Георгий Миронов - Ошибка предсказателя
Задержав взгляд на одном из таких кубов, Чижевский обратил внимание на то, что в ювелирных украшениях Древнего Египта преобладали камни голубоватого и зеленоватого оттенков, а в украшениях из Центральной Африки чаще встречались рубины, обычно красные, реже – розовые. Чаще небольшие, очень редко – крупнее 40 карат.
Вот и зал, где смонтирована стена погребальной камеры камерунского царевича Су-Ни-Ката, датируемая 2400 г. до н. э. Для Египта это – эпоха Древнего царства. Для Египта – редкость, древность, но уже привычная. Для Камеруна – уникальное открытие. Ничего похожего такого масштаба в Центральной Африке до сих пор не обнаружено.
С разрешения администрации музея служитель отодвинул в сторону прозрачный защитный экран, и перед Чижевским предстала погребальная камера. «По египетским понятиям, – подумал он, – это типичная мастаба, гробница для придворных и родственников фараона. В Камеруне подобное сооружение – единственное…»
Такая камера обычно предназначалась для захоронения саркофага с набальзамированной мумией царевича. Кроме того, в мастабе помещалась портретная статуя умершего, сосуды с напитками, едой, украшения…
Камеру не успели или не смогли ограбить на протяжении веков. Сохранились даже золотые украшения царевича. И что интересно, в наручных ожерельях, в перстнях, нагрудном ожерелье присутствовали рубины – камни от алого до розового цвета. В центре нагрудного ожерелья – розовый рубин карат на 60, удивительно ровного, нежного цвета с впечатлением внутренней подсветки.
Часть стен погребальной камеры расписана изображениями умершего царевича и членов его семьи. Другая часть содержала рельефы со сценами земных событий.
Одну сценку, которую специалисты трактовали как «Встреча царевича с египетским фараоном», можно истолковать и по-другому: «Встреча царевича с посланцем иной цивилизации». Потому что как угодно можно трактовать округлый головной убор с антеннами на голове – или как парадный шлем фараона, или как скафандр инопланетянина.
Точно так же сценки из той далекой эпохи можно рассматривать как рассказ о великом событии – прибытии небесного гостя на камерунское плоскогорье. Язык символов тем и хорош, что дает свободу трактовки и полету фантазии.
Служитель, получивший указания о приеме важного гостя, отошел в сторону. Однако Чижевский и не пытался войти в камеру. Он только дотронулся рукой до оплавленного края глиняной таблички. Никаких сомнений, эти вкрапления – рубины, подвергшиеся воздействию сверхвысоких температур. Он уже видел такие в западной Карелии.
Глава шестьдесят пятая
Подвиги Геракла
– Ты знаешь, Гера, а мне этот городок нравится. Я тут познакомился с одной милой дамой из Эдинбургского университета – еще повстречаемся… Она читает курс шотландской литературы. Есть и общие пристрастия: Роберт Бернс. Я перевожу его с английского на испанский, так что она считает, что я испанский филолог, работающий в библиотеке замка сэра Осинского над систематизаций древних архивов, доставшихся русскому олигарху вместе с замком. Там действительно много материалов по истории дипломатии. Мы с ней ходим в кафе и пабы, устраиваем вечера при свечах у нее дома… А в замок я ее пригласить не могу: Осина запретил посещения посторонних.
– Мне советовали побывать в Национальной галерее Шотландии. Чем она знаменита? – спросил Геракл, рассматривая мелькавшие за окном «бьюика» здания центра города.
– Вообще-то в городе несколько первоклассных музеев. Маловероятно, что ты успеешь во всех побывать. Но если события в пьесе, в которой мы с тобой играем, будут развиваться в заданном Командиром и Егором направлении, то ты можешь и не попасть в эту галерею. А это уже было бы непоправимой ошибкой… Кстати, вот она. По времени уже открыта – сделаем остановку. Предсказатель событий из меня никакой, но интуиция пока не подводила. Шкурой чувствую – на последний акт выходим. А там уже будет не до галереи. Выходим, старина.
Музей был невелик: четырнадцать экспозиционных залов. Зал гравюр и рисунков они миновали, не задерживаясь. Бич, поторапливая все еще прихрамывающего Геракла, на ходу пояснял:
– Здесь главное – живопись. Тут шедевры Липпи и Перуджино, ван дер Гуса и Эль Греко, три полотна Рафаэля, четыре – Тициана…
– Не большой поклонник двух последних, а вот Эль Греко…
– А Веронезе?
– Люблю.
– Два полотна. Более того, по три картины Хальса и Ван Дейка. Одних Рембрандтов – пять!
– И два полотна Тьеполо, которого я не люблю, – проявил неожиданные познания в экспозиции галереи Геракл Иконников.
