Борис Орлов - Начало великих свершений
– Господин полковник! Тут передают, чтобы утром ждали, ориентировочно к восьми утра подойдут танки союников.
Сразу на душе полегчало. А Родимцев мне кружку подаёт. Мол, выпей, соратник, за своё спасение. Считай, второй раз родился. Заглотил я спиртяшку, рукавом занюхал. И правда, отпустило. Ну, тут опять в штаб импровизированный ломятся, оказывается, того англичанина, что нас таранил, прямо на позиции занесло и ребята его подобрали. Хотели было его на месте кончить, да пожалел я, всё-таки, храбрый оказался, не отвернул. Упросил я Родимцева его до наших оставить, уж больно меня удивило, как тот поступил. По-настоящему, как истинный воин. Ну, ладно. А тут и "лайми" в атаку опять пошли. Подхватились мы с десантником, и тоже на позиции. Я – за пулемёт на крыше, он со своими внизу, мясорубка, одним словом. Уже второй ствол сменил, когда откатились, да и то потому, что им в спину ударили. И опять земляки. Наши германские десантники. Их около роты прорвалось из Блэчли-Парка, где у "томми" шифровальная школа была. И притащили с собой пленных человек двадцать. Ну, пленных в подвал, а командира десантуры – к нам. Здоровенный шкаф. Наши погоны увидел – заробел. Всего-то навсего унтерштурмфюрер. Офицеры все полегли. И фамилия у него интересная. Шварцнеггер. Густав. Ладно. Распределили мы по быстрому его ребятишек. Ждём утра. А до рассвета ещё часов шесть. И британцы словно осатанелые лезут. Дошло уже раз и до рукопашной. Ну, тут двое отличились, наш и русский. Правда, когда Родимцев представление писал в перерыве на награду, я фамилии прочитал и не удивился: Николай Королёв и Макс Шмеллинг. Кто же не знает самых знаменитых боксёров мира? Один олимпийский чемпион 1936 года, а второй чемпион испанской Всемирной Спартакиады 1940-го. Любо дорого было посмотреть, как они челюсти сворачивают. Да и Густав от них не отставал: настоящая машина! Ох, и здоровый же он, однако… Ладно. Самое смешное под утро уже случилось. Ещё к нам подкрепление пожаловало. Итальянцы. Смешно? Мне поначалу тоже, уж кому как мне не знать макаронников? Да ошибся я. Десантники у них звери ещё те, а если учесть, что почти все с маньчжурским опытом… Молодцы ребята! Как дали британцам, так те сразу и затихли. Больше и не дёргались. А в восемь утра, как и обещали, гудит гремит, стенка кирпичная в песок, и из-за неё появляется тупая морда русского "ЛК-13". Что тут началось! Ввверх сразу полетело всё, что можно: береты, каски, фуражки. Народ, почитай. С того света вернулся. Уцелели! Я, правда, больше всех обалдел, когда из танка Сева вылез. Попаленый весь. Но живой! Ох, и давно же мы с ним не виделись… он, правда, при виде моей сияющей физиономии тоже обалдел. Гора с горой сойтись не могут, а человек с человеком… Тем более, на войне… Ну, ребята в тыл пошли сразу, а мы за встречу присели. Благо, и отметить чем нашлось: Родимцев перед уходом целую флягу спирта нам оставил…
Сквадрен -лидер Фриц Штейнбаум. Лондон.
…Дверь конуры, в которой я заперт, открывается. На пороге стоят двое десантников в полном облачении. Они с ног до головы увешаны оружием. Первый из них, что побольше, нагибается, и легко, словно ребёнка поднимает меня на ноги. Второй присоединяется и меня выволакивают наружу. Ноги немного затекли. Но вскоре я уже довольно сносно передвигаю ими. После прохода по подвалу мы оказываемся на улице. Уже рассвело. Возле развалин дома стоит громадина фашистского танка. Таких я ещё не видел: весь какой-то квадратный, с длинной, увенчанной набалдашником тормоза пушкой увесистого калибра. Стрельба и канонада прекратились. Вокруг – тишина. Возле танка стоит невесть откуда извлечённый стол. За ним сидят двое: русский офицер-дружинник латных частей с погонами полковника и оберстлейтенант люфтваффе. Перед нацистами стоит бутылка шнапса, мелко порезанное сало, колбаса. Закусывают, гады… Полковник поворачивается ко мне, и меня передёргивает – у него половина лица. То есть, одна половина нормальная, как у всех людей, а вторая – вся в лилово – розовых пятнах. Хорошо горел, видно. Он смотрит на меня, затем обращается к лётчику:
– И что, Макс, вот этот сопляк тебя уронил?
– Да, Сева. Знаешь, на таран пошёл.
– На та-а-р-а-ан? – удивлённо тянет дружинник. Его взгляд несколько меняется. Теперь он смотрит на меня с каким то уважением, что ли…
– Слушай, Макс. Ей Богу, он ведь не англичанин. Спорим?
– Да даже спорить не хочу, Сева. Или ваш, или наш. Но что не "Томми" – и так ясно. Эй, летун, ты кто?
Я молчу. Лётчик поднимается, и я вижу, что он здорово навеселе. Наливает кружку шнапса. Кладёт на хлеб кусочек сала и колбасы. Затем придвигает всё ко мне.
– Выпей, летун. Заслужил!
