Василий Головачёв - СПАСАТЕЛИ ВЕЕРА
— Толя, а сам ты что об этом думаешь?
— О чем? — Такэда не поднял головы от пожелтевшей страницы манускрипта. Спокойный, сдержанный, он будто излучал прохладу, как колодец с ничем не замутненным зеркалом воды.
— О встрече в парке… о старике… Ты сообщил в «Скорую»?
— И в милицию тоже.
— Ну и?…
— Рассказал, что знал. Когда приехала «скорая», он уже не дышал. Кстати, — Такэда взглянул на Сухова поверх страницы, — глаз на его теле никаких не нашли.
— Как это не нашли? Куда ж они делись?
Толя молча углубился в изучение книги. Он никогда не отвечал на вопросы пожиманием плеч или другими жестами, если не знал ответа.
Никита полежал, переваривая сказанное, потом залпом выпил стакан холодного молока.
— Ты хочешь сказать, что нам все померещилось?
— Не померещилось.
— Так в чем же дело?
Такэда перелистнул страницу, любовно пригладив книгу, снова взглянул на лежащего.
— Чтобы делать какие-то выводы, информации недостаточно. Похоже, что он был человеком с какими-то добавочными органами чувств. Как, возможно, и те четверо, о которых ты говоришь. Но что дальше? Мы не знаем ни их координат, ни цели появления, ни причин ссоры… кстати, язык у него был вырван.
Никита невольно пошевелил своим, словно проверяя — на месте ли.
— О дьявол! Серьезные, видать, разборы у них были. Как ты думаешь, что он им сделал? За что они его… так?
Такэда углубился в штудирование очередной страницы.
— Что ты там изучаешь? — рассердился Никита. — Напился моего чая, сел в мое кресло, за мой стол с моей лампой, да еще и не разговариваешь!
— Жлоб! — констатировал Такэда. Закрыл книгу. Улыбнулся своей обычной, сдержанной и застенчивой улыбкой. — Теперь я понимаю, почему девушки с тобой не водятся: ты заставляешь их приходить со своим чаем. Кстати, пока ты болел, они едва телефон не оборвали. А читаю я очень умную книгу: Чхве Енсоль, «Техника „мягкого“ искусства. Хапкидо».
— На японском?
— На корейском!
— О-о! Вы у нас полиглот.
— Не ругайся.
Никита засмеялся, но посерьезнел, заметив, что Такэда смотрит на его ладонь. Глянул на нее сам, потрогал звезду пальцем.
— Что же это такое? Ожог?
— Весть, — серьезно сказал Такэда.
— Что?!
— Весть. Но это ты поймешь позже. — Толя предостерегающе поднял руку, останавливая попытку Сухова выяснить смысл сказанного. — Я не готов ответить на твои вопросы. Как и ты — услышать правду. Отложим разговор дня на два-три.
Сухов покачал головой, с любопытством глядя на внезапно окаменевшее лицо друга, хотел что-то спросить, но передумал. Показал на стакан.
— Налей молока, плиз.
— А нетути, дорогой. Ты выдул все три литра. Но если хочешь, я позвоню, и через полчаса принесут. А мы пока посмотрим «Новости», не возражаешь? — Инженер включил телевизор. — Звонить?
— А кто это?
— Мой друг, — уклонился от прямого ответа японец. — Живет тут неподалеку, на «Соколе». Приедет, познакомлю. — Он набрал номер:
— Извини, подтверждаю. Квартира двенадцать, найдешь? Ждем. — Повесил трубку. — Сейчас принесут.
Никита с недоверием взглянул в узкие непроницаемые глаза Такэды.
— Ты что же, заранее договорился?
Такэда молча увеличил громкость телевизора.
Некоторое время они слушали новости первого канала «Останкино»: страны Лиги Империй, как уже негласно называли Содружество Независимых Государств, жили по своим законам, часто не совпадавшим с законами ближнего зарубежья, конфликтовали, все еще воевали, пытались строить экономику с помощью противоречий политики, но учились, работали, рожали детей, занимались спортом, слушали музыку, смотрели видео, а иногда спектакли — вживую, увлекались сексом, наркотиками — все больше и больше, боролись с тем и другим, митинговали — правда, все меньше и меньше, то есть творили историю. Национализм продолжал буйствовать, успешно развивался терроризм, росли цены. События ближнего и дальнего зарубежья тоже не внушали особого оптимизма: становление великих государств — Великой Сербии, Великого Афганистана, Таджикистана и даже Карабаха — сопровождалось невиданными, дикими братоубийственными войнами, геноцидом и массовым истреблением мирного населения. На этом сообщении Никита перестал воспринимать информацию, переключая поток сознания в другое русло. Этому научил его Такэда, потому что заметил: после телеинформационной программы у друга растет желание поубивать сначала националистов, потом политиков, а потом уничтожить толпу, вознесшую этих политиков на своих плечах к власти. История толпы не помнит, любил повторять отец Никиты, заставляя сына быть личностью, пока не добился своего: сын научился вкладывать в любое дело, чем бы ни занимался, все физические и душевные силы, заряжаться на максимальный результат, что и позволило ему не только стать мастером спорта по акробатике, а также профессиональным танцором балета, но индивидуумом с высокой степенью ответственности, как опять же говаривал его отец.
