На афганской границе (СИ) - Март Артём

— Чего ты такое говоришь? — Нахмурился папа.

— Саша, я уже Паше говорила, теперь тебе скажу, — мама вцепилась мне в ворот шинели, — туда, говорят, только тех ребят отправляют, кто сам хочет! Ты не вздумай! Христом Богом прошу, не вздумай!

— Мам, пап, — сказал я серьезно, положив обоим руки на плечо и по очереди заглянув в глаза, — все с нами будет хорошо. Что бы ни случилось, будет хорошо. Обещаю.

— Да откуда ж ты знать-то можешь? — шмыгнула носом мама.

— Помолчи, Зойка! Чего ты ему тут рассказываешь⁈

— Обещаю, — сказал я громче, и краткая перепалка между родителями прекратилась.

Оба они уставились на меня широко раскрытыми глазами.

— Обещаю, что живой приду. Что будет все хорошо.

— Вы с Пашкой, сразу видать, одна душа на два человека, — опустила мама взгляд. — Тот мне то же самое сказал.

— И Пашка придет живой, — пообещал я.

Отец засопел, раздул ноздри крупного своего носа. Потом сказал серьезно:

— Верю, сын. Знаю, что так и будет.

— Ну? — Я хмыкнул после недолгого молчания, — чего приуныли? Такой день сегодня. Праздничный. Вот и пойдемте праздновать.

Далекую, окруженную горами и холмами степь, что простерлась впереди, пересекала речка. Я знал, что это был Пяндж. С левой стороны к ней нагнулись протяженные горы. Вершины этих гор носили название «Бидо». Они искрились белым снегом на фоне чистого синего неба. С правой распростерлась прибрежная, но холмистая равнина, тянущаяся вдоль всего берега, до далеких гор — Шуроабадского перевала.

Закончилась учебка, прошли тяжелые зачеты и испытания. Путь нам лежал на пограничную заставу.

Шестьдесят шестой газик с открытым бортом, в составе целой колонны, спокойно спускался по гравийке. Шел неровными дорогами Даштиджумского ущелья.

Я привстал с лавки, откинулся немного, чтобы выглянуть из-за зеленой кабины грузовика. Вдали на самом берегу реки нас уже ждала четырнадцатая — застава «Шамабад».

На том берегу реки, что разделила границей Советское и Афганское государства, стояли, похожие на желтые кучки песка, кишлаки.

Назначение мы получили вчера вечером. К обеду бывших бойцов учебных застав принялись направлять к местам службы. Как я и ожидал, моим оказалась четырнадцатая застава.

Тем не менее, не все из нашего учебного отделения на нее попали. Дима и Федя Мамае разъехались по другим заставам. Из товарищей со мной остался Вася Уткин. Всего в машине нас ехало человек пятнадцать. Вел отделение старший сержант Тоха Фрундин, который, после учебки тоже получил распределение на Шамабад.

Четырнадцатая, хоть и располагалась в низине, на берегу реки, считалась горной заставой. Все потому, что ее левый фланг прикрывал вершины Бидо, на которые наряды ходили патрулировать тамашние участки.

Служба в горах сложная, воздух разряженный. Потому в подобные места отправляли только тех пограничников, коих прознавали наиболее физически подготовленными. Видимо, нас с Васей признали именно такими.

Тем временем колонна подъехала к зеленым железным воротом заставы, украшенным красной звездой. Старшина заставы в сопровождении часового уже ждали нас у входа. Тоха приказал выгружаться.

— Стройся! — Крикнул он, когда мы повыпрыгивали из кузова, а машины пошли дальше.

Мы стали смирно, и к нам подступил старшина заставы. Старшина был молодым, не старше двадцати двух лет и носил звание прапорщика. Худощавый, с тонкокостным лицом и темными глазами, он выглядел строгим и хладнокровным. У старшины был большой горбатый нос, ярко выделявшийся на худощавом лице.

— Старшина заставы, прапорщик Черепанов, — представился он, — кто старший?

— Я! Старший сержант Фрундин! — Крикнул Антоха.

Прапорщик критически осмотрел вновь прибывших. Потом сказал:

— Давай, заводи людей.

Сквозь большую железную калитку мы вошли на заставу. Было тут пустовато. Еще бы, времени подходило половина третьего. Ночные наряды еще не подняли, спят. Дневные же ушли на границу.

