Rein Oberst - Чужой для всех
Но вмешательство матери, ее потрясенный вид, говоривший о невероятных страданиях и, общий крик детей вдруг отрезвили Михаила. До него дошло, что он становится убийцей самых дорогих ему людей. Он медленно и тяжело сполз на пол и, закрыв лицо руками, впал в состояние душевной депрессии.
Когда Миша полностью пришел в себя, он осознал, что сидит на полу на кухне. Он осмотрелся, никого рядом не было. Было утро. Солнечные лучи назойливо лезли в окна и светили в глаза. В большой комнате слышался тихий разговор матери с кем-то, видимо Верой. Младших сестер в доме не было.
Миша вдруг вспомнил, что же произошло здесь недавно. Ему стало страшно стыдно за себя, за свои действия. Вместо того, чтобы по душам поговорить с Верой, он ее избил. Миша поднялся с пола, опершись о край обеденной скамейки и подошел к маленькому зеркальцу, висевшему в углу. На него глянуло заросшее с недельной щетиной, худое, с большими впавшими глазами и заостренным с горбинкой носом, уставшее, раздраженное лицо.
"Ну и вид у тебя, Михаил? Дошел до ручки, — Миша вдруг стал разговаривать со своим внутренним «я». — Вместо того чтобы врага бить, ты решил счет открыть, начав с собственной родной сестры".
"А что, надо было по головке погладить за это? Или может согласие дать на свадьбу? Нас же НКВД всех расстреляет за связь с немцами, а детей сошлют в детский дом".
"По головке, не по головке, но так жестоко бить зачем? Она же девушка, она же твоя сестра. У нее впервые вспыхнули настоящие чувства, первые чувства любви. А ты за это по лицу хлестать. Стыдно. Очень стыдно, Михаил".
"Что делать тогда?"
"Первое – попроси прощения у Веры. Ты очень обидел свою сестру. Второе – просто поговори с ней в хорошем тоне. Если самому тяжело, пусть мать поговорит. Раскройтесь по душам, глядишь, и придете к согласию".
И вдруг Мише в голову пришла новая мысль о том, что Веру надо спрятать и не показывать этому фрицу. Приедет, а ее нет. Может и мать с сестрами удастся на время вывезти к родственникам.
Это новая идея моментально заполонила его сознание, и он повеселел. Он с Верой на эту тему говорить больше не будет, а вот мать должна узнать, когда приедет немец и накануне Веру нужно спрятать в лесу. Довольный своим решением он поправил на себе одежду и зашел в большую комнату…
Ближе к ночи Михаил вернулся в лагерь, где первое время он и его три товарища прятались от нашествия немецких солдат. Вообще-то лагерем это место трудно было назвать, но хлопцы так решили. На самом деле это был их схрон от оккупантов в глуби леса, защищавшего с двух сторон малопроходимым болотом и состоящий из землянки и навеса – кухни с очагом, выложенным из камней. Ребята еще не спали, а сидели на бревне и тихо разговаривая, пекли в углях бульбу. — А вот и Миша появился, не запылился, — приветливо отозвался на шорох Михаила Лявон, поддев палкой подгоревший корнеплод. — Смотри, чистенький, побритый и усы решил как у Чапая отращивать. Не партизан, а герой.
— Здорова, хлопцы, — поздоровался Михаил, крепко пожав Степану и Лявону руку, не обращая внимания на шутки Лявона. Вот продукты от мамы.
— За харчишки спасибо, — оживился и Степан. — Что вкусненького принес, Миша? Покажи.
— О-о-о, — заохал Михаил, — есть такое слово деликатес. Завтра попробуете, чем кормится Европа.
— А где раздобыл, Михаил, расскажи? — проявил интерес Лявон. — Присаживайся, у нас и бульба уже испеклась.
— Потом, хлопцы, потом, устал. А где Трофим?
— Атаман думу думает. Он в землянке.
— Ну, добре, я еще подойду к вам. Попьем чаю, — Миша прошел немного вперед и, выставив перед собой жилистую длинную руку – было довольно темно – спустился по ступенькам в землянку. Лампа здесь была потушена, берегли керосин.
— Осторожно, Миша, темно, — подал голос с противоположной стороны Трофим.
— Не спишь? — Миша наощупь нашел колоду, служившую стулом, и присел на нее.
— Не сплю, как слышишь. Ну как сходил, Миша? Как там Вера?
— Много распространяться не буду. Нет желания, извини, Трофим.
— Не хочешь, не говори. Завтра расскажешь.
— Не в этом дело. Хвастаться нечем. Вера все признала. Ты представляешь, — Миша нервно вскочил с колоды, возбудившись от воспоминаний, — она мне с вызовом так и ответила, мол, люблю немецкого офицера, он меня тоже любит, и мы скоро поженимся.
— Да ты что? — Трофим поднялся с лежанки и зажег лампу. Разгоравшийся фитиль, осветил вначале напряженную долговязую фигуру Михаила, а затем и выстраданное горем молодое худощавое, с пробившимися усиками лицо.
