Герман Романов - Спасти Каппеля! Под бело-зеленым знаменем
— Я считаю, что командующий армией здесь прав. Те же генералы Ханжин и Артемьев просто растерялись, и ситуация стала критической. Если бы не решительность полковника Арчегова, то все закончилось бы катастрофой. Я был в Иркутске и видел ситуацию собственными глазами.
Заявление Лохвицкого удивило всех присутствующих, а самого Дитерихса больше всех. Он уже знал, что генерал чуть не стал «сычом», а потому вряд ли был должен поддерживать Арчегова.
Но, посмотрев в гневно сверкнувшие глаза, задумался, вряд ли Николай Александрович кривил душой.
— В отличие от военного министра, что увольняет всех огульно, его превосходительство согласился поговорить со мной. Мы беседовали больше часа. И знаете что, господа? Я почувствовал себя слушателем в академии, потому что командующий армией фактически экзаменовал меня. Но не только. Мы с ним говорили о боях на Западном фронте, и, понимаете, откровенно меня «отвозил» за большие потери. А ведь я вдвое старше его! — Лицо Лохвицкого исказилось, но генерал тут же взял себя в руки.
— Он говорил мне о тактике действий штурмовых групп, той, которая позволила немцам в марте прошлого года трижды прорвать фронт. О танковой операции при Камбре и о возможностях танковых войск. Именно войск, а не отдельных танковых рот или батальонов. О массировании атак авиации, о… Да о многом говорили. И я чувствовал себя как юнкер, которому старый, заслуженный полковник объясняет азы тактики. И мне не стыдно признаться в этом! — Лохвицкий вскинул подбородок и ожег присутствующих взглядом.
— То же чувствовал и я, когда Константин Иванович растолковывал мне программу будущего развития русского флота и важность соответствия тактико-технических характеристик боевых кораблей и катеров, — звенящим голосом вклинился Смирнов. — А с Морского корпуса мы имели пренебрежение к «сапогам», простите за это слово, господа.
— Ну что может знать молодой кавалерийский ротмистр о питании операции, о нормах снабжения корпусов и дивизий боеприпасами, снаряжением и продовольствием?! — в сердцах воскликнул Лохвицкий.
— Он знает это намного лучше меня, да что там говорить. У меня только представление о том. Хотя я, в отличие от него, академию закончил. Не может он это знать, но знает же ведь! Константин Иванович мне рассказал, ничего не утаивая, как он готовил Глазковскую операцию, как осуществил прорыв бронепоездов, как наладил взаимодействие между флотом и армией. С вами, Михаил Иванович, вы же воевали вместе и видели, как он действует! Это военный гений! Да, господа! Я выполню любой его приказ! И нет стыда признаться, что у него есть чему поучиться даже заслуженным генералам! Я отвечаю за свои слова!
Лохвицкого прорвало, лицо покраснело — генерал говорил все, что у него накипело в душе. Генерал Дитерихс слушал оторопело, чуть не выпучив глаза. Адмиралы многозначительно переглянулись, и Семенов уловил этот молчаливый разговор. Они явно знали больше Лохвицкого.
И тут Семенова ослепила мысль в мозгу — в Иркутске не Арчегов, а некто другой. Ротмистр не просыхал от водки, какая там морская программа, если он броненосец от миноносца не отличит. И знать о том, как действовали на Западном фронте немецкие штурмовые группы или английские танки, он не может по определению.
Сам Григорий Михайлович говорил с Арчеговым много раз, но никаких проблесков таланта, не говоря о гениальности, не ощутил. Обычный кавалерийский офицер, любитель «цука», на бронепоезда был поставлен за неимением лучшего. Тем более что знающие офицеры наотрез отказывались служить на шпалированных убожествах, прекрасно понимая, что первая же граната или шрапнель, поставленная на удар, превратит их в пылающий катафалк. Нет, тут что-то неладно. Надо в этом деле разобраться тщательно и осторожно, благо в городе на Ангаре у него имеются люди, которые могут помочь в этом запутанном деле.
Иркутск— Зачем так, — Арчегов недовольно поморщился, но ничего другого сделать не мог, только смириться. На перроне у парадного входа вокзала, который между собой путейцы называли губернаторским, толпились встречающие. Его самого, ставшего в одночасье еще и военным министром.
