Владимир Гусев - Охотник на вирусов
Это для кого как. Для меня, кажется, совсем наоборот. Значит, Петр Васильевич Пеночкин – кстати, уж не наш ли это Петя? – отладил работу сети в нештатном режиме, им перестало припекать, и начался вялый обмен бумагами с поставщиком кабеля и проектной организацией, копия – в Комитет. Клерк в Комитете исправно подшивал письма в соответствующее дело, палец о палец не ударяя, чтобы помочь... «Караул» ведь не кричат – значит, можно спать спокойно. А и кричали бы – что с того? У клерков бессонницы не бывает...
Да, но почему директор молчит о приступах? Что-то тут все-таки нечисто. Хорошо, если он просто пытается скрыть еще один вопиющий пример собственной бездеятельности. Вызванной, очень даже может быть, некомпетентностью. А если дело все-таки не в ошибке? И под носом у директора действительно отрабатывают опаснейшую версию вируса? При его молчаливом попустительстве и, быть может, даже участии? Нет, рано мне успокаиваться. Я должен сам пронаблюдать приступ. А уж потом задать разящий вопрос директору.
– А теперь мне хотелось бы подробнее ознакомиться с документацией. Где тут у вас можно приземлиться?
– В кабинете у зама, не возражаете? Он сейчас в отпуске, и вас никто не потревожит. Можно и у меня, конечно, но здесь вам будут мешать. Посетители, заказчики, звонки... Телефон не умолкает целый день.
– То жираф позвонит, то олень, – говорю я неожиданно для самого себя.
Директор испуганно таращит на меня глаза, не зная, как реагировать на глупую выходку: то ли засмеяться, то ли рассердиться, то ли бригаду из психушки вызвать. Но смеяться над глупостью – глупо, а сердиться – боязно. Ничего, в следующий раз не будет выставляться. На то он и директор, чтобы целый день отвечать на звонки и принимать посетителей.
– Любимое стихотворение моего сына, – поясняю я. – Корнея Чуковского, кажется. Лучше, пожалуй, в кабинете у зама.
Директор облегченно вздыхает. Очень я ему нужен в его собственных апартаментах... Примерно так же, как гремучая змея.
Через два часа я возвращаю директору папки с документацией, оформляю «ночной» пропуск и отправляюсь в гостиницу – спать. Третья смена начинается в двадцать три ноль-ноль. А самовозбуждение сети – ровно в полночь. Как и положено всякой чертовщине. Хочется мне самому посмотреть на ночной шабаш. А вдруг это все-таки вирус? Вирус ведьм...
Оставив Грише записку с просьбой не будить, я разбираю постель. Но прежде, чем лечь, выглядываю в окно и отыскиваю на гостиничной стоянке свою дорогостоящую личную собственность. Стоит моя «вольвочка», стоит. Надо бы на автомойку сгонять, но не сейчас. Вот удостоверюсь, что вирус ведьм – просто ошибка в программе межмашинного обмена – тогда и займусь автомобилем.
Проснулся я в двадцать два ноль-ноль, по первому же «ку-ка-реку» моего «петушка». Проснулся бодрым и заряженным энергией, как если бы за окном был не дождливый осенний вечер, а солнечное летнее утро. Тщательно размял все мышцы, поплясал перед зеркалом, делая молниеносные выпады и стараясь от них же защититься. Сделать это, конечно, невозможно, но ничто так не продвигает вперед по какому бы то ни было пути, как попытки достичь невозможного.
На стук в Гришин «полулюкс» никто не отзывается. Спит уже, наверное. Молодец. Ведет здоровый образ жизни. Да и что ему еще остается при таком телосложении и с такой лысиной? Борода, правда отвлекает от нее внимание, но ненадолго.
На улице дождь – мелкий, холодный и тоскливый. Прежде, чем с парашютным хлопком надо мною раскрывается купол зонтика, несколько капель проскальзывает за воротник финского плаща. Бр-р-р!
Потоптавшись на крыльце, я иду к автостоянке. Хотя ГИВЦ всего в двух кварталах от гостиницы, лучше их преодолеть на машине. Не исключен вариант, что у меня появится одно-двухчасовая пауза, которую лучше всего продремать в удобном кресле «вольвочки». Я это называю «заготовка сна впрок». А место для парковки там хорошее, оно отлично просматривается из окон. Да и японский противоугонный комплекс еще ни разу меня не подводил.
Начальник смены, небольшого роста паренек с русыми усами, распахивает дверь, ведущую в уже знакомый мне машинный зал. Не забыть бы его фамилию: Белобоков.
– Так что вы, собственно говоря, хотите проинспектировать?
– Да я так, в общем, – неопределенно машу я рукой. – Обычная рутинная проверка перед включением ваших машин в гиперсеть.
Мы заходим в крошечный кабинетик, представляющий собой нечто среднее между стеклянной клеткой и каморкой папы Карло. Не хватает только нарисованного очага. Вместо него на маленьком столике в углу – «айбиэм-писи-эйти». Ха! Что-то вроде «Ундервуда» Танечки, нашей секретарши. Неужели он до сих пор работает? Даже буквы на клавишах полустерты...
