Юрий Гулин - Кодекс звезды
Внутри себя я зааплодировал, но внешне виду не подал.
— Так вот, дорогой товарищ Глеб Васильевич, — Турани накрыл ладонью моё колено, — именно этим мы, посредники, в фильтрационном лагере и занимаемся. Не думайте об этом объекте, как о военном… — Я кинул на Турани предупредительный взгляд, и он поспешил поправиться: — Отставить! Объект, контролируемый военными, невоенным быть не может по определению. Тогда считайте, что ваши люди охраняют там склад с заготовками под будущих солдат!
«Склад с болванками», — тут же подумал я, и на душе сразу полегчало. А Турани меж тем продолжал:
— Что должен знать будущий солдат в первую очередь? Он должен знать язык, на котором будут отдаваться команды, в нашем случае русский, в пределах, достаточных для их понимания, верно?
— Это как минимум, — кивнул я.
— Вот этим минимумом мы в фильтрационных лагерях и занимаемся, и это вам известно. Если новобранец таким минимумом владеет, его отправляют дальше, в учебную часть. Если нет — он остаётся в фильтрационном лагере до тех пор, пока его, минимум, не усвоит. А вот и учебная часть!
Мы миновали КПП и въехали на территорию воинской части. Ну, это уже на что-то похоже! Здесь нет толпы, а есть строй солдат, одетых в приятную моему глазу форму защитного цвета. Пусть неуклюже, но маршируют по плацу, и даже что-то на полосе препятствий изображают. Сержанты, заметив начальство, проявляют дополнительное усердие — всё, как положено. Добавлю только, что многие сержанты — единоверцы будущих солдат. Правда, они не из Туркестана, из других регионов России, но это не страшно.
В этой части задержались подольше и покинули расположение только под вечер. Турани, гладя на моё довольное лицо, поинтересовался:
— Полегчало?
— Отчасти… — Обнадёживать комиссара было, на мой взгляд, рановато.
МИХАИЛВ боевых действиях на Восточном фронте ТуНАр, как тактическая единица, участия не принимала. Но отдельные подразделения (до батальона) были включены в состав мусульманских частей русской армии, где дрались храбро. Потому к окончанию боевых действий среди туркестанских воинов было немало обстрелянных бойцов, некоторые имели правительственные награды. Полковник Буриханов в осеннюю кампанию находился при штабе Абрамова, и, со слов моего друга, был вполне готов занять зарезервированную за ним должность. Я, как исполняющий обязанности наркома обороны, подготовил все необходимые бумаги и передал их во ВЦИК и Совнарком. Но наша национальная привычка «долго запрягать» сыграла и на этот раз почти роковую роль. Сначала было «не до того». Потом Буриханову присвоили-таки генерала, но в должность командующего ТуНАр он так и не вступил — опять стало не до того. А потом пришёл новый нарком обороны товарищ Троцкий и вообще решил похоронить, как он выразился, «туркестанский проект», похоронить за ненадобностью. Сначала он захотел сделать туркестанские части интернациональными. Не лишая их статуса национальных, Троцкий попытался включить в состав туркестанских полков по нескольку батальонов, составленных из представителей других народностей, населяющих Россию и не имеющих к Туркестану никакого отношения. Когда это не прошло, попытался вообще расформировать ТуНАр, которая и так существовала только на бумаге. Это чуть не привело к мятежу в некоторых частях, что дало повод говорить о ненадёжности туркестанских формирований. В итоге было принято половинчатое решение. Несколько полков, включая конный Текинский, были отправлены в Туркестан для плановой замены находящихся там частей. Однако в отдельную армию они сведены не были, растворившись среди частей Туркестанского военного округа. Оставшиеся на территории Центральной России туркестанские части были сведены в отдельную бригаду, командиром которой был назначен генерал Буриханов. Местом дислокации бригады была определена Самара. Было очевидно, что рано или поздно Троцкий вернётся к вопросу о её расформировании. Мы, со своей стороны, делали всё, чтобы этого не допустить. В расположении бригады был создан учебный центр, который действовал по принципу, предложенному ещё Турани: сначала фильтр, потом КМБ. Будущих солдат набирали в Туркестане и везли под Самару. Это требовало огромного напряжения сил, поскольку Троцкий, а потом и Тухачевский, всячески нам мешали.
Всё переменилось в лучшую для осуществления наших панов сторону после подавления мятежа 1920 года. Но я узнал об этом только после выздоровления…
1920 годЛенин не забыл своих слов, сказанных мне при расставании в поезде Москва-Петроград. Очень скоро он пригласил меня для беседы.
