Роман Злотников - Пушки и колокола
Скрипя зубами, учитель начал наведываться в гости к будущим родственникам. Поначалу вроде как по хозяйству помочь: полочки те же самые сладить или, например, разъяснив кузнецам что да как, крючки изготовить для одежды. Для себя, понятное дело, вначале. Потом Матрена петлицы нашила на зипуны да штаны, а трудовик первое подобие шкафчика смастерил с дверками закрывающимися, да крючки те внутри приколотил. Дождавшись очередного визита высоких гостей, с гордостью продемонстрировал новинку. Ох, понравилась она и Дмитрию Ивановичу, и Владимиру Андреевичу. Уже через неделю в палатах княжьих такие появились. А затем, к невероятной радости покалеченного Тверда, такую же сбили в доме бывшего рынды[8]. Так, за заботами этими, слово за слово начал с Аленой общаться.
Поперву, понятно, – дежурно. Доброго, мол, здравия. Как, мол, поживаете? И прочее. Потом уже, в хлопотах разговорившись, начал понимать, что не такая уж и мегера она, как вначале виделась. И приветлива, и умна, и ладная. В общем, выражаясь словами Великого Комбинатора, «Лед тронулся!». Только по упертости своей природной преподаватель все еще фыркал, едва заходил разговор о его скорой женитьбе. А на деле так и радовался втихаря выбору князя: ведь и вправду дуреху мог какую подсунуть, с которой только в запой или в петлю. Ну или времени не дать совсем, и кто его знает, как бы тогда оно все вышло. Особенно с поправкой на характер Николая Сергеевича. В общем, по мере приближения сватовства отходил Булыцкий, злобу свою постепенно умаляя.
– Слышь, Никола, да ты уж и расцвел прямо! – усмехнулся как-то Милован. – Оно хоть и ерепенишься, да, видать, и не тяготит тебя женитьба, а?
– Все-то ты, леший, видишь, – проворчал в ответ преподаватель. – Ты-то когда свататься собираешься?
– Так после тебя сразу, – расплылся в улыбке его бородатый товарищ. – Матрена просила.
– А ей-то какая беда? Что ей с того, когда за тебя идти?
– А такая, что сделал ты для нее ох сколько! Как отец! Приданого, вон, – три рубля! Батя родной не каждой дочери такого даст! Вот и желает, чтобы все так было. А я и не перечу; больно ладный ты мужик, Никола, а еще и брат названый. Куда мне поперек старшего-то лезть?
– Спасибо на слове добром, – улыбнулся пришелец.
– Славные они; Тверд да Алена. Задиристые только, так без этого нынче как? Да никак! Ты тоже – хорош. На пустом месте иной раз дров таких наломаешь!
– Ладно, ладно, – остановил его Булыцкий. – Погутарили, и будет.
– Как скажешь, – спокойно согласился его собеседник. – Будет так будет.
За хлопотами утекли еще полторы недели, за которыми и наступил последний день Рождественского поста. А раз так, то начали собираться сваты, наряжаясь в лучшие одежки да дары наготавливая. В назначенный день, отстояв утреню, Милован с Никодимом в сопровождении свиты верных пацанят погрузились в специально подогнанные для этого дела сани да покатили к дому Тверда. Булыцкий же, выйдя на крыльцо, облокотился на перила, ожидая посланцев. Ведь тут уже историка интерес взыграл, шутка ли: самолично принять участие в уже практически забытом в наше время обряде, пусть и местного масштаба! И хоть не так это было увлекательно и завораживающе, как битва за Москву или посещение скоморошьих потех, но все равно – захватывающе. Особенно когда ты под шестьдесят годов вдруг молодоженом заделался!
Ну и сам факт, конечно, душу грел, что только ему, обычному преподавателю из Подмосковья, за невесть какие заслуги довелось поучаствовать в глобальном эксперименте: «Измени историю». Причем не в роли фактически бесправного наблюдателя, а-ля дон Румата, но – непосредственного участника процесса с правом на внесение корректировок. Порой даже совершенно невероятных! Улет! Особенно учителю, для которого самым масштабным мероприятием до того было организация областной историко-краеведческой конференции!
Ждать пришлось долго. Уже и замерзать начал Булыцкий, и надежда затеплилась: вдруг там криво что пошло, да и отказал Тверд гостям. Да только и она скоро угасла. Задорные свисты задолго до появления «свадебного кортежа» известили окрестности о том, что сторонам удалось прийти к согласию. Минута, и во двор влетела шумная орава.
– Все, Никола! – не дожидаясь, пока остановятся сани, разгоряченный Милован соскочил на утоптанный снег. – Согласие дал Тверд. Третьего дня теперь на смотрины жди! Да гляди мне, – в шутку погрозил он кулаком своему товарищу, – лицом в грязь не ударь! Я тут жениха так нахвалил, что хоть бы и саму княгиню тебе!
