Василий Звягинцев - Бои местного значения
Шадрин скрипнул зубами. Чуда не получилось.
– Хорошо. Работайте как умеете. Комната для вас приготовлена в нашей приемной, здесь рядом.
– Я знаю, – кивнул Буданцев.
– Машина в вашем распоряжении, вызывайте, кого считаете нужным, беседуйте, только…
– Понятно, товарищ старший майор, – снова перебил его сыщик. Лишней болтовни он не любил, а учить его соблюдать максимально возможную секретность не требовалось. – Постараюсь. Мне теперь нужно три-четыре помощника из моей бригады и столько же – из ваших людей. Распорядитесь, пожалуйста. Я скажу, кого именно, а вы мое начальство уговорите.
Да найдем мы его, – решил наконец Буданцев поднять чекисту настроение. – Высунется он где-нибудь непременно. Не сам, так жена или дети. Не на дне же морском они прячутся. Дилетанты, – а Шестаков, безусловно, дилетант, нет в его биографии моментов, говорящих об обратном, – обычно на самой ерунде прокалываются. Будьте спокойны.
– Хорошо, хорошо, можете быть свободны, Антонюк все сделает. – Шадрин протянул руку через стол, уже погружаясь в другие мысли.
Глава 18
А Лихарев, простившись с сыщиком, поехал в Кремль. Теперь у него хватало материала, чтобы начать давно задуманную интригу. Что интересно – исходно она не имела отношения к «делу наркома». Но так оно к месту сейчас подвернулось.
Валентин давно уже готовил свой собственный «заговор», если это можно так назвать. По его расчетам, происходящее в стране, то, что позже получит ярлык «ежовщина», следовало прекращать. Оно себя исчерпало.
Основная цель спланированной им еще пять лет назад широкомасштабной операции была достигнута. С неожиданными издержками в виде сотен тысяч пострадавших ни за что «простых людей», но достигнута. Успешно ликвидирована вся так называемая «ленинская гвардия», состоявшая из пламенных адептов «мировой революции», уничтожена созданная Дзержинским, Менжинским, Ягодой ВЧК – ГПУ, ориентированная на ту же цель. Ей на смену пришла совсем другая организация, с новой идеологией.
Точнее – без всякой идеологии, работающий с четкостью и надежностью «маузера» нерассуждающий механизм, способный одинаково метко стрелять по любым целям. Хоть завтра его можно использовать для свержения Советской власти и реставрации самодержавия любого типа. Хоть в духе Николая I, хоть царя Ашшурбанипала.
Осталось только избавиться от ставшего одиозным, да и просто почти невменяемого генерального комиссара госбезопасности, поставить на его место человека гораздо более умного, уравновешенного и прагматичного, и первый этап грандиозного замысла можно считать исполненным.
Спешить агграм было некуда. Десять лет займет исполнение их очередного плана или пятьдесят – не имело никакого значения. Все равно это лишь эпизоды, бои местного значения в длящейся тысячелетия межзвездной войне.
Предыдущую схватку выиграли их враги, мировая война и большевистская революция свела на нет тщательно спланированный сценарий грядущего мироустройства. Теперь приходит пора реванша.
Сталин сидел в своем кабинете, известном по миллионным копиям живописных картин, фотографий и кинофильмов. Правда, сейчас он был другим – еще довоенным, без портретов русских полководцев на дубовых стенах, и сам вождь был одет в старый серый френч с отложным воротником под горло, серые же брюки и поношенные шевровые сапоги.
Иосиф Виссарионович вертел в руках зажженную, но столь редко потягиваемую трубку, что она все время гасла, и он не столько курил ее, сколько просто подносил время от времени к губам без всякого особого смысла.
Вызвал звонком Поскребышева. Секретарь вошел, как всегда, внешне невозмутимый, но напряженный. Ибо, привыкнув к шефу, никогда не был уверен (и не безосновательно), чем закончится очередной разговор – просьбой подать чаю или разносом, опалой, арестом. Такие уж тогда были времена. Ничем не хуже прочих, имевших место в истории, но и по-своему оригинальные.
К примеру, обычай Чингисхана ломать позвоночники курьерам, доставившим не ими написанные, но неприятные властителю сообщения, до сих пор считается довольно варварским, но горячего эмоционального отклика уже не вызывает.
– Ежова ко мне. Сейчас же, – сказал Сталин почти без интонаций.
Поскребышев незаметно, давно отработанным мгновенным движением глаз покосился на Лихарева, сидевшего у дальнего края стола для совещаний.
