Сын помещика 3 (СИ) - Семин Никита
Хоть времени до моего ответа прошло немного, но за несколько секунд у меня в голове пронеслись сотни мыслей. Не влезу ли я в какие-то разборки между персами, если соглашусь на сотрудничество? Картину-то этот Фаррух может и для личного пользования просить, но и тем же друзьям-приятелям показать. Кто сказал, что среди них не найдется недоброжелателя этого Фарруха? И не захочет ли он как-то повлиять на перса, попытавшись добраться до меня? Да и сам мужчина признался, что входит в некую политическую оппозицию нынешним властям Персии.
С другой стороны — если соглашусь, то выйду на международный уровень. Через этого Фарруха можно будет заказывать товары с юга. Какие — вопрос десятый, как говорится: была бы возможность, а применение ей найдется. Что касается его просьбы молчать — тут вообще проблем не вижу. Сам я смогу удержать язык за зубами, а те же родители не будут меня допрашивать, стоит сказать им, что дал слово дворянина. К этому сейчас относятся строго. Да и остальные тоже поймут и настаивать не будут. Все те же приличия и общественное мнение.
— Я согласен, — все же решился я.
Будут у меня из-за картины проблемы или нет — то еще «бабушка надвое сказала». А возможность завести хорошее знакомство с представителем другой страны, да еще из аристократии — не зря же Али Фарруха «ханом» называл — дорогого стоит.
— Хорошо, — улыбнулся перс. — Вам принести холст с красками?
— Все необходимое находится в моей пролетке.
— Тогда я распоряжусь, чтобы слуги принесли ваш инструмент. Вы же не против начать прямо сейчас?
— Это меня не затруднит, — заверил я перса.
Через пару минут в комнату хозяин дома Али лично принес необходимый для рисования инвентарь, сразу же удалившись. А еще через пару минут вошла и жена Фарруха. Не скажу, что это была прямо красавица писаная, но тут скорее сказывается, что она из иного этноса. Я как-то больше к нашим славянкам привык. А так — ничего, вполне милая. Только брови очень густые, не меньше чем у самого Фарруха, да нос почти такой же.
— Мне делать фотографическое сходство, или… — тут я замялся, как бы сказать по вежливее, — сделать вас еще прекраснее, — все же нашелся я со словами.
А дело было в том, что когда она обнажила грудь, то та оказалась несимметричной. Да и соски были в половину размера, заслоняя собой весь объем груди-двоечки.
— На ваше усмотрение, — не сделал мне жизнь легче Фаррух.
Его жена молчала, будто и не ее я буду рисовать, не высказывая никакого мнения. Мысленно пожав плечами, я решил для начала накидать карандашом контуры и показать «свой» чуть скорректированный вариант. Если не понравится, то буду рисовать то, что вижу по факту.
Хорошо хоть со всем остальным никаких проблем не было. Платье у женщины было строгим, как у наших барышень — с куполообразной юбкой в пол и длинными рукавами. Ну а то, что она грудь тут обнажила — спишем на культурные особенности персов. У разных народов свои причуды. Вон, нашу русскую баньку тоже не все европейцы понимают, а для нас ее посещение не только способ поддерживать гигиену, но и одно из любимых удовольствий.
— Прошу, — позвал я примерно через полчаса Фарруха, — вот мое видение вашей супруги. Оставить так, или все же рисовать как есть?
Мужчина, который до этого пил чай, поглядывая то на меня, то на жену, поднялся и подошел. Внимательно осмотрев карандашный набросок, но покачал головой.
— И как теперь мне смотреть на мою Заррин во время постельных утех?
Вопрос был риторическим, это я видел по глазам мужчины. Чуть вздохнув, словно разочаровавшись, что у меня получилось изобразить его жену лучше, чем сваял бог, он махнул рукой.
— Оставляйте свой вариант.
От его слов я почему-то почувствовал за собой вину. Будто сделал что-то постыдное. Но не время для рефлексий. Дальше я уже просто стал наносить краски, придавая цвет и объем портрету. Особенно трудно пришлось подобрать правильный оттенок кожи. У персиянки он отличался от наших женщин, и пришлось повозиться, пока навел нужный оттенок. Но все же сумел добиться нужного результата.
Когда картины была завершена, день давно подошел к концу, и на улице взошла луна. Глаза слипались, приходилось усилием воли отгонять подступающий сон.
