Черные ножи (СИ) - Шенгальц Игорь Александрович
— Вон, Михалыч машет! — перекрикивая шум, сообщил Леха.
Метрах в пятнадцати от нас, дальше по цеху, я увидел коренастого мужчину лет сорока на вид, жестами подзывавшего нас.
— Где шастаете? — вместо приветствия нахмурился он, когда мы подошли поближе. — Я ждал вас раньше.
— Это я виноват, — я взял вину на себя, — мне было…нехорошо, Алексей меня ждал.
Михалыч — он же Петр Михайлович Корякин, потомственный рабочий, член партии с 1916 года, бригадир, к которому мы с Лешей были прикреплены в помощь, кинул на меня быстрый взгляд и кивнул, мол, ответ принимается. Димка уважал Михалыча, и я перенял его отношение. Среднего роста, кряжистый, с простым открытым лицом, мозолистыми руками и наполовину седыми волосами, он был неотличим от тысяч других рабочих.
— Ладно, что стоим, мнемся? Ключи взяли и вперед, норма сама себя не сделает…
Бригада Михалыча состояла исключительно из мужчин. С нами поздоровались, пожав руки, и тут же работа закипела. Поначалу я слегка терялся, но довольно быстро освоился и не отставал от Лехи, который носился, как угорелый, стараясь помочь сразу всем и каждому.
Эта, казалась бы сравнительно простая работа, потребовала от меня гораздо большей концентрации, чем я мог предположить. В Т-34 было более пяти тысяч деталей, и каждую требовалось надежно установить на нужное место. Да, у меня имелся большой опыт обхождения с боевой техникой, но в уже «готовом» виде, к тому же не с такой древней, как эта старая модель танка. В учебке на полигонах у нас было два Т-34, и мы в свое время хорошо на них покатались. Но кататься — это одно, а вот для того, чтобы собрать машину своими руками, требовалась особая квалификация. Все равно, что кто-то предложил бы сделать с нуля дирижабль — для меня все было внове. Благо, в цеху все было устроено с умом, и каждый собирал лишь свою часть очередного танка — конвейерный метод, позаимствованный когда-то у американцев, позволял ускорить процесс сборки во много раз.
В основном мои задачи заключались в «принеси-подай», но иногда и мне доверяли что-то закрутить, да подтянуть. Мы с Лехой были, можно сказать, новички в цехе, трудились здесь лишь с месяц, так что ничего серьезного нам пока не доверяли. Через пару часов я окончательно замерз, несмотря на толстый вязаный свитер, что был у меня под комбинезоном. Того тепла, что давали котлы, было совершенно недостаточно. Михалыч отправлял нас время от времени погреться поближе к самим котлам, это ненадолго помогало. Сам же начальник бригады, да и все его подчиненные, ни разу за все время греться не ходили — железные люди.
При этом работали весело, с шутками, прибаутками. В основном подтрунивали над нами, как самыми младшими, но делали это вполне по-доброму, без затрещин и зуботычин, и, что меня удивило, вся бригада умудрялась обходиться без матерных выражений.
Даже когда Леха неудачно подал Михалычу тяжелый ключ, который внезапно выскользнул из его рук и упал на ногу бригадиру, тот лишь побагровел, тяжело вздохнул, вытер пот со лба, и устало произнес:
— Вот ведь незадача какая!
После этого происшествия я проникся к нему еще большим уважением. К счастью, нога осталась целой, да и Алексей отделался лишь видом крепкого кулака Петра Михайловича.
В два часа дня объявили перерыв на обед, и только в этот момент я понял, насколько дико устал. Тело Димки совершенно не справлялось с нагрузками. Мышцам не хватало объема, организму — выносливости, а мне в целом — еды. Утреннего сухаря оказалось недостаточно. Так что перерыв случился, как нельзя вовремя.
Михалыч выдал всем талоны на питание, выполненные на плотном картоне с круглой печатью поверх. Потеряешь — сам виноват, второго не дадут.
— Давай, чего застыл, пошли в столовку! — поторопил Леха. Он тоже был голоден и от этого слегка ворчлив. К тому же мой приятель до сих пор переживал за тот оброненный ключ. Он хотел как можно скорее «выбиться в люди», то есть добиться того, чтобы Корякин допустил его до непосредственного монтажа. Но я считал, что до этого момента ему еще далеко.