«Когда это он успел сюда прошмыгнуть? – ревниво подумал бессменный секретарь вождя. – Через заднюю дверь вошел, значит, Хозяин пригласил его лично. К чему бы? А теперь Ежова требует. Не иначе, мордокол сейчас начнется. Валентин вон, похоже, веселый. Накопал чего-то на Кольку. (Булганин был у них Николкой, а этот – Колькой числился.)
Одетый сейчас почему-то в форму не инженерную, к которой Поскребышев уже привык, а бригвоенюриста, Лихарев держался скучающе-безразлично, не смотрел ни на Поскребышева, ни на самого Сталина, а просто затягивался изредка папиросой и только вот дым старался пускать деликатно – вправо и вбок, чтобы не потянуло его невзначай в сторону хозяина кабинета.
А потом вдруг незаметно подмигнул Александру Николаевичу.
Поскребышев слегка удивился – именно слегка, потому что, умей он удивляться хоть чуть-чуть сильнее, давно бы сменил сталинскую приемную на места, вопреки распространенной поговорке, весьма отдаленные. (Что, впрочем, его в свое время все равно не миновало.)
«Нет, точно, какую-то крупную пакость плюгавому инквизитору приготовил приятель».
– Ты, Александр, давай-давай, не задумывайся слишком, – заметил секундную задержку верного секретаря Сталин.
«Сталинский нарком» внутренних дел Николай Иванович Ежов, только-только вошедший в полную силу – после успешного, произведшего огромное впечатление на друзей, врагов и колеблющихся разгрома всевозможных: левой, правой, военной, «объединенной» и даже не получивших специального названия, но все равно вредоносных оппозиций, считавший, что во всей советской стране есть только два безусловно надежных человека – он сам и великий Сталин, – явился по вызову почти мгновенно.
Можно было бы подумать, что он даже не тратил времени на спуск лифтом с седьмого этажа лубянского дома к машине во дворе, а просто выпрыгнул в окно.
– Слушаю вас, товарищ Сталин… – почтительно произнес он после обычного доклада с прищелкиванием каблуками у самой двери. Замер, чуть подавшись вперед, прижимая локтем тонкую коричневую папку, чтобы по первому знаку рвануться к своему обычному месту за приставным столиком.
Сталин молчал долго, достаточно долго, чтобы кожаная папка с самыми актуальными документами успела взмокнуть в маленькой ладони наркома.
– Садитесь, Николай Иванович. Вернее – присаживайтесь, – позволил себе слегка пошутить Сталин. – Как у нас на данный момент обстоит дело с врагами народа? Всех разоблачили или пока не всех?
Через десяток минут, выслушав без особого внимания набиравший обороты и азарт монолог Ежова, он оборвал его движением руки:
– Пока достаточно. А что вы скажете насчет странного – я правильно выразился, странного происшествия с наркомом товарищем Шестаковым?
– О чем вы, товарищ Сталин? Я не в курсе.
– Не в курсе? В вашем ведомстве черт знает что творится, а вы не в курсе? Доложите товарищу Ежову суть дела, – повернулся он к Лихареву, – только покороче.
Выслушав сообщение Валентина, сделанное нарочито бесстрастным тоном, Ежов мгновенно позеленел. Выглядело это именно так. Обычная бледность выглядит более эстетично, а лицо Ежова приобрело оттенок, свойственный не каждому даже покойнику, причем еще и покрылось мелкой липкой испариной от края волос до воротника кителя.
– Нет, а что вы так вдруг испугались? – с мягкой, сочувственной улыбкой спросил его Сталин. – Мне кажется, ничего особенного не произошло. Плохо, конечно, что вас не поставили в известность, а по сути…
Если тот, кого мы называли товарищем Шестаковым, истинный враг народа, которого решили арестовать на вполне законных основаниях, то его поступок вполне естествен. Мы, большевики, в царское время тоже не считали зазорным сопротивляться жандармам, бежать от охранки, отстреливаться, если нужно.
Я сам пять раз бегал. И стрелял, да. Надеюсь – попадал. Так что тут ничего невероятного нет.
Но если товарищ Шестаков не враг? Если он честный человек, только это – слишком впечатлительный и… да, вот именно – гордый? Пришли какие-то люди, в небольших чинах, наверное, да еще и невежливые, грубые, предположим…
Что он мог подумать? Если он точно знает, что не является врагом? Значит, это на него враги покушаются! Мы разве зря разрешаем ответственным работникам оружие носить? Зачем? Чтобы они застрелиться могли или все-таки себя защитить от врагов и террористов? А зачем еще?
При этих словах Сталин вопросительно посмотрел не на Ежова, а на все так же бесстрастно сидевшего у края стола Лихарева.
