Александр Бушков - Ковбой
И совершеннейшая тишина, нарушаёмая лишь отчаянным лаем надрывавшейся поблизости собаки. Нелепо скособочившись, аэроплан стоял совсем близко от каменного амбара, уткнувшись в землю обломком крыла, перекосившись.
Повернув к нему бледное лицо, француз как-то очень уж буднично сообщил, расстегивая свои ремни:
– Мы приехали, Мишель…
– Куда? – растерянно спросил Бестужев.
– Точно сказать не могу, уж простите… Слева виднелся довольно большой город, но Вашингтон ли это, сказать не берусь. Во всяком случае, я добросовестно летел именно в его направлении…
Он соскочил наземь, принялся. обходить полуразрушенный аэроплан, покачивая головой и цокая языком – но Бестужев что-то не заметил на его лице особенного горя или ошеломления. Расстегнув, наконец, пряжку, он соскочил на землю, пошатнулся, едва удержал равновесие. Сказал:
– Мне, право же, очень жаль.
– Пустяки, – отмахнулся месье Леду – Вам это, конечно, в диковинку, а со мной столько раз случалось… Вы бы видели, как я падал под Гавром, когда лопнула растяжка… – он словно бы даже с некоторой мечтательностью поднял глаза к небу. – А как я падал у Сен-Ронана… Авиация, мой юный друг, состоит не только из взлетов, но и падений. Но все же это стоит того… Не правда ли?
– Да, – сказал Бестужев, все еще хмельной от пережитого полета в небе. – Конечно же, стоит…
К ним со всех сторон спешило местное население – впереди несшиеся вприпрыжку мальчишки, следом гораздо более степенно приближались взрослые: изумленная сверх всяких пределов пожилая толстуха в белом переднике, пара мужчин в простой рабочей одежде здешних крестьян, человек в черном, с высоким белым воротничком, крайне похожий на пастора, еще кто-то.
– Спросите у них, где мы, нетерпеливо сказал Бестужев.
– Мне самому интересно… проворчал месье Леду, направился к человеку в черном и бойко затарахтел по-английски.
Подобравшиеся к самому аппарату мальчишки таращились на Бестужева так восхищенно, что ему стало даже чуточку неловко, словно его принимали за кого-то другого, за некую знаменитость. Вернулся месье Леду, покрутил головой:
– Представьте себе, мы в трех милях от Вашингтона! Боже мой, я ненароком побил собственный рекорд дальности более чем вдвое!
Добрые поселяне примеру мальчишек не последовали, стоя на почтительном расстоянии, словно опасались, что аэроплан, превратившись в сказочного дракона, изрыгнет пламя. Только пастор, подойдя поближе, рассматривал разбитый аэроплан крайне неодобрительно, покачивая головой и что-то брюзгливо бормоча под нос. Выражение его лица можно было прочесть без труда: он определенно не одобрял этакие богомерзкие новшества и изрекал нечто вроде: «Если бы Господь хотел, что бы человек летал, он бы дал ему крылья…»
Подъехал еще один мужчина крестьянского вида на пароконной повозке. Натянул вожжи, уставился с любопытством. Бестужев при виде его моментально вспомнил о деле.
– Что вы намерены делать? – спросил он.
– Посмотрю, что может пригодиться для будущих полетов, – меланхолично сказал месье Леду. Наверное, стоит снять мотор, он еще послужит. Все дело, подозреваю, в бензопроводе, какая-нибудь дрянь его засорила, откуда в этой глуши бензин хорошей очистки… деньги у меня есть, так что проблем не предвидится… А вы?
– Поговорите с ним,- сказал Бестужев, указывая на возницу. – Мне срочно нужно в Вашингтон, я готов заплатить любые деньги.
– Интересный вы человек все же, Мишель… – проворчал француз, но, потоптавшись, направился к повозке.
Рыжий веснушчатый мальчишка таращился на Бестужева, прямо-таки рот разинув. Бестужев улыбнулся ему, подмигнул, нахлобучил на нос самодельную соломенную шляпу. Куда девалась его собственная, он и представления не имел.
ЭПИЛОГ
Раэзолоченный ливрейный лакей с непроницаемо-вежливым лицом и великолепными седыми бакенбардами а-ля Франц-Иосиф бесшумно притворил за ним высокую резную дверь императорского кабинета. Бестужев медленно пошел по коридору – подполковник Бестужев в парадном мундире Отдельного корпуса жандармов, при всех своих российских и иностранных регалиях, с новехоньким орденом Белого Орла на шее, с офицерским крестом и итальянским Орденом Короны на груди. Триумфатор, можно подумать: внеочередное производство, ордена от двух монархов и одного, демократического президента, личная аудиенция самодержца всероссийского…
Он ощущал лишь разочарование и полную опустошенность. Разумеется, он не гимназист и не темный мужик с их наивно-романтическими представлениями об императоре. Он давно уже смотрел на жизнь трезво, многое знал в силу своей службы, да вдобавок в Петербурге.