Огражденная бетонным забором и массивным дувалом застава, представляла собой широкий двор. Перед глазами оказалось у нас приземистое П-образное здание казарм. Справа — продолговатое, конюшня.

У коновязи какой-то солдат старательно чистил красивого гнедого жеребца. Шкура коня и без того казалась блестящей, однако солдата, видимо, даже это не очень устраивало.

Другие немногочисленные бойцы ходили то тут, то там. Кто-то кормил собак на псарне, что притаилась немного за казармами. Кто-то копошился под большим, пристроенным к казармам навесом. Чумазый солдат возился с большим дизелем ЯАЗ-204, стоявшим под навесом, у конюшни.

Из расположения вышел начальник заставы в сопровождении дежурного. Последний, видимо, метнулся к шефу, чтобы доложить о нашем прибытии.

Шефом оказался старший лейтенант лет двадцати пяти. Это был невысокий, но широкий в плечах мужчина. У него была кряжистая, крепкая фигура и строгое, не по годам суровое лицо с квадратной челюстью. Тем не менее взгляд его маленьких темных глазок оставался любопытным и каким-то живым.

Старлей спустился по сходянм казармы, направился к нам, поправляя шапку на голове. Он приблизился, поздоровался и представился.

— Здравия желаю, парни, — отрывисто сказал он, поведя по нам любопытным взглядом, — старший лейтенант Таран, Анатолий Сергеевич. Кто у вас тут старший в отделении?

Про Тарана я слышал еще в учебке. В основном о нем говорили офицеры. И разговоры были в духе:

— Слыхал? Таран снова рапорт в Афган написал.

— Завернули?

— Завернули.

Однако никогда никто не отзывался о нем в плохом свете. По тем рассказам, Таран создал у меня впечатление ответственного и строгого командира, который заботится о своих бойцах. Вот только своенравного.

Снова отозвался Антон и отрапортовал о прибытии. Старлей стал поочередно знакомиться с бойцами. Когда очередь дошла до меня, он приподнял темную бровь.

— Селихов? Не тот ли Селихов, кому медаль недавно вручили?

— Так точно, товарищ старший лейтенант.

Таран хмыкнул.

— Слышал. Отличился ты. Спас сержанта одного после несчастного случая. Мои уже баек про тебя насочиняли. Вроде той, будто бы ты сам сержанта за часы застрелил, а потом сам же откачивал.

Я хмыкнул в ответ.

— Будь все так, я б здесь не стоял.

— И то верно, — заулыбался Таран. — знаю, брешут. Развлекаются как могут.

Таран вдруг посерьезнел, добавил:

— Ты ж знаешь капитана Батова?

— Знаю. Тут много кто его знает.

— М-г-м… — загадочно протянул начальник заставы. Потом обратился к дежурному: — Ребят поднимай. Пора уже.

— Слушаюсь, — сказал дежурный и убежал, мелькнув нам красной повязкой на руке.

Спустя минуту во дворе появились человек семь бойцов. К ним почти тут же присоединились те, кто занимался своими делами. Старлей скомандовал строиться.

— Ну что, парни, — начал он, когда мы построились в две шеренги, причем молодых поставили вперед, — встречайте молодое пополнение. А вам, новички, я вот что скажу: застава у нас героическая, но и участок сложный. Высокогорный. Потому, то, что было в учебке, можете считать сейчас курортом. Тут будет у вас настоящая служба. И проявить вы себя должны как надо. По другому тут не положено.

С этими словами Таран почему-то глянул именно на меня. Взгляд его на мне задержался совсем недолго и поскользил дальше, по передней шеренге.

— Ладно, парни. Служба службой, но и покушать тоже надо. Давайте мы вас накормим, — улыбнулся Таран, — наш скромный коллектив, приготовил для вас скромный же солдатский обед. И…

Таран осекся. Калитка хлопнула, и во двор вошел офицер в шинели форме. Дежурный заставы поспешил к нему, чтобы встретить.

Офицер был один. А еще он был таджиком. На это указывало квадратное смуглое лицо и густые черные брови. Когда я смог рассмотреть погоны, понял, что офицер оказался капитаном. И было в его образе еще кое-что странное. Наперекор другим носил он с шинелью не шапку, а пограничную фуражку.