Андрей Валентинов - Ола
У меня и так уже мурашки по коже друг за дружкою бегали, а услыхал такое – и вовсе сосулькой сделался. Спаси нас, Дева Святая! Ведь Ты обещала, что всегда со мной будешь!
…А булавка на воротнике камнем сделалась – тем, из которых стены замковые укладывают…
– Пойдем, Начо! Даже не заметил я, когда это Дон Саладо подойти успел. Подойти, за руку взять. Дивное дело – полегчало мне сразу.
– Идите!
И снова – в ушах гром. Только слабый такой, далекий…И багровое пламя под ногами. А Дон Саладо мне тихо-тихо так:
– Не бойся!
Вздохнул лишь я, такое услыхав. Негоже, конечно, мне, пикаро с Берега, труса праздновать…
…Пламя по пояс, по грудь уже. Холодное, ледяное.
– Скажу я вам, сеньоры, что узрел я вроде как свод небесный, звезд полный. И звезды те не токмо вверху, но и всюду. И даже иду я по звездам, что, право, дивно весьма!
Не хотел я, а улыбнулся. Эх, Дон Саладо! Вчера великаны с василисками, сегодня – свод звездный. Какие там звезды! Горит все, во рту сухо…
…И холод со всех сторон. И ноги вроде как по льду скользят.
– Вижу я теперь вроде как ворота замковые, огнем горящие, но не одни. Три пути передо мною, сеньоры, и за каждым словно бы свет яркий…
Твердо говорил мой рыцарь, твердой рука его была, что ладонь мою сжимала. Не выдержал я, стал вперед всматриваться. Может, и вправду – ворота? Да где там – один огонь!
– И подхожу я к левым воротам, и вижу за ними нечто с морем сходное, и волны вижу, и чаек над волнами…
Что за притча? И вправду – словно ветром свежим подуло!
Нет, кажется только…
– Начо! Начо!
Не откликнулся я сперва, не до того было. Легко ли – перед Пастью Адовой стоять? Знаю я, какие там волны с чайками!
– Начо!
– Здесь, – отозвался я без всякой охоты. – Видать, пропали мы, рыцарь! «Ave» прочесть, что ли?
Засмеялся Дон Саладо. И совсем мне худо стало от его смеха. Видать, совсем спятил, бедняга! Оглянулся – не видать ничего, даже огонь пропал. И все вокруг сгинуло словно.
– А помнишь ли ты, Начо, о чем толковали благородные рыцари: сеньор Персиант да сеньор Гарет, именовавший себя Бомейном?
Спросил, называется!
– А посему сотворим молитву Деве Пресвятой и смело вперед ступим, ибо ничто не устоит перед силой Господней и отвагой рыцарской!
Хотел я ответить, хотел Ее, Заступницу нашу, помянуть. Самое время! Но – не успел. Шагнул Дон Саладо влево, меня за собой потянул…
Сгинула тьма!
Поглядел, глазам не веря:
Зал, а в зале все, как было,
Их сиятельства и мавры,
Да мальчишка бедный в кресле,
Да дуэнья у порога.
Только нет огней проклятых,
Даже свечи все погасли,
Только факелы на стенах.
Пот хотел со лба стереть я —
Не успел, рука застыла.
Понял я – не так все стало,
Только что не так – неясно,
Пламя в камень обратилось?
Люди в зале камнем стали?
Не моргнут, не шелохнутся,
Словно статуи в соборе.
В кресле замерла маркиза,
Стал столбом дон Федерико,
Книгу черную сжимая,
А у мавров, у проклятых,
Даже челюсти отвисли,
Да такими и остались.
Усмехнулся Дон Саладо,
Поглядел вокруг и молвил:
«Говорил тебе я, Начо!
Нет для рыцаря преграды,
Так пройдем между мгновений,
Как меж каплями дождя!»
Ответить я смог только за порогом. На лестнице. Узнал я ее – от дверей ее сиятельства лестница эта вела. Значит, впереди дверь потайная, а там коридор знакомый…
– Не стоит бежать, Начо! – молвил Дон Саладо, мою руку придерживая. – Ибо когда Господь наш творил время, то поистине он сотворил его достаточно.
Легко сказать! Да и не до времени мне сейчас было. Первая мысль – про дверь в коридоре. Заперта ли? Вторая – про окошко в моей комнате.
…В какой стороне двора конюшня находится, я еще в первый день приметил.
Повезло! И потайная дверь открытой оказалась, и та, что в коридор ведет…
Только когда мы у входных дверей оказались, остановился я – дух перевести.
И здесь то же! Стоят слуги, не моргают, кто с подносом, кто сам по себе. И тихо всюду – муху услышать можно. Но и мухи не летают.
– Однако же, Начо, – озабоченно молвил мой идальго, – разумно будет найти мой славный меч и щит, да и доспех тоже.
Хлопнул я себя по лбу, оглянулся. Всюду королевство сонное, как в той сказке про инфанту, что сто лет в постели дрыхла. Да только как бы принц не пожаловал! Тут и меч пригодится.
Да вот они, железяки! На стенах висят, как и положено. И мечи, и прочее всякое.
Снял я со стены первый попавшийся меч вместе с ножнами (много их там было!), кинул Дону Саладо, подобрал себе дагу по руке, ухватил шлем, что на палке резной красовался.