— Да, Трофим, да! — Миша смотрел на друга, ища сочувствия.
— Садись ты, не стой и так тесно. Что ты решил делать, Миша?
— Что делать? — Михаил повторил вопрос, как бы подбадривая себя. — Оставить все как есть и допустить, чтобы немец увез Веру, ты сам понимаешь, я не могу. Иначе Органы покоя не дадут ни мне, ни матери, ни остальным детям, не говоря уж о самой Вере.
— Да, Миша, ты прав. За связь с фашистами благодарность не выпишут. Любовь не в счет. Враг. Идет война не на жизнь, а на смерть.
— Вот то-то и оно. Есть у меня одна мысль. Но нужна ваша помощь.
— Что надумал, поясни, — Трофим, слушая Мишу, присел на березовую кровать и стал делать самокрутку.
— Этот немец приедет за Верой четвертого августа.
— Откуда известно?
— Вера матери сама говорила, что он обещал быть в поселке через две недели, а уезжал он 21 июля. Мне мама и передала. Так вот я хочу накануне увести Веру из дома и спрятать в лесу. Долго немец в поселке не задержится, покрутится и уедет. Война все же. И сделать это должны вы, мои боевые друзья. Мне Трофим, сам понимаешь, из этических соображений делать это нельзя. Я и так виноват перед сестрой, — лоб Михаила покрылся легкой испариной. Лицо его было бледным.
— Что-то случилось дома?
— Да, случилось. Узнав от Веры об этом, я не сдержался и избил ее.
— Ты избил Веру? — воскликнул с удивлением друг. — Миша! Что с тобой происходит? Меня за грудки, Вере пощечины. Откуда это. Твой батька был спокойным, уравновешенным человеком. Ну ты даешь?
Миша молчал, видно было, что он сильно переживает. — В общем, хочу вот так поступить, друг мой Трофим, — после небольшой паузы подытожил он. — Поддержишь меня?
— Вера, конечно, не знает об этом, — зацокал тот и покачал головой. — Ну, и работенку ты нам удружил. А немец тот не озвереет? Деревню не сожжет?
— Думаю, что не сожжет, он из интеллигенции, как мама говорила. Другого выхода я, Трофим, просто не вижу. Вера плачет и держится на своем решении. Но поплачет и перестанет. Любовь скоротечна, пройдет время и забудет. А мне думать надо о семье. Мне три сестры маленьких подымать, да мать больная. Веру отпустишь, мне расхлебывать одному. — Миша с надеждой посмотрел на друга умными, уставшими глазами, ожидая ответа.
— А ты, Миша, кого-нибудь любил? — чуть подумав, в лоб задал Трофим вопрос Михаилу.
— Еще успею, время не подошло, — без промедлений ответил тот. — А если серьезно, то какая может быть любовь, когда война. От пули любовь не спасает, а горе и страдания сделать может. Вот война закончится, тогда и семьей можно обзаводиться.
— Так-то оно так. Но когда любишь, сердцу не прикажешь, — с потаенной грустью вздохнул Трофим. — Правда, случай с Верой исключительный. И оставлять его на самотек нельзя. Ладно, я подумаю обо всем, что ты мне рассказал. Решение примем позже. Времени немного есть. Тогда же Лявону и Степану расскажем. Все у тебя или еще, какие новости?
— Пока все, — Миша поднялся с колоды. — Пойдем, Трофим, на воздух, душно мне. И колотит что-то всего. Думаешь, я за Веру не переживаю? Еще как! Сестра все же она мне, считай единственная. Почти одногодки, вместе росли. Маленькие не в счет.
— Да, незавидное твое положение. Хотя у кого оно сейчас завидное?
— Кстати, — вдруг вспомнил Михаил. — Я же самогонки пол-литра принес, есть консервы, тушенка. Может, обмоем, командир разговор? Хлопцы слюной исходят.
— Вот с этого и начинать надо было. Конечно, идем! — воодушевился Трофим. — А то раскис, партизан.
И друзья, повеселев, вышли из землянки…
Глава 17
Дорогой наш, Франц, здравствуй! С большой радостью получили вчера из рук почтальона твое письмо с фронта. По этому случаю по просьбе Дитриха, твоего брата, я испекла любимый всеми пирог с яблоками. Тесто подошло очень хорошо, и пирог вышел не хуже рождественского. Ты нас обрадовал и огорчил.
Мы полны самых высоких патриотических чувств и с гордостью за тебя и наших доблестных солдат узнаем о победах нашей армии против большевизма. Этой красной чумы.
Мы смотрели на карте, где расположен русский город Смоленск. Оказывается, от него до Москвы, как папа говорит, хватит одного-двух танковых переходов. И вы водрузите наши знамена над большевистским Кремлем. Мы все молимся за тебя, мой мальчик, и за наших солдат. И ждем решающих побед и окончания войны. Она приносит всем много испытаний и даже страданий. У тети Эльзы погиб племянник Курт, где-то на Украине, погиб как герой от пули красных варваров. Я была у них и выразила свое сочувствие и соболезнование.