И все же… Личные впечатления о б р у ш и л и что-то в душе. Н е б ы л о самодержца, властелина одной пятой части земной суши, обязанного, но глубокому убеждению многих, быть персоной значительной как в речах, мыслях, так и в государственном уме. Дело даже не в незначительной внешности – сплошь и рядом неказистый вид вовсе не означает отсутствие ума…
Сорок минут Бестужев разговаривал с вежливым, воспитанным, обаятельным, крайне располагающим к себе п о л к о в н и к о м. Именно полковником, а не самодержцем. За все время их беседы обаятельный полковник не коснулся чего-то серьезного, мало-мальски государственного – пустые, простенькие, едва ли не наивные вопросы, приличествующие более юному гимназисту или недалекой девице: жарко ли на американском Юге, очень ли оживленны парижские бульвары, долго ли тонул «Титаник», сколько весит дальногляд…
Можно, конечно, возразить на эти унылые мысли, что самодержец всероссийский вовсе не обязан толковать с заурядным, в общем, подполковником о чем-то серьезном и важном. Все так, однако Бестужев, привыкший за время службы быстро проникать в характер и деловые качества собеседника, вынося ему приблизительную оценку, про себя уже понимал, что не в том дело, совершенно не в том. О н т а к о в и е с т ь, государь Николай Александрович. Он, страшно не то что вымолвить, а про что подумать, н е д а л е к. Если честно и откровенно попытаться дать ему оценку в одном-единственном слове… П о л к о в н и ч е к и не более того, Господи Боже… Тягостные эти размышления не на пустом месте родились, можно сказать, упали на подготовленную почву. Бестужев и до того наслушался уничижительных отзывов об императоре, принадлежавших не каким-то там лохматым революционерам, а людям вполне монархических убеждений, сливкам общества и его столпам – генералу Драгомирову, графу Витте, другим не менее известным, заслуженным и благонадежным персонам, а также купцам-миллионщикам и даже – даже! сотоварищам по корпусу… Он не то чтобы не верил – слишком много этих людей, ничуть не питавших революционных стремлений, а наоборот – надеялся в душе, что злая молва преувеличивает, что злоязычие вызвано некими личными обидами…
Оказалось, все правда. Человек, с которым он провел сорок минут в пустой светской беседе, мог бы быть отличным начальником департамента, командиром полка, городским головой… И не б о л е е Совсем не такой человек необходим был у кормила необозримёй Российской империи, наберемся смелости сказать, переживающей сейчас не самые лучшие времена, кто-кто, а Охранное, владевшее точной, подробнейшей и богатой информацией, иллюзий не строило и розовых очков не носило никогда. Э т о т человек и в благополучные времена не смог бы управлять толково, а уж теперь…
Плакать хотелось от лютой тоски и разочарования.
– Господин подполковник!
Смешавшись – показалось, что кто-то способен прочитать его удручительные мысли – Бестужев поднял глаза. Перед ним стоял флигель адъютант в лейб-гвардии гусарском мундире, лощеный, фатоватый, безукоризненный, словно ювелирное изделие Фаберже.
– Его высокопревосходительство вас ждет.
Ни о чем подобном Бестужеву заранее не говорили, но он, разумеется, не стал высказывать удивления, двинулся за провожатым, не в силах отделаться от этой тягостной опустошенности.
Первым ему бросился в глаза вскочивший с кресла генерал Страхов, свитский байбак, все та кой же румяненький и идиотски бодрый, кинувшийся к Бестужеву с таким видом, словно собирался распахнуть объятия, но в последний момент передумал. Средь его наград присутствовал и Белый Орел, коего во время их прошлой встречи не было, и крест Почетного Легиона (но командорский, выше степенью, чем присвоенный Бестужеву французами), и Орден Короны, но опять-таки рангом повыше бестужевского. Никаких эмоций: по этому поводу Бестужев не испытал – смотрел равнодушно.
– Алексей Воинович? – поднялся из-за стола хозяин кабинета, генерал-адъютант средних лет; высокий и представительный. Проходите, прошу вас, присаживайтесь. Позвольте представиться: генерал-адъютант Колмановский Сергей Петрович… можно без чинов, по имени-отчеству. Подозреваю, нам еще много придется с вам встречаться в обстановке не только казенной…