С доспехом попотеть пришлось. Взял я один, взвалил на плечо. Хорошо хоть не полный, верх только.
И – ходу!
А на дворе – тьма. А на дворе – собаки всюду. Тоже каменные. Одна мордой в траву тычет, вторая на луну оскалилась.
– Не восхотел я, Начо, колдовству черному потакать, – молвил Дон Саладо, шлем на голове своей ушастой пристраивая. – А посему не пошел я в ворота отверстые, но приметил милостью Господа нашего и Девы Святой некую тропку, что влево вела, как бы заворачивая. Или не тропку даже, а вроде как света луч. И почуяло сердце мое, что на верном я пути…
Хлопнул я его по плечу, помотал головой, все еще не веря.
– И подумал я, что такой же тропой, по тому же лучу светлому, прошел в давние годы сеньор Гарет, именовавший себя Бомейном…
Ну, рыцарь!
А в конюшню зашли – упало сердце. Вроде и Куло мой на месте, и мешок тут же – у стены свален, и конек рыцарский. Только каменные все. Глаза неподвижные, страшные.
Взвалил я свой мешок на плечо да не удержался – Куло, Задницу вредную, по холке потрепал.
Дрогнула шкура под рукой, потеплела. Поднял осел мой голову…
Вот даже как? Ай, славно!
Выбрал я двух красавцев гривастых, по шеям похлопал, подождал, пока ожили. И о коньке Дона Саладо не забыл – пригодится вещи возить…
– Должно ли нам делать сие? – смущенно проговорил идальго. – Ибо кони эти отнюдь не наши.
– Наши! – хмыкнул я. – Потому как – трофеи. Рыцарские!
А сам уже седло несу – самое лучшее отыскал.
Только за воротами, когда свежий ветер подул и деревья листьями зашумели, понял я, что не сон это. Ущипнул себя за руку…
Ой!
– Хоть и много я видел дивного, Начо, – молвил между тем славный рыцарь Дон Саладо, бороду-мочалку свою поглаживая, – однако же не решусь, пожалуй, никому рассказывать в случае этом, потому как даже мне он весьма престранным кажется. Не ведаю даже, можно ли считать сделанное нами подвигом…
Ничего я не ответил,
Оглянулся – топот сзади.
Не иначе принц явился,
И проснулся дом проклятый.
Только вижу – уши дыбом,
Мчит за нами мерзкий Куло,
Догоняет, шумно дышит,
Укоризненно косится,
Что, мол, бросили, не взяли.
Наклонился из седла я,
Потрепал его по холке
И простил в душе беднягу
За ослиный его норов
И за то, что познакомил
Нас он с рыцарем моим.
Часть третья. СЕВИЛЬЯНА
ЛОА
Снова белого побольше!
Белой краски для Севильи —
Для паласьо мавританских,
Для домов в побелке свежей,
Для мечетей под крестами.
И немного голубого,
Чуть темнее, чем для неба, —
Это цвет Гвадалквивира,
Что вдоль вала Альменилья
Мимо города стремится —
Прямо к морю-океану.
А потом смешаем краски
Пестрой юбкою цыганской,
Яркой радугой горячей.
И – вперед под севильяну,
Под каштаны-кастаньеты,
Под лихой цыганский бубен.
Белый, синий, ярко-пестрый.
Севильяна!
ХОРНАДА XXI. О том, как славный рыцарь Дон Саладо пришелся ко двору
Однако же странное дело, Начо, – молвил Дон Саладо, отрезая себе новый кус ветчины. – Сколько ни едем мы, но Севилья отчего-то остается справа от нас. Нет ли в этом некоего колдовского умысла?
Прежде чем на такое ответствовать, я и сам к ветчине приложился. Есть хотелось до невозможности – уже третий день подряд. С того часа, как мы гостеприимный кров его сиятельства покинули. Бывает такое: просвистит мимо стрела, разрубит ятаган мавританский шапку – и превращается живот в пропасть бездонную.
Закусывали мы прямо на пригорочке под высоким пробковым дубом. Хорошее местечко, тенистое. И вид на славный город Севилью отсюда – лучше не придумаешь. Вот Гвадалквивир темно-синий, вот и мост Тринадцати Лодок, что в Триану ведет, а там и Башня Золотая, Алькасар которая. А над крышами красными, черепичными – Хиральда-Великанша крестом золотым светит. И все это – справа, как и было сказано. Дожевал я ветчину, винца хлебнул да и задумался. По поводу умысла колдовского. То есть не колдовского, конечно.
– А не съездить ли нам, рыцарь, сперва в иное место? – заметил я, Хиральдой-Великаншей любуясь. – Ну, в самом деле, что делать странствующему идальго в Севилье?
– Гм-м… И вправду. Однако же, помню, в Севилью спешил ты, Начо.
И сейчас спешу. Да что делать, ежели спешу я в два места одновременно? Это вроде как если моему Куло две связки сена показать. Одну справа, другую – слева. Не иначе с голоду, бедняга, околеет! Да только такое лишь в байках бывает. И Куло мой сена выберет, и я чего-то решу. То есть решил уже. Подождет Севилья. Тем более невелик крюк – день всего.
