Честное пионерское! Часть 1 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич

— Ну… не то чтобы совсем ничего не помню, — сообщил я. — Но кое-что, действительно, подзабыл. Доктор сказал, что это временное явление. Память вернётся. Когда-нибудь. Нужно лишь подождать. А то, что не вспомню — узнаю заново. В моём возрасте подобное некритично.

— Папа рассказал, что ты даже маму свою не помнил, — сказала Зоя. — И забыл, что с тобой случилось тогда, в мае. Я подслушала, как они с мамой говорили о твоей болезни. Они считают, что ты… странный. И что тебе сложно будет снова учиться в школе.

Я махнул рукой.

— Учёба — это ерунда. Ведь есть учебники, которые можно прочесть заново. А я теперь читаю лучше, чем раньше — ещё в больнице это выяснил.

Усмехнулся.

— Но вот с другими воспоминаниями — действительно проблемы. Но не со всеми. Тебя вот я узнал сразу, как только увидел — тогда, в палате.

— Я ещё тогда поняла, что с тобой не всё в порядке, — сказала Каховская.

Поправила на плече ремешок сумочки.

— Серьёзно?

Я поёрзал на лавке, усаживаясь удобнее.

Зоино лицо пряталось в тени — вокруг головы девочки на фоне голубого неба светился золотистый ореол.

— Раньше ты не любил, когда к тебе притрагивались. Постоянно прятал руки в карманы. Смотрел на всех… как зверёныш. Учительница нам говорила, что у тебя… какая-то болезнь — я не запомнила её название. Просила, чтобы мы тебя не трогали. Говорила, что ты наш товарищ, и мы должны тебя уважать.

Передвинула сумку на живот — прижала к ней обе руки.

— Но мальчишки в школе поначалу над тобой издевались. Прикасались к тебе, будто бы случайно. Или хватали тебя за руки — ты кричал и вырывался, иногда даже плакал. А потом у тебя случился припадок — ещё в первом классе. Такой же, как сегодня. Мы все в тот раз здорово перепугались.

Зоя вздохнула.

— Сашка Садовский тогда ухватил тебя за ухо, — сказала она. — А ты не захныкал, как обычно — закатил глаза и свалился на пол. Я помню, как ты стукнулся затылком. Звук был… такой: страшный. Я испугалась, что ты разбил голову. Прибежала медсестра — тыкала тебе в лицо вонючую ватку.

Увидел, как девчонка поморщила нос.

— Сашкиных родителей после того случая вызывали к директору школы, — сказала Каховская. — Мальчишки шептались, что Садовского из-за тебя переведут в спецшколу, и что его поставили на учёт в детскую комнату милиции. Сашка на тебя тогда сильно разозлился. Помнишь?

Я покачал головой.

— Нет. Вот это я забыл. Совсем.

Ветер подул с Зоиной стороны — вновь принёс мне запах духов, смешав его с уличной пылью.

Я чихнул, почесал нос.

Спросил:

— И что, он до сих пор злится на меня? Или мы с ним потом помирились?

Зоя расправила плечи. Движение вышло плавным, кокетливым. Я отметил, что в фигуре Каховской уже появились намёки на женственные формы (на примере Елизаветы Павловны представлял, как будет выглядеть Зоя лет через пять). Девчонка явно опережала в физическом развитии Мишу Иванова. Пусть и походила пока не на бабочку — на личинку. Но в своём отражении я подростка пока вообще не замечал: выглядел на свой нынешний возраст — десятилетним ребёнком. И понимал, что на девчонок мне заглядываться рановато (если только просто любоваться — как открытками или картинами художников).

— Ты, правда, ничего не помнишь? — спросила Зоя. — Садовский умер. Ещё тогда, в первом классе, на зимних каникулах. Он провалился под лёд. На нашей речке. Его достали. Он не утонул. Говорят: у него ещё билось сердце. Но нам потом рассказали, что Садовский сильно замёрз — до больницы Сашку не довезли.

Каховская замолчала — смотрела на меня, будто наблюдала за моей реакцией на её слова.

А я представил, что ощутил в тот раз Миша Иванов. Ведь наверняка во время приступа он побывал под речным льдом. Тонул, барахтался в ледяной воде. Парень прочувствовал весь набор эмоций, что испытал его замёрзший насмерть одноклассник. Я бы такому аттракциону тоже не порадовался. И тоже прятал бы в карманы руки — подальше от будущих покойников. А мне уже не десять лет. Психика у меня давно не детская: в девяностые повидал много… разного. Однако тому Садовскому непременно залепил бы кулаком в глаз — и за то, что свалился под лёд, и за его дурацкую манеру хватать одноклассников за уши.