– Ну, знаешь, полковник… Во-первых, здесь очень хорошие работы Тьеполо…
– А во-вторых?
– Ты можешь мне разонравиться. Что значит «люблю – не люблю»? Вначале надо знать… А потом – решать, любишь или не любишь… В студенческие годы – у меня первое образование филологическое – я занимался в МГУ в лермонтовском семинаре у Турбина… Объяснять, кто такой, тебе не надо. Как-то я, самоуверенный и наглый 20-летний мастер спорта СССР по боксу, подвалил к профессору: «А ведь вы не любите Лермонтова…» Он, прищурясь, посмотрел на меня поверх очков: «И не обязан. Как ты считаешь, биолог обязан любить микроба, которого он изучает?» – «Но Лермонтов, – воскликнул я, – не микроб!» – «Алгоритм постижения везде один, – ответил он. – Сначала знать. А потом решать – любишь, не любишь»… Я потратил всю жизнь на изучение истории искусства. И со студенческих лет любил импрессионистов. А еще – Эль Греко и Хальса. Но теперь список моих любимых художников значительно шире. Сначала – знать, потом – любить…
– Согласен. Возвращай.
– Что?
– Твою симпатию.
– Возвращаю. Времени у нас не так уж много. Назови своего любимого художника, и я отведу тебя к его лучшей картине. Хочу вернуться в замок к обеду, чтобы представить тебя и моей бригаде, и персоналу замка.
– Изволь: Томас Гейнсборо.
– Это как раз следующий зал. Вот она. По-моему, шедевр. Портрет миссис Грэм. Чудо, как хороша…
– Да, живопись…
– При чем тут живопись? Она один к одному похожа на мою Николь из университетской библиотеки Эдинбурга. Прелестна. Выйду окончательно в отставку —вернусь в Эдинбург и женюсь на Николь. Кстати, они обе – шотландки, и Николь, и миссис Грэм… К сожалению, эта прелестная красавица прожила недолго – всего тридцать четыре года. А моей Николь уже 35. У нас хорошая разница в возрасте – двадцать лет.
– Бывает и лучше. У нас с Татьяной, моей женой – 25.
– А, значит, ты все понимаешь – и в жизни, и в английской живописи… Миссис Грэм, похоже, не была счастлива в браке. Я тебя обязательно познакомлю с этим олицетворением Шотландии.
– С миссис Грэм?
– При чем тут миссис Грэм? С Николь! Она дала покойной матери клятву никогда не покидать Шотландию. Так что моя «двушка» на Суворовском бульваре вряд ли дождется хозяина. Интересно, что вдовец, я имею в виду мистера Грэма, завещал портрет галерее с условием, что картина не будет экспонироваться вне Эдинбурга. Такие вот, брат, параллели и меридианы…
– Жаль, ты не пишешь романы… Слог у тебя хороший.
– Замок сэра Сидорова ждет вас, сэр.
– Слушай, я так и не понял: зачем он сменил фамилию?
– Есть такой анекдот: Шлеймович меняет фамилию на Иванов, а вскоре еще раз – на Петров. Его спрашивают, в чем смысл этих рокировок. Он отвечает: «Вот спросят меня, как моя фамилия?» Я отвечу: «Петров». Меня спросят: «Фамилию не меняли?» Я отвечу: «Менял». – «И какая была фамилия?» – «Иванов»… Совсем другое отношение.
– Ну и при чем тут Осина?
– Он человек странный, закомплексованный. Вначале 90-х в России процент евреев среди влиятельных банкиров, промышленников и даже приближенных к президенту чиновников был довольно высок. Создавалось впечатление, что евреи тянут вверх своих. Впечатление изначально обманчивое.
На определенных ступенях карьеры все эти романтические штучки-дрючки отпадают. Но иллюзия живуча. И далеко не глупый Осина меняет фамилию. Благодаря тому, что фамилию его отца «Сидоров» первый президент хорошо знает, а у кадровиков она в памяти, Осина взлетает наверх. Но чувствует себя там, наверху, крайне одиноко. «Свой среди чужих, чужой среди своих». И он делает, как ему кажется, гениальную рокировку. Меняет фамилию Сидоров на Осинский. Не чисто еврейская фамилия, но похожа. И тут он понимает, как лопухнулся: банкиры и промышленники его своим не считают, а народные массы дружно клеймят как инородца…
– Ну и поменялся бы обратно, на Сидорова.
– Где? В муниципалитете Большого Лондона? Или на Фарерах?
– Жалко мне его…
– Вот-вот: «Я тот, кого никто не любит, и все грядущее клянет».
– А не слишком мы его демонизируем?
– Сегодня его влияние на ситуацию в России минимально. Но лучше не рисковать. Теперь против Осинского объединились пять серьезных людей: Милованов-Миловидов, Патрикеев, Чижевский и Кожин…