— Все, — облегченно выдохнул я.
— Вы — настоящий мастер, — уважительно склонил голову Фаррух.
— Благодарю.
К этому моменту мужчина уже успел распорядиться, чтобы принесли сумму моего гонорара. Там оказалось даже чуть больше изначально обещанных двухсот рублей серебром, но это я прикинул лишь на глаз.
— Надеюсь, мы еще увидимся как-нибудь, — сказал он, передавая мне деньги.
— Буду рад продолжить наше знакомство, — кивнул я персу.
— Можете смело оставлять свои послания для меня Али, если у вас будет на то желание.
Раскланявшись с Фаррухом, я наконец покинул особняк. Договариваться о чем-то дополнительно сейчас не было ни сил, ни желания. Да и спешить в этом деле не стоит. Еще за торопыгу примут. К тому же конкретных предложений прямо сейчас у меня не было, а сам контакт с персом уже установлен. Он сам дал добро к нему обращаться при случае. Большего пока и не нужно.
— Все хорошо, барин? — вскинулся задремавший на облучке Митрофан.
— Да, поехали обратно.
Пелагея уже спала, когда я вошел в комнату. Кровать и здесь была лишь одна, но сейчас это уже не было проблемой. Быстро скинув одежду, я залез под одеяло, пододвинув девушку, и тут же провалился в сон.
— Это было неизбежно, — прикрыв глаза, усталым голосом произнесла Ольга Алексеевна.
Только что Евдокия закончила подробный доклад, что происходило в поместье, пока женщина ездила проведать могилу отца. И в самом конце упомянула о том, что молодой господин теперь спит почти каждую ночь со своей служанкой.
— С самого начала я чувствовала, что так все и закончится. Теперь скажи — что сама эта девка планирует дальше? Может, обмолвилась о чем-то? У нее есть планы на Романа?
— Только получить образование с его помощью и выйти замуж за мещанина с высоким чином.
— А она не промах, — желчно рассмеялась помещица. — Еще и вольную хочет получить от моего мальчика. И ведь получит, тот ей не откажет. Сам-то Роман об этом знает?
— Да, барыня. Он и вашу дочь для обучения Пелагеи уговорил помочь. Она дает ей уроки этикета.
— И Люду на это подбил? — вскинулась Ольга Алексеевна. — Ах она стерва-то какая! Змея подколодная! Решила из нас все соки выжать, чтобы в люди выбиться⁈
Глаза женщины потемнели от гнева. Будь Пелагея сейчас в поместье, то Ольга Алексеевна в порыве злости могла и забыть про свое обещание ее не трогать.
— Ладно, — спустя долгих пять минут, устало выдохнула она. Плечи женщины опустились от бессилия. — Ладно, черт с ней. Еще подумаю, как бы ее от Ромы моего убрать подальше. Может, самой ей вольную написать? Прямо сейчас?
— Грамота о ее крепости у молодого господина. Она в его власти, — сочла нужным напомнить Евдокия.
— Зря Сережа тогда на поводу у нашего сына пошел, — горько сказала помещица. — Теперь вот пожинаем плоды своей мягкосердечности. Все, ступай. Или еще что серьезное есть?
— Более ничего, барыня.
Евдокия покинула Ольгу Алексеевну, а женщине впервые захотелось выпить вина. Не по празднику, а с сильной тоски. И от чувства бессилия и обреченности. Терять сына она не хотела. Но и против этой девки сильно не выступишь теперь — иначе тот точно соберет вещи и сбежит. И что делать дальше она не знала, вот и хотелось ей выпить. Сильно. Много. Может, хоть тогда накатившее чувство некоей обреченности отступит.
Утром я встал много позже, чем обычно. Пелагея уже давно была на ногах и занималась завтраком. Сделав зарядку по сокращенному варианту и без обливаний, я позавтракал, убедился, что и Митрофану отнесли поесть, после чего через домовника отправил сообщение для госпожи Совиной, что готов встретиться с остальными клиентами, если у них не пропало желание приобрести свой портрет. Попутно и деньги пересчитал, что мне вчера Фаррух отсыпал. Я оказался прав, перс к изначально заявленным двум сотням рублей серебром добавил еще пятьдесят. Нехило с одной картины-то!
