишив Францию возможности активно на нее влиять.

Отдельно лежал листочек с тезисами из Германии, где царило неожиданное единодушие. Россию поддержали все: от либералов вроде Вольфа, похвалившего поддержку корейского восстания, до консерваторов вроде Ревентлоу, восхищенного простотой и силой русского оружия. Да что они, я чуть не поперхнулся, когда увидел статью некой Клары Цеткин, хвалившей меня за возможности, которые получают женщины во 2-ом Сибирском.

В общем, было о чем подумать на перспективу, но я позволил себе лишние мысли только пока умывался. Как закончил вытираться, так заодно и вернулся к нашей операции. Вчера Буденный встретил обход 1-й армии Куроки, и теперь, когда все японские силы оказались введены в бой, нужно было ловить момент для контратаки. Когда враг выдохнется, но в то же время еще не успеет засесть в глухую оборону.

— Как у Семена дела? — спросил я у Лосьева, как только подошел к штабу.

Все-таки волнуюсь за него. Буденный — талант, но людей у него меньше, чем у противника, а техника… Мы все же никогда не пропускали ее через столь жесткие испытания. На том же Квантуне наступление было тяжелым, но прошло за один рывок. Да и отступить в случае чего было куда. У Семена же никакой второй линии!

А еще Буденный — это Буденный. В смысле он очень талантливый. Те же обходы во время сражения именно он первым ввел в дело. Смешно, но я со всем своим опытом из будущего пехоту маневрировать заставлял, а броневики — просто не подумал. Нет, на стратегическом уровне мы их и перебрасывали с фланга на фланг, и отвлекающие маневры проводили, но потом — дуром перли в лоб. А Семен, как только его допустили до учений, взял и устроил обход — я же говорю, талант. И в то же время он очень вспыльчив — может поддаться азарту, моменту…

— Прислали доклад пять минут назад, — выдернул меня из мыслей Лосьев. — 3-й Броневой закрепился у Йончона. Враг тоже окапывается, ночью даже ни одной вылазки не сделали.

— А мы?

— Семен Михайлович, как вы и приказали, работает от активной обороны. Если враг идет, отбивает и дает сдачи. Может сесть на хвост. Но сам вперед не лезет.

— Хорошо, — я немного выдохнул. — Тогда продолжаем подтягивать резервы на юг и… — я задумался. — Убедитесь, что нашу группировку на правом фланге у деревни Амсил заметили японские аэростаты.

Александр Александрович Хорунженков стоял, оперевшись на вздыбившийся броневой лист «Артура». Ночью они подтянули вперед последние выбитые японцами машины Дроздовского и закопали их в землю, превращая в стационарные огневые позиции. Все, больше никаких налетов, но хотя бы так они еще повоюют.

— Восьмой день наступления, — выдохнул Хорунженков. — Восемь дней вы со своей ротой продержались.

— Жалко броневики, — Дроздовский потер перевязанный лоб. — Столько врага побили, а в итоге не смогли их уберечь.

— Генерал говорит, что броневики — это просто оружие. Его всегда можно еще сделать, даже лучше, чем раньше. А самое главное — это люди. И твои солдаты после опыта таких боев каждый за десятерых пойдет.

Хорунженков замолчал, когда в лицо ударил резкий порыв ветра, захватив с собой горсть позавчерашних снежинок. Нового снега давно не было, и, несмотря на минус, большинство дорог в районе боевых действий начали раскисать. Легкие и средние броневики еще проедут, а вот тяжелые — разве что по скалистым выходам у самого моря.

— Слышал, — Дроздовский что-то поправил в прицеле пушки, — что наши резервы три дня держат у деревни Амсил?

— С учетом грязи, наверно, только там броневики и смогут показать себя, — поделился недавними мыслями Хорунженков.

— Не скажи, — заспорил Дроздовский. — Ты просто на самих броневиках не ездил, но, если умеешь, то грязь только кажется непроходимой. Главное, в колею не забираться! А если солдаты рядом есть и пара бревен, то можно и в пару ям рискнуть запрыгнуть — помогут, если что, выбраться.

— Думаешь, отвлекают японца? — понимающе усмехнулся Хорунженков.

— Я бы отвлекал. Нет, с одной стороны, все верно — у Амсила хорошее место для атаки, можно всю армию Оямы охватить. Но с другой, если японцы там подготовятся, то механизированный полк за ночь может пройти под сотню километров и ударить уже где ему удобно. Это сила! И ей нужно пользоваться.

— Две минуты до шести, — предупредил командиров поручик Тюрин.

В шесть японцы обычно начинали обстрел, а иногда даже сразу шли в атаку, словно надеясь на какую-то безумную удачу. Впрочем, чем дальше, тем более формальными получались и утренние канонады, и идущие между ними попытки прорыва. Вот только сегодня все было совсем по-другому.

— Смотри, аэростаты! — выдохнул Хорунженков.

— Наши аэростаты! — повторил за ним Дроздовский.

Уже неделю, с самого первого дня, когда враг уничтожил половину русских шаров, их поднимали только в тылу. А тут почти два десятка разом, и все на первой линии.

— Что же нам не сказали? — расстроился Дроздовский. — Мы бы хоть как-то попробовали их прикрыть.

— Хоть как-то не надо, — теперь уже Хорунженков объяснял товарищу, как принято работать во 2-м Сибирском. — Ты же помнишь, у Бильдерлинга шаров оставалось всего шесть. А тут двадцать! Значит, из тыла подтянули еще, от Макарова, а тот с ними, как пить дать, снайперов отправил. Те смогут тихо прикрыть издалека, а мы бы, коли вперед полезли, точно бы нашумели. Еще бы выдали раньше времени. Нет, для каждого свое дело, и это правильно.

Дроздовский кивнул, и дальше они уже молча следили за тем, как русские аэростаты, раскрашенные в грязный серый цвет, поднимаются все выше.

— Удивительно, словно растворились на фоне неба, — присвистнул Хорунженков.

Впрочем, очень быстро ему стало не до веселья. Японцы сначала пустили вперед группы с ракетами — и их действительно встретили снайперы. Однако после этого враг ответил уже всерьез. Свои шары и сотни пушек, часть которых начала покрывать разрывами небеса. Шансы так попасть не очень высоки, но удача была на стороне японцев. Всего за десять минут они поразили два аэростата, потом еще три.