– Машины в порядке, никаких трудноустранимых дефектов нет? – равнодушно спрашиваю я, усаживаясь на разлапистый стул с металлическими ножками перед заваленным распечатками письменным столом.
– Я бы этого не сказал, – бесхитростно отвечает Белобоков, усаживаясь напротив. – Машины сейчас, правда, в порядке, и полный комплект ТЭЗов в наличии, но... – он хмурит белесые брови и досадливо щелкает пальцами. Пауза затягивается.
– Какие-то спорадические сбои? – вынужден подсказать я.
– Да, что-то в этом роде. Время от времени задачи вдруг перестают идти и начинается такая катавасия...
Белобоков сбрасывает в ящик стола стопку распечаток, потом смотрит на чистую страничку перекидного календаря. На этот раз я более терпелив.
– В общем, начинается какой-то странный генереж. Все закольцованные машины словно с цепи срываются. Ни ввести в них ничего нельзя, ни вывести. А линии связи, между прочим, переполнены информацией!
Он решил сам во всем признаться. Не дожидаясь, пока я задам каверзные наводящие вопросы.
– То есть сеть неисправна. А вы не предпринимаете никаких мер.
– Ну, зачем же так резко... – пожимает плечами Белобоков. – Машины все тесты проходят без сбоев, в них я уверен. Это «кольцо» виновато. Что-то у них не ладится с обменом. Но по прошествии некоторого времени – когда часа, когда трех – работоспособность «Эллипса» полностью восстанавливается. Снова начинают идти задачки, скрипеть принтеры... Словно бы ничего и не было. Как приступ лихорадки, знаете? Потрясет, потрясет – и опять ничего.
– А Михаил Олегович знает об этом?
– Ну конечно! Только я три докладных ему написал по этому поводу.
– И что директор?
– Говорит, сообщил куда следует. Принимают меры. Интересно будет узнать у него, какие именно.
И почему он не сказал мне при встрече ни о мерах, ни о причине, вызвавшей их. Не нравится мне ваше поведение, Михаил Олегович! Более того, оно вызывает подозрения!
Белобоков озабоченно смотрит на часы.
– Да вы и сами можете пронаблюдать. Приступ должен начаться через десять минут, ровно в полночь. Словно бес вселяется в наши компьютеры. А как изгнать его... Разве что попа пригласить и святой водой терминалы окропить, – криво усмехается начальник смены в аккуратно подстриженные усы. У них что, все мужчины усатые, что ли?
Дверь в каморку вдруг широко распахивается, и на пороге появляется девушка. Светлые волосы ее влажно блестят, плащ потемнел и набух от влаги. На лице двумя слезинками застыли дождевые капельки. Они притягивают мой взгляд, словно магнитом.
– Ой, Виктор Алексеевич!.. Я никак не могла раньше, честное слово! Да еще этот дождь... Я на такси приехала, – оправдывается девушка, для убедительности широко раскрывая и без того огромные глаза. Именно от них-то я и не могу оторвать взгляд, а вовсе не от капелек.
– Во-первых, здрасьте! – насмешливо отвечает начальник смены. – Во-вторых, познакомься: инспектор Управления Полиномов Павел Андреевич. И если он сообщит в рапорте, что производственная дисциплина хромает на обе ноги, Михаилу Олеговичу будет трудно отстоять нашу квартальную премию. А это – Элли, лучший программист центра.
– Ну, так уж и лучший... Надеюсь, инспектор не станет ябедничать? – полуспрашивает-полуутверждает Элли, и я вдруг с ужасом понимаю, что готов тут же выполнить любое, самое сумасбродное ее приказание. Любую, самую фантастическую просьбу. Любое, самое потаенное ее желание... Споткнувшись на этом двусмысленном слове, я вновь обретаю утраченный было дар речи.
– Не наябедничаю, – говорю я хрипло. Но у Элли в этом нет никаких сомнений: она уже вьшорхнуда из каморки, оставив дверь приоткрытой. Стрекотание
принтеров становится громче и окончательно выводит меня из транса.
– Я хотел бы посмотреть, как начинается приступ «лихорадки».
– Если он будет сегодня, – хмуро говорит Белобоков, вставая.
Мы выходим из кабинетика, и я сразу же отыскиваю глазами Элли. Она – в «тихой» комнате, отгороженной от машзала стеклянной перегородкой. Прозрачная – и призрачная! – защита от шума. Скорее психологическая, чем физическая. Несколько письменных столов, две «персоналки»... Элли крутит диск телефона. Видимо, абонент занят, и это очень раздражает ее. Скользнув по мне невидящим взглядом, она швыряет трубку на рычаг и сердито барабанит пальцами по стеклу, покрывающему стол. Хотел бы я быть тем человеком, которому бросается звонить красивая девушка, даже не успев привести себя в порядок. Мокрые волосы слиплись висюльками, лицо еще не высохло... А все равно – хороша!