Судя по всему, Ильич полностью восстановился. Был свеж и энергичен. Меня встретил приветливо, но был не на шутку озабочен состоянием моего здоровья. А что поделать? Чувствовал я себя на тот момент действительно неважно. А тут ещё охрана трость отобрала — знающие парни попались. Я и не противился: заходить в кабинет пред. Совнаркома с запрятанным в трость клинком и правда не следовало. Вот только без трости моя походка сразу потеряла твёрдость, плюс внешний вид… Короче были у Ленина основания расспрашивать про моё здоровье, были. Вот только у меня эта тема положительного отклика не находила, так что когда вступительная часть беседы подошла к концу, я разве что не вздохнул с облегчением.
— Чем теперь планируете заняться? — вопрос заданный Лениным означал, что пришла пора серьёзного разговора. — Или работа во ВЦИК отнимает все ваши силы?
Ленин, конечно, знал о том, что я принял предложение Александровича стать его заместителем в «Комиссии по подготовке Союзного Договора» (другим заместителем был Сталин).
Пока я размышлял, что ответить, Ленин, продолжая заглядывать мне в лицо, сказал фразу, которая стала ключевой в определении моей судьбы на ближайшие два года.
— Мы тут, в Совнаркоме, решили вновь плотно заняться Туркестаном, — вопрос, как вы понимаете, давно перезрел — в связи с чем учредили должность зам. пред. Совнаркома по Туркестанскому краю. Вот я и подумал, а не занять ли эту должность вам? Что на это скажете?
А что тут сказать? Что всю жизнь об этом мечтал? Так совру. Что никогда об этом не думал? И опять ведь совру! Ответил осторожное:
— Мне надо подумать…
Мой ответ Ленина определённо разочаровал. По лицу пробежала тень неодобрения. Он даже рукой хотел взмахнуть с досады — удержал на полпути.
Не тот, не тот стал Жехорский. Раньше он такие вопросы на раз решал! Так он, верно, подумал, а сказал, разумеется, иное:
— Подумайте. Недели вам на раздумье будет достаточно?
— Достаточно, Владимир Ильич!
— Вот и хорошо… — Ленин сделал пометку в на стольном календаре. — Значит, ровно через неделю жду вас в этом кабинете. Очень рассчитываю на то, что ответ будет положительный!
* * *— Странно, что ты сразу не согласился, — сказал Васич после того, как я рассказал друзьям о предложении Ленина. — О чём размышлять, если и так ясно: должность под тебя заточена!
— Я, честно говоря, тоже думал, что сегодня мы обмоем твоё новое назначение, — поддержал Васича Ёрш.
Привычные интерьеры. Уютные кресла. Наша беседа проходила в кабинете на втором этаже квартиры Ежовых — с недавнего времени я даже в мыслях перестал называть её своей. Я смотрел на двух наркомов, для которых всё было просто, и которым всё было понятно, кроме одного: как столь очевидное может быть непонятно мне. И та половинка моего «я», которая помнила меня уверенным и всё понимающим, была с ними солидарна. Но там, в кабинете Ленина, этой половинки хватило лишь на то, чтобы не сказать «нет», о чём просила вторая половинка.
Что может расколоть «я» пополам? Да много чего. Например, маленький кусочек свинца весом каких-то девять грамм, выпущенный злодейской рукой точно в сердце любимого человека. И неважно, сколько таких кусочков вонзится потом в твою спину, если этот попал в цель. Потом ты приходишь в себя в больничной палате, и первое, что хочешь узнать, это удалось ли тебе стать героем? Тебе не смотрят в глаза и качают скорбно головой. Дзинь! Тебя целого больше нет. В одном теле поселяются два разных человека. Один — тот, кем ты был раньше. Он мужественно переносит боль и страдания, а главное, старательно прячет от окружающего того, второго — нытика и пораженца, который скулит, забившись в дальний угол сознания, и мало во что верит. Чаще всего у первого всё получается, потому что он сильнее. Однако когда надо принимать важное решение, он не может этого сделать, не договорившись со вторым.
Слушай, Жехорский, а ты, случаем, не бредишь? Со стороны выглядит очень похоже. Согласен. Потому и не обсуждаю это с ребятами.
А друзья тем временем продолжают критиковать мою нерешительность.
— Я не понимаю, в чём тут можно сомневаться? — возмущается Васич. — Тем более что ты сам всё время носился с Туркестаном, как с писаной торбой.