За ними ровными шеренгами выстроился казачий взвод. Станичники были одеты по форме. Но с белыми ремнями, туго затянутыми на шинелях с накинутыми башлыками. Именно ремни бросились в глаза — ведь белый цвет полагался только гвардии, в которой иркутские казаки никогда не служили.
Арчегов отошел от окна и нахмурился. Криво улыбнулся — «привыкай, брат, к почету. По „железке“ с бронепоездом ездить будешь, с постоянной охраной ходить, да почетный караул приветствовать. Ныне ты не хухры-мухры, а военный министр и командующий армией. Удавиться можно».
Сходил со ступенек вагона Константин несколько вальяжно, раньше он просто спрыгивал. Но тут, как говорится, положение обязывает. Адъютант поддержал его за локоток, а сам полковник придерживал рукой шашку, которая так и норовила залезть между ног и принудить его к падению. Обошлось, и Константин остановился, глядя, как к нему, взяв под козырек, чеканят шаг два генерала. Атаман ИКВ Оглоблин и и.о. начальника Иркутского военного округа и одновременно и.о. начальника Генерального штаба и заместитель военного министра генерал Вагин, получивший этот чин вчера во второй раз. Первое производство было еще при Колчаке.
Вокзальные фонари тускло светили, но главное освещение давала яркая луна, да и россыпь звездочек ей в подмогу. Выслушав доклады генералов, Константин подошел к строю и поприветствовал казаков, получив в ответ их дружное рявканье с повышением до «вашего высокопревосходительства». Да уж, чем меньше народа в государстве, тем больше чинов и прочей начальственной мишуры. Недаром половина генералиссимусов и фельдмаршалов приходится на страны, которые и на карте толком не разглядишь, только если лупу в руки взять.
— К Петру Васильевичу немедленно, потом отдыхать. Завтра с утра заеду к Ефиму Георгиевичу!
Генерал Вагин послушно кивнул и отошел отдать распоряжения. К Арчегову сразу подошел атаман Оглоблин и тихо произнес:
— Ваше приказание выполнено! Эсеры ликвидированы!
— Надеюсь, без шума? — осведомился Арчегов, выстрелы в центре города могли вызвать нездоровый интерес.
— Мой помощник есаул Лукин по одному вызывал их к себе, а там колотушкой по голове. Ни один не пискнул. Тела на подводы погрузили, и в прорубь на Ангаре у Ушаковки покидали. Улицы пустынны — комендантский час. Полночь близится.
— Кх, кх, — поперхнулся Константин. История повторяется, какие бы выкрутасы до того она бы ни делала. В прошлый раз членов Политцентра казнили на ледоколе «Ангара», их по одному выводили на палубу, а там Лукин насмерть бил по голове. Тело затем скидывали в Байкал, под крошащийся лед. Вот так-то. Сейчас произошло почти то же самое, только без ледокола дело обошлось. Вот такая гримаса истории.
Жалости к жертвам, как ни странно, Константин совершенно не испытывал. За эти дни он прочитал десятки документов и донесений, в которых описывалось, что творят красные и особенно партизаны. Колотушка Лукина жалкий лепет и верх гуманизма, если цинично признаться.
В той жизни Костя носил пионерский галстук и маршировал в дружине, названной именем легендарного партизана Бурлова. А что делает сей достойный муж сейчас? Летом прошлого года приказывал убивать крестьян, что отказывались поддержать партизан. Способы умерщвления различные — любой маньяк удавится от зависти. Одна Сизовская резня чего стоит, когда семью казака Сизова, чьи предки назвали остров на Ангаре своей фамилией, истребили. Мороз по коже и рвота, когда прочитал. А сейчас лютует, как Дракула, под лед живыми людей спускает, что красную власть принимать не желают. Но не он один такой — другие партизаны тоже зверствуют.
Или еще один «герой» революции, чьим именем что только не названо было в то время и которого похоронили у парка культуры и отдыха. Типа — идете на отдых, поклонитесь пионеры «дедушке» Каландарашвили. А отдыхать будете на костях своих предков, попирая ножками их могилы, — парк-то разбит прямо на кладбище. Памятники снесли, детские площадки и аттракционы построили, и веселись, детвора. И рачительность коммунисты проявили — чего памятники выбрасывать, камень хороший, добротный. И приспособили в основание дома на Горького, и сверху прикрепили — «авиакассы». Летайте самолетами! Красота! Аж слезу вышибