Владислав Русанов - Отрок московский
Парень удрученно кивнул. Конечно, нужно быть полным олухом в воинском искусстве, чтобы назвать течи[19] вилами, но, видно, ей так понятнее. А может, просто издевается над ним? Дразнится? Никита пять лет прожил в лесной избушке, в учениках у отшельника Горазда, а потому имел самое смутное представление, как общаться с девчонками, о чем разговаривать, какой каверзы от них ожидать можно. Об этом учитель не говорил. Зато много рассказывал о воинах из чужедальней страны – за рекой Итилем[20], за степями и холмами, за морем Абескунским[21], за горами и лесом. Земля та носит название короткое и звонкое, как щелчок тетивы, как вскрик лесной пичуги, – Чинь.
Давным-давно, вот уже сто лет тому назад, ее завоевали орды монгольского хана Темуджина, еще до того, как полчища узкоглазых всадников на косматых большеголовых лошадях хлынули на Русь. Живут там люди желтолицые – весьма похожие на татар, как на взгляд Никиты. Живут чинно: сеют на залитых водой полях белые продолговатые зерна – рис, строят города из камня и дерева, добывают руду и отличаются изрядной мастеровитостью. А еще там есть монахи, которые молятся кроткому богу – Будде, но сами кротостью не обременены сверх меры. Живут они в горных монастырях, куда не так-то просто добраться постороннему человеку, и занимаются тем, что совершенствуются в боевых искусствах. Кроме боя голой рукой, в котором большинство монахов преуспели изрядно, развивали они умение в драке на палках – коротких и длинных, навроде странницкого посоха; в сражении на мечах – кривых и прямых, коротких и длинных; в поединках на копьях и палицах, секирах и кинжалах. Вообще-то все что угодно в руках умелого бойца могло стать оружием: чашка для риса, лавка, веер. К счастью для завоевателей, таких монастырей было мало. А люди благородного сословия земли Чиньской сражались отменно, но все же уступали монахам. Во всяком случае, лучшие монгольские баатуры, которых звали тургаутами, составлявшие особые сотни для охраны военачальников, бились с ними на равных. Вот так и завоевали дикие кочевники землепашцев и мастеровых.
Но народ чиньский, казалось бы забитый и затюканный, не решающийся не то что слово молвить против завоевателя, а даже взгляд от земли поднять, на самом деле не смирился с поражением. Время от времени появлялись отчаянные люди, собиравшие вокруг себя таких же сорвиголов, и поднимали бунты – резали баскаков, или как там в их краях называли сборщиков дани? Что ж тут удивительного? Не всякому нравится спину сгибать. Не каждый, получив затрещину, вторую щеку подставит. Кто-то и в ухо со всего маху может ответить. На Руси в последние годы тоже народ начал возмущаться, восставать против набегов и грабежей. Хотя князья по-прежнему в Орду за ярлыками на княжение ездят, но люди то здесь, то там били и бьют татарских находников. В Ростове и Твери, в Угличе и Ярославле. Правда, подавлялись эти восстания жестоко и решительно, как и все, что делают монгольские ханы. Дудень с войском едва ли не больше разорения принес на землю Русскую, чем Батый в свое время.
Вот так и во времена Александра Ярославича Невского случилось. Побратим великого князя, хан Сартак, попросил помощи. И русский князь не смог отказать. Горазд, тогда еще молодой дружинник, сражался в войске нойона Уриангадая, сына знаменитого военачальника – Субудая-багатура. При штурме одного из городов русич был ранен и уже прощался с жизнью, но его подобрали чиньские монахи. Выходили и оставили жить у себя в монастыре. Там молодой воин освоил многие ухватки из монашеских единоборств. Нельзя сказать, что на Руси или, скажем, в западных державах бойцы были совсем неумелые – с седых времен передавались из поколения в поколение навыки и рукопашного боя, и сражения всяческим оружием. Славились отличными рубаками и викинги, и славянские дружинники, и поляки, и франкские рыцари. Только времена, когда богатырь сражался с богатырем, а вождь с вождем, давно миновали. Сила теперь не в мастерстве одного бойца, а в слаженности дружины, в умении держать строй и ударять как единое целое. В земле Чинь, да и в окрестных краях, упирали на другой подход – на силу духа, умение владеть собой, а оружие рассматривали лишь как продолжение руки воина. Самая лучшая победа, говорили чиньские мудрецы, та, которая одержана до начала боя. Хотя это не означало, что они не умеют сражаться. И Горазд это вскоре понял.