– Ух, умолил! – статно сошел на землю Никодим. – С таким-то ясыком хоть бы и на ялмалке толгофать! Уш больно шибок! – как показалось виновнику торжества, даже с завистью посмотрел на товарища ремесленник. – Женку пы отдал свою, коли такой толховаться плиехал пы, – неожиданно звонко расхохотался мастеровой.
– Да ну тебя, – фыркнул в ответ Булыцкий.
– Все, Никола. Ежели ты не оплошаешь, считай, дело сделано! – подбоченясь, гордо вымолвил дружинник.
– Оплошаешь тут с вами, – беззлобно проворчал учитель, – черти.
Следующие два дня пролетели за хлопотами. Холостяцкий дом, и без того вычищенный и вылизанный, теперь представлял собой образцово-показательную хату, по которой можно было охарактеризовать хозяина как мужика хоть и безродного[9], но при этом крепкого, рачительного и рукастого.
– Казарма прямо, – усмехнулся пенсионер.
– Чего за казарма такая? – поинтересовался Милован.
– Дом большой для служилых. Ратникам военным; от всего отдельный.
– Что за во-ен-ный?
– Ратник военный – на то и назван, что только службу несет.
– Так и смерд несет, коли князь кликнет. И холоп боевой – тоже. Куда к ним еще и ратника твоего во-ен-но-го, – с усилием выговорил он непривычное слово.
– Ты, Милован, по-своему все судишь. Я – иначе, – задумавшись, а как бы толковей-то объяснить товарищу, что здесь имеется в виду. – Холоп боевой, а паче ратник – они хоть и в войске, да только служение это так: есть замятня – с оружием в руках, нет – с сохою, да про свои требы. А ежели в рати, – так пока князь не отпустит. Иной раз – хоть и год навылет. Выходит, и человека нет, и траты все обеспечь, а как посевная или страда, так и что: пропадай все?! А холопу боевому, – так вообще – князь не хозяин!
– Ну так и есть, – кивнул бывший лихой.
– А во-ен-ный, – по слогам, чтобы его товарищ хорошенько запомнил, повторил пришелец, – он только и делает, что слу-жит. Тренируется да науку ратную постигает.
– Что за наука-то? По мне, так и дело простое; коли разом все, да к тому еще и удаль есть, да дух, да воевода ладный, так и мужи на радость женкам домой с хабаром вернутся. А если разлад, да окромя толпы – ничего, так и быть беде. Да и на что твои во-ен-ны-е, ежели дружина есть? – Милован лишь пожал плечами.
– А сколько тех дружинников-то? – отвечал учитель. – Ну, сотни две. Так ты с ними с добычи поделись. Так ты с ними, как с дитями тетешкайся. А как уйдет?[10] Да и непросты дружинники-то твои. На них, порой, и управы не сыщешь, а в бою – все одно гуляй-поле. Хоть опытны, да верны, да сильны, а каждый – себе на уме. А указывать такому полезешь, так и башку снимет.
– Что за дружинник-то, ежели ему каждый – указ?! Без гонору и муж – не муж.
– А у каждого ежели гонору того, так и делать что будешь? Да и не каждый такому и власть. Только воевода!
– Заместо дружинников своих, что ли, этих…
– Да зачем заместо?! Зачем?! Дружина – та завсегда с правителем! Чем сильнее она, тем и правителю уважения больше. А ежели князь – из городу, дружинники-то тю-тю! Вместе с ним! А лихо случись, кому оборону держать? Посадским, выходит, да тем, кто в крепость успел! Военный – тот князя не всюду сопровождает. Тот на посады охраняет, да в сечи ходит. И без гонору, да не сам по себе!
– Хоть убей, в толк не возьму! И дружинники, и холопы, и ратники. А тут тебе еще во-ен-ны-е! Куда их столько?
– То ты нынешними мерками судишь, – покачал головой преподаватель. – А оно вскорости ох как все попеременится! И люд появится, что только сечами жить и будет, и наука военная, где все наперед уже загадано; когда, кому, как да что делать в сече. Хоть бы и лютой самой. И не за хабар в руках держать будет. И без права уйти.
– Погоди, погоди! То есть как это?! А харч откуда?! Это же таких кормить! Вроде как дружинник, выходит. А в то же время – нет. Ежели смерд, то кто землю обрабатывать будет?[11] Или лиходейничать им надобно, а?!
– Зачем лиходейничать? Они – княжьи! Князь их и кормит!
– С чего бы?! Праздность да леность – грехи!
– Да какая праздность?!
– А такая, что страда или хоть и житница, а они, вишь, баклуши бьют! Землю пахать пора пришла – а они, по лавкам сидя, сечи ждут! Князь – к соседям, так и дружина с ним, а во-ен-ны-е опять баклуши бьют.
– Да погоди ты! – замахал руками Булыцкий. – Вот завелся-то: в лености! Да баклуши бьют! Служат они! Слу-жат и ничем больше не занимаются!