Я сказал:

— Нет. Не могу вспомнить.

Развёл руками.

— Тебя узнал. И даже помню, как влюбился в тебя в первом классе — целый месяц страдал. А тех парней, что приходили вместе с тобой, не знаю. Вроде и лица у них знакомые, но их имён в своей памяти так и не нашёл. И даже не представляю, с кем из одноклассников дружил.

— Ни с кем ты не дружил, — сказала Зоя. — И редко с нами разговаривал. Всегда был сам по себе. Не желал вливаться в коллектив. Я и говорю: ты изменился. За руку меня схватил в больнице — сам! А уж сколько мне сегодня наговорил! За три года учёбы я не слышала от тебя столько слов!

Она прищурилась.

— А это правда, что в первом классе ты в меня влюбился? Точно, в меня? А почему не в Светку Зотову?

— В Зотову? — переспросил я. — Кто это?

Каховская улыбнулась.

— Что, и её не помнишь? — спросила она. — Здорово!

Мне показалось, что не щеках девчонки вспыхнул румянец.

— Я хотела сказать… что это очень грустно, — произнесла Зоя. — Зотова у нас… некоторым мальчишкам она нравится. А ещё Светка отличница. В отличие от меня: я по математике схлопотала четвёрку — годовую. Мама говорит, что я «пошла» в папу: он в школе тоже с математикой не дружил.

Каховская наклонила голову — в точности, как наблюдавшие за нами голуби.

— Мне вот только интересно, — сказала она. — Как ты собрался учиться с такой-то дырявой памятью?

Я чувствовал странность происходящего: всерьёз обсуждал свои проблемы с десятилетней девочкой.

— Я тебе уже говорил: на пятёрки. А память у меня нормальная. Тебя помню. Читать умею. Таблицу умножения ещё в больнице выучил. Друзей не забыл — потому что их у меня, как ты сказала, не было. Со Светкой Зотовой познакомлюсь заново.

Сделал вывод:

— Пионерский отряд четвёртого «А» класса будет мной гордиться.

Зоя фыркнула.

— Нашёл с кем знакомиться, — сказала она. — С Зотовой! У нас и другие девочки в классе есть — и посимпатичнее, чем она. У Светки, между прочим, уши большие! Как бы она их под волосами ни прятала — всё равно заметно. А ещё она громче всех смеялась, когда мальчишки тебя дразнили!

Я дёрнул плечом.

— Похоже, все одноклассники надо мной смеялись. Кроме тебя. Потому я только тебя, Каховская, и помню.

Зоя опустил глаза.

— Нет, — сказала она. — Не поэтому — точно. Потому что я… тоже смеялась.

Взглянула мне в лицо.

— Но я больше не буду! — заявила Каховская. — Я пообещала маме, что стану присматривать за тобой в школе. Мы с ней из-за тебя поругались… поначалу. Но теперь я вижу, что ты никакой не сумасшедший. Странный, конечно. Но это потому, что ничего не помнишь. А Светке я над тобой издеваться не позволю — можешь не переживать.

Девчонка сжала кулаки.

Я сдержал улыбку.

— Ты меня успокоила, Зоя. Спасибо.

— Не за что.

Каховская переступила с ноги на ногу.

— Вставай уже, Иванов, — сказала она. — Хватит рассиживаться. Пока нас кто-нибудь… Время идёт, а я маму не предупредила, что ушла. Так-то! Я вообще-то с тобой не гулять пошла. А просто за книгой. Понял? Так что давай, поднимайся. Тут идти-то осталось… Ведь твой дом вот этот?

Она указала на Надин дом.

— Дойдёшь, Иванов, не развалишься, — добавила Зоя.

И вдруг, словно о чём-то вспомнила, вздохнула.

— Можешь опереться о моё плечо, Михаил, если не можешь идти сам, — сказала Каховская (торжественно, будто толкала речь на школьном собрании). — Я сильная. Я пионер и твой товарищ — помогу тебе.

До двери Надиной квартиры мы дошли молча.

Я шагал самостоятельно: поберёг хрупкие девичьи плечи.

А Зоя на своей помощи не настаивала.