Александровскiе кадеты. Смута (СИ) - Перумов Ник

Он с ужасом воззрился на собственные ладони. Как он дерзнул⁈.. и что теперь будет⁈..

— Хорошо, — великая княжна низко-низко потупилась. На Федора она тоже не глядела. — Передайте Государю и батюшке, что я немедленно буду.

И пошла прочь, поплыла, медленно-медленно, словно ожидая, что её окликнут, остановят — хотя зачем, почему и для чего?..

А у Федора только вырвалось:

— Виноват, ваше императорское высочество! Покорнейше прошу простить!..

Жалкие, мёртвые, напыщенные слова, словно наколотые на иголку собирателя выцветшие бабочки в энтомологическом кабинете.

Татиана не обернулась. Да и чего ей оборачиваться на обнаглевшего кадета, осмелившегося вот так запросто касаться Её!..

Нет, теоретически они могли бы встретиться на балу, на выпускном балу корпуса, старшая сестра Татианы, великая княжна Ольга, танцевала у александровцев в прошлом году, и тогда, быть может — но не так же!..

От ужаса бедный кадет совсем позабыл, что сама великая княжна тщательно блюла инкогнито.

И так застыл, потрясённый, не в силах лежать, но не в силах и двинуться, казалось, предложи ему отделить сейчас душу от бренной плоти — согласился бы не раздумывая, чтобы только полететь бы этой душой следом, оправдаться, объясниться, сказать, что он не хотел, что он не таков, что он… что он…

Собственно, Федор и сам не знал, чего именно он «не хотел».

Она ж теперь ко мне и не подойдёт небось, думал он покаянно. Мыслимое ли дело — великую княжну за руки хватать, словно сенную девку!.. Ох, ох, как же он не догадался, как же не увидал ничего?..

Хотелось исчезнуть, раз и навсегда, расточиться и растаять. Чтобы не видели, не слышали, и сама память о нём бы исчезла.

Так он и застыл, пока не впал в благословенное забытье; но и сон Федора был тяжек, полон смутных, но грозных видений.

Из дневника Пети Ниткина, 13 ноября, Елисаветинск.

'…Я знал, что Федя долго жил в этом городе. Расквартированный здесь 2-ой Таврический стрелковый полк, составленный из уроженцев богатой южной губернии, под началом полковника Бусыгина — сидевшего в полковниках уже много лет, да так и не сделавшегося генералом — остался верен. Нижние чины не разбежались делить землю — наверное, потому что со времен Петра Аркадьевича Столыпина здесь все из общин вышли, землю поделили, выкупили, в общем, стали хозяйствовать сами. И села тут были большие, зажиточные, не чета северным великорусским губерниям.

Мы прибыли на рассвете 13 ноября. Нас не встретили рабочие дружины, никто не пытался заваливать мосты или разбирать рельсы. Уездное начальство высыпало встречать; прибыло и начальство губернское, однако донецкие города оставались ненадёжны, по слухам, большевики уже во-всю вели агитацию в Юзовке и прилегающих заводах.

Прибыло из Новочеркасска и депутация Всевеликого Войска Донского. Я оставался с нашими александровцами, и видел не столь многое; но мы, в числе иных частей, прошли торжественным маршем по главной улице Елисаветинска, был отслужен молебен, Государь молился среди толпы народа.

Как же отличалось это от того, что видели мы во Пскове и иных северных городах!..

Признаюсь, что и я несколько воспрял духом.

Всюду по центральным улицам открыты всю ночь были разные заведения, где возглашались здравицы Государю и тосты за скорую и неизбежную победу над смутьянами. Удивительно, но даже многие из тех, что прошли с нами уличные бои Санкт-Петербурга, поддались этому порыву. Многие — но не Две Мишени.

Расположением нашим определили местную мужскую гимназию; занятия были прекращены, к немалой радости гимназистов, без толку крутившихся вокруг нас и изводивших моих товарищей всякими глупыми вопросами. Желторотики, что они видели? Что они понимают?..

Эшелон за эшелоном нашей Добровольческой армии разгружались на вокзале Елисаветинска, все подъездные пути оказались забиты вагонами. Устраивался штаб, куда попытались вытребовать Две Мишени, но тот отказался (небывалое дело!), заявив, что должен остаться с нами, своими кадетами.