Двадцать лет русский дружинник жил в монастыре, постигая не только умение драться разным оружием, но и дух восточных мудрецов. О них он потом пересказывал Никите не одну легенду. Кто-то из монахов, достигая духовного совершенства, делался неуязвимым для стали, другой мог сутками обходиться без воды и пищи, третий взлетал над землей, используя лишь усилие воли. Признаться честно, в последнее парень не слишком-то верил. Человек – не птица. С чего бы ему летать? А вот как ловят голыми ладонями сабли и ломают их легким движением, наблюдал воочию. У Горазда получалось…
Но, как бы хорошо ни жилось русскому на чужбине, а родина всегда манит. Березками, ручьями, заливными лугами и заснеженными лесами. Никакие заморские земли, изобильные и богатые, никакие реки парного молока и караваи, растущие прямо на ветвях, не заменят Отчизны – пускай израненной, голодной, залитой кровью и слезами, прокопченной дымом пепелищ. Поэтому Горазд поблагодарил учителей, собрался и ушел прочь. Взял он с собой, кроме почерпнутой мудрости, только прямой узкий меч, который чиньцы называют смешным, на взгляд Никиты, именем – «цзянь», да два кинжала, больше похожих на трезубцы: перекладины крестовины длинные, загнутые кверху, словно усы, да вдобавок еще и заточенные. Это уж потом, блуждая в лесах за Иртышом, он вырезал себе посох и соорудил охотничий лук, чтобы не умереть с голода…
– Вовсе они не вилы… – слегка обиделся Никита, услышав обидное такое прозвище любимого оружия. – Хотя в Чиньской земле и вилами сражаются, и лопатами, и даже граблями. Мне учитель рассказывал.
– Граблями?! – звонко рассмеялась Василиса. – Это как?
– Граблями и у нас смерды дерутся, случается, – весомо заметил Мал. Как оказалось, старик не только смотрит по сторонам, но и внимательно прислушивается к разговору. – И вилами. И лопатами, случается. Как браги напьются…
– Видел и я, как смерды вилами дерутся, – закаменев лицом, ответил Никита. – Мой стрый[22] двух нукуров вилами завалил, когда наши выселки грабили. А после браги как-то не приходилось замечать.
– Смерд и есть, – пожал плечами Мал. – Не проще ли отдать было то, чего хотели?
У парня невольно сжались кулаки, и правая рука поползла по поясу в поисках рукоятки меча. Но он вовремя вспомнил, что девушка, хоть и посулила дать им с Уланом оружие, не торопилась выполнять обещания. Зато сама ехала при сабле. Да и старик вооружился, что называется, «до зубов». Кроме меча, широкого «чухонского» ножа на поясе, еще одного – засапожного, короткого лука в сагайдаке с полным колчаном стрел, он тянул на себе еще кистень, засунутый сзади за перевязь, и топор, привязанный к задней луке.
– Это тебе, холопу, легко хозяйским добром распоряжаться! – срезал он обидчика метким словом. – А попробовал бы своим горбом нажить!
Язвительное замечание зацепило дедка гораздо сильнее, чем могло бы показаться на первый взгляд. Он рванул повод, разворачивая саврасого коня. Выкрикнул, побагровев лицом:
– Ты кого холопом обозвал?!
– Тебя, а что? – скривился Никита.
– Ты – недоносок! Заморыш московский! – Глаза Мала налились кровью, выпучились. – Я тебя, крысеныш, сейчас по-свойски проучу…
Он схватился за плеть, одновременно ударяя пятками в конские бока.
– Стой! – взвизгнула Василиса, бросаясь наперерез.
– Назад! – крикнул Никита, заметив, что татарчонок направил своего коня прямиком в бок саврасому.
Они успели одновременно: парень схватил друга за шиворот, едва не выдернув из седла, а девушка поймала запястье Мала.
– Пусти, я этого щенка таки высеку! Давно хотел! – рычал старик, но вырывался не слишком старательно. – Давно проучить его надобно…
Улан-мэрген выровнялся в седле, виновато потупился, но ответил дерзко:
– Не к лицу баатуру терпеть обиды и спускать оскорбления!
– Отъедь в сторонку! – прикрикнул на него Никита. – Я за себя сам постоять могу!
Татарин дернул плечом, но ослушаться не посмел.
– Сосунок… И один, и второй – сосунки! – брызгал слюной Мал. – Как посмели на меня… Да я втрое старше! У меня ран только на службе князевой…
– Остынь, кому говорю! – прикрикнула девушка. И повернулась через плечо к Никите. – Ты, москвич, старого дружинника обидел! Рабом назвал!
– А кто ему право дал моих родичей позорить? Его там не было, когда ордынцы нас резали. Его там не было. Никто из княжеских дружин не прискакал на подмогу. Только Горазд пришел…