Впрочем, расстраивать Леху я не хотел, поэтому лишь кивнул, и мы двинули в столовую. Территория ЧТЗ была огромна, и столовых было несколько, но мы выбрали ближайшую. Все равно меню везде было одинаковым, особо не разгуляешься.
Мы встали в быстро движущуюся очередь и вскоре получили свои порции. На первое — кислые щи, на второе — пшенная каша, небольшая котлетка и не очень сладкий чай.
— Котлета! — восторженно приговаривал Леха, постоянно облизываясь. — Я же говорил, будет котлета!
Заняв место за одним из свободных столов, мы с аппетитом набросились на еду. Я проглотил половину порции так быстро, что даже не успел оценить вкус продуктов. Желудок требовательно заурчал, желая добавки. К сожалению, она была не предусмотрена, поэтому вторую половину тарелки я поглощал уже более размеренно.
Леха жевал и умудрялся комментировать:
— Первое, щи кислые. Капуста — 150 грамм, мука — 5 грамм, жир — 5 грамм, соль — 5 грамм. Второе, каша: пшено — 40 грамм, жир — 5 грамм, соль — 5 грамм, котлета — 50 грамм. На ужин будут щи, тот же состав. А вот завтрак мы пропустили, там давали суп-затируху: мука — 40 грамм, жир и соль по 5 грамм…
— Ты откуда все это знаешь? — удивился я.
— Так у меня же мать в столовой работает, — отмахнулся Леха, — я все нормы от и до могу рассказать!
Он не отставал от меня, с жадностью поглощая пищу. Я же внезапно вспомнил, неизвестно откуда пришедшие на ум строки, и негромко продекларировал:
— … Худы,
Угловаты,
Глазасты
В пятнадцать непризнанных лет,
Досыта вы ели нечасто,
Утрами вставали чуть свет.
В гремучих цехах на Урале,
У жарких печей,
За станком
Отцам вы своим помогали
В смертельной их схватке
С врагом*…
*Отрывок из стихотворения Людмилы Татьяничевой.
Леха заслушался настолько, что даже забыл про котлету. Когда я замолчал, он уставился на меня так, словно видел впервые в жизни.
— Это что? Это откуда? Ты сам придумал?
— Нет, что ты. Случайно услышал и запомнил…
— Прямо про нас! Пусть мы и не у печей стоим, но вот досыта покушать мне давно не удавалось. Ничего! Победим фашистов, еды будет сколько угодно! Лопай — не хочу!
Леша говорил с огромным энтузиазмом, у него не было у него ни малейшего сомнения, что все именно так и случится.
Разумеется, я, как и все, учил историю и примерно представлял себе, с чем пришлось столкнуться людям во время войны, как на фронте, так и в тылу, но теперь, попав лично в эти морозные декабрьские дни, я осознал, что все мои представления и гроша ломанного не стоили. Это было не просто иное время, холодное и страшное, это был реально другой мир, о котором там, в будущем уже почти ничего не помнили. Остались лишь далекие отголоски, полустертые карандашные строки, эхо войны…
Остаток дня я отработал в странном состоянии души. Внезапно все вокруг стало казаться мне нереальным, зыбким, словно я сплю и вижу сны, до ужаса реалистичные, подробные, яркие… но сны. И лишь Петр Михайлович вернул меня к действительности.
— Дима, в груди не колет? — бригадир развернул меня, словно игрушку, лицом к себе. — Лицо больно бледное.
— Жить буду! — отшутился я, но Михалыч шутки не принял.
— Давай-ка посиди немного, мне несчастные случаи на производстве не нужны.
Я думал было отказаться, вот еще, что я, хуже других? Но тут меня реально повело в сторону и в глазах поплыло. Повезло, что бригадир уловил момент и успел придержать меня, не дав упасть. Все же я переоценил свои силы. Подумал, что теперь, когда я заместил Димку, то и тело его мгновенно преобразуется, подстраиваясь под мое сознание.
Петр Михайлович помог мне опуститься на деревянный поддон и пару минут не отходил, пока я не махнул рукой, мол, все нормально. Только тогда он вернулся к работе. Краем глаза я заметил, что бригадир что-то выговаривает Лехе, и явно речь шла обо мне.