Хлопот, конечно, было с преизлихом. Младшие роты, которых не успели распустить на руки родным; средние роты, которым надо было учиться; где размещать, чем кормить, что делать?..

Не без скромной гордости укажу, что полковник Константин Сергеевич Аристов удостоил меня особого своего доверия.

Мы, как могли, преобразовали гимназию под свои нужды. Выбывших преподавателей пришлось замещать нам, старшим кадетам. Мне было доверено вести физику и химию, благо соответствующие кабинеты имелись и даже оказались неплохо оборудованы…'

«… 15 ноября. Вокруг продолжается какой-то странный, пугающий меня праздник. Мало кто что-то делает; все празднуют 'избавление Его Императорского Величества и всё Августейшее Семейство от опасности». Две Мишени ходит мрачнее тучи. Несколько рот были посланы к Ростову, Таганрогу, Мелитополю и Юзовке с Луганском. Мелитополь встретил наши части колокольным звоном, Ростов, кажется, даже и не заметил — тут заняты были вывозом урожая, ибо черноморские порты исправно работали, а банки, к моему полнейшему изумлению, столь же исправно совершали переводы в и из Германии, с каковой мы пребывали, если мне не изменяет память, в состоянии войны.

А вот Луганск с Юзовкой огрызались. Там уже с утра до ночи рвали глотки прибывшие большевицкие агитаторы; многие рабочие, я знал, были вполне зажиточны, но заводы расширялись, нанимали новых людей, и вот они, подмастерья, чернорабочие, уборщики, носильщики, землекопы — поддались.

Заводские посёлки опоясались баррикадами.

Наши роты вернулись, не имея приказа на подавление смуты.

К вечеру 15 ноября пришли телеграммы, что Харьков, Изюм, Славянск — все заняты красными войсками. Можно было оценить оперативность большевицкого командования — они не мешкали, перебрасывая новосформированные стрелковые дивизии железной дорогой на юг всеми возможными маршрутами.

Никто из нас не имел никаких сведений от родных, оставшихся в Москве, Петербурге, Гатчино или иных местах. Сева Воротников тоже мучился — телеграммы в Сибирь не принимались.

Правда, приходили и хорошие новости. Кубанское казачество не пошло за большевиками — такие сведения поступили из Екатеринодара. Однако, когда я спросил Две Мишени, когда нам ожидать подкрепление из числа кубанцев, он лишь покачал головой.

— Большевикам они отказали, да, Петр, — сказал он мне шёпотом. — Но и подтвердить свою присягу Государю как-то не спешат. Тянут, хитрецы. У них, мол, немирные горцы зашевелились. Им, дескать, никак сейчас станицы ни Терской, ни Кубанской, ни Черноморской линий не оставить.

Глава IV.4

«Да как же так, Константин Сергеевич?» — спросил я тогда. — «Казаки же! Опора престола! Вернейшие из верных!..»

Две Мишени был очень мрачен. Наверное, чуть ли не единственный во всей той праздничной толпе, что полнила Елисаветинск.

«Казаки тоже разные бывают», — нехотя ответил он. — «Да и большевики здешние… умней оказались. Ты понимаешь, умнее тех».

Я понимал.

Никаких «расказачиваний». Наоборот — обещания, обещания и ещё раз обещания. Всего и вся. Сохранения привилегий, освобождение от полицейских обязанностей. Земля, воля, отмена обязательной службы. Живи — не хочу.

Это я успел прочитать в их прокламациях.

Ждут, в общем, чья возьмёт.

И прибывший в Елисаветинск Алексей Максимович Каледин, начальник 12-ой кавдивизии — он просто начальник кавдивизии, и не догадывается, что под иным небом суждено ему было ненадолго стать донским атаманом только для того, чтобы совершить великий грех самоубийства, полностью разочаровавшись во всём и во всех.

Но пока — все ещё были живы, все те, чьи имена я помнил по той истории — и Лавр Георгиевич Корнилов, и Федор Артурович Келлер, «первая шашка Империи», и другие, которые переживут поражение и уйдут в эмиграцию — чтобы в громадном большинстве умереть на чужбине…'