Обо всем этом вспомнил Такэда, услышав вздох друга. И вздохнул сам. Несмотря на все лестные отзывы и собственное мнение о Никите, он сомневался в том, что танцор справится с предстоящей миссией.
Но Вестник выбрал его!..
— Что вздыхаешь? — Толя выключил телевизор.
— Помнишь, как старик тянул руку? А ведь блямба у него на ладони формировалась сначала не пятиконечная. Ты знаток символики, пояснил бы. Весть! — передразнил Никита приятеля. — Что за весть? Может быть, пояснишь, какой смысл вкладываешь в это слово? Я умный, пойму.
— Позже, умник. А формировалась эта штука действительно интересно. Круг — это начало всему, знак Вечности, а треугольник в квадрате — символ соединения божественного и человеческого, небесного и земного, духовного и телесного. Вестник… м-м… старик как бы предсказал твой путь… если ты его начнешь.
— Чушь какая-то! Идти я никуда не собираюсь.
— В том-то и дело. Но, боюсь, тебя вынудят к этому. Все, все! Не будем об этом больше, а то подумаешь, что я немножко свихнулся на мистике.
— Не немножко.
— Спасибо.
— Не за что.
Зазвонил дверной звонок. Такэда встал.
— Обещай мне только быть осторожным.
— В каком смысле?
— В любом. Обещай, это серьезно. Я не всегда смогу прийти на помощь. И объяснить смысл предупреждения пока не могу, так что принимай на веру.
Такэда пошел открывать входную дверь, в прихожей зазвучал женский голос.
Никита медленно натянул простыню до подбородка — он спал летом без одеяла, — пребывая в шоке. Приятель, который должен был принести молоко, оказался девушкой.
Она вошла в гостиную вслед за Толей и остановилась, сказав: «Добрый вечер».
— Добрый, — просипел в ответ Сухов, убивая Такэду взглядом.
Девушка была прекрасно сложена. Не слишком высокая, но и не карманный вариант. Черты лица изящные, небольшой, правильной формы нос и прекрасные большие глаза, не то голубые, не то зеленые, глядящие без лишней томности и притворной робости, искренне и доверчиво. Лишь потом, часом позже, Никита разглядел, что одета она в скромный на первый взгляд летний костюм, в котором при более внимательном взгляде угадывался изысканный вкус и утонченность. Впрочем, удивляться этому не пришлось, девушка оказалась художницей. Звали ее Ксения, Ксения Константиновна Краснова. Такэда в шутку звал ее Три К.
Никита не помнил, о чем они говорили, шок прошел только после ухода Ксении.
Обычно их разговор с Толей сопровождался шутками, ироническими репликами и пикировкой — оба ценили юмор и реагировали на него одинаково, но если бы Такэда позволил себе подобное в данной ситуации, в присутствии Ксении, Никита, наверное, пришел бы в ярость. Однако Толя тонко чувствовал состояние друга, и ему хватало ума и такта поучаствовать в беседе в качестве бессловесного предмета интерьера.
Прощались они в коридоре, пообещав звонить, если что, и Толя увел девушку, подарившую хозяину мимолетную улыбку и взгляд искоса, в котором горел огонек интереса и расположения. Обалдевший Сухов обнаружил, что одет в спортивный костюм, хотя совершенно не помнил, когда он его надевал, преодолел желание проводить гостей до остановки и вернулся домой.
Уснул он поздно, часа в два ночи, и спал как убитый, без сновидений и тревог.
В среду он вышел на тренировку с другими акробатами, учениками Вячеслава Сокола, и отработал почти полную норму, чувствуя удивительную легкость в теле и желание достичь новых ступеней совершенства. Правда, каким образом осуществить желание, он не знал, но смутная догадка уже брезжила в голове: использовать элементы акробатики, все эти рондаты, флик-фляки и сальто, в танце, что могло усилить его эстетическую насыщенность.