Дружинник вторит:
– Пей, не бойся! Честно заработал. Моего друга мало кто уронить на землю может. Ты вот – смог! Так что пей.
Чувствую, как мне развязывают руки. Растираю кисти и пью, затем закусываю. Эх, наглеть, так наглеть.
– Сигарету бы.
Оба гада смеются. Затем латник извлекает из кармана серебряный портсигар и достаёт из него толстую папиросу. Один из конвоиров щёлкает зажигалкой, и я окутываюсь ароматным дымом. Как хорошо! Сразу видно, что это не эрзац, которым мы последнее время пробавлялись.
– Садись.
Передо мной появляется пустой ящик из под снарядов. Я не обижаюсь. Оба фашиста сидят точно на таких же. Тут появляется новое действующее лицо6 русский монах в непонятном звании. Но по тому, как приветствуют его сидящие за столом, явно в немаленьком.
– Значит, немец… Спартаковец?
Глаза оберстлейтенанта холодеют.
– Был. Коммунист.
Теперь все трое смотрят на меня как на нечто гадкое и отвратительное.
– Где вступил?
– Мадрид.
Парочка, явно удивлённая, переглядывается, затем вновь наливают. Уже всем троим. Опять пьём. Монах воздерживается. Не положено, наверное…
– Вот где свидеться довелось… Где ещё был?
– Китай. Норвегия. Франция. Здесь.
– Молодец!
Неожиданно выдаёт русский полковник.
– Женат? Дети есть?
Перехватывает горло.
– Были. Бомбой. Накрыло.
Они некоторое время молчат.
– Дурак ты, братец. Не на ту сторону стал. Обманули тебя большевики, теперь – извини. За всё в этой жизни платить приходится. У него – дочка. У меня – трое. Что же, им умирать из-за твоих идей? Нет, для этого мы и воюем. Не мы Версаль устроили. А вот отменять нам пришлось…
В желудке становится тепло, и их слова доносятся словно сквозь вату. Чего они проповеди читают? Что я, не знаю про приказ? Членов III Интернационала приказано кончать на месте. Об этом я и говорю обоим наци. Те переглядываются.
– Дурак. Сколько тебе? Двадцать пять, двадцать семь? Тебе бы жить, да жить. А ты? Раз немец – давно бы взял своих в охапку, да к нам. Пожурили бы, раскаялся. Отбыл свой срок да и всё. И дети бы при тебе были. А может, и жена.
Глухо бормочу:
–Иудейка она.
Ведь знаю, знаю, что правду сейчас они говорят! Но…
–Господа офицеры! Гауптшарфюрер Отто Скорцени! Прибыл за вашим пленником.
Нашу беседу прерывает появление нового действующего лица. Здоровенный эсэсовец, со шрамом через всю щеку. Танкист и лётчик переглядываются, затем наливают ещё раз.
– Так, посиди-ка.
Гауптштурмфюрер видит, КТО пьёт за столом и у него вытягивается лицо. Особенно при виде извлечённого монахом символа веры. До меня доносится разговор.
– Вам напомнить, гауптштурмфюрер, положения об офицерах дружинных частей? Или моему другу позвонить в Берлин, вы знаете, кто он? Нет, сие дело церкви.
У Скорцени явно начинают дрожать колени, и он вяло отбрехивается:
– Господа, господа, ну у меня же приказ, я должен, у меня будут проблемы…
Танкист зачем-то с кривой усмешкой кладёт руку на кобуру:
–Нет человека – нет проблемы.
Никогда не видели белого от ужаса эсэсовца? Я вот увидел. И то, как он исчез в мгновение ока. Все трое возвращаются за стол, вновь наполняют кружки:
– Ну, прощай, летун. Мы на тебя зла не держим. И ты не держи.
Мы пьём. Мне протягивают уже зажжённую папиросу, и я глубоко затягиваюсь. Конвоиры отводят меня в сторону, а троица куда-то звонит из принесённого к столу полевого аппарата. Появляются два здоровенных монаха и забирают меня. Плевать. Мне – всё-равно. Я уже запутался во всём. Эх, скорее бы…
Меня ведут по развалинам Лондона. Длинный путь на эшафот. И чего тянут? Накормили, напоили, покурить дали. Вот сейчас бы и кончали. Не хочется трезвым на тот свет уходить… Выводят к грузовику. Чьи-то руки подхватывают меня и втаскивают наверх, в кузов. Значит, это ещё не конец… Проклятие! Хуже самой смерти может быть только её ожидание. Нас куда-то везут. Я ведь не один в машине. Нас человек десять. По углам кузова грузовика стоят конвоиры с автоматами, внимательно наблюдающие за нами. После часа езды мы оказываемся на месте. Меня отделяют от остальных и заводят в небольшой домик, где меня встречают два русских монаха, вполне прилично владеющих немецким языком. Начинается допрос. Через два часа я выкладываю им всю свою жизнь. Затем меня уводят и запирают отдельно ото всех. Неужели потому что я немец? Может быть. Вечером мне приносят ужин. Ого! Очень даже приличный! И кучу книг. В основном ИХ партии. В моей камере есть электричество, и я почти всю ночь читаю. Три дня меня не водят на допросы. Я только ем и читаю. Куревом меня снабжают конвоиры. На четвёртые сутки меня вновь навещают монахи. Они приносят решение моей судьбы. Исправительный монастырь строгого режима где-то в России, до искупления вины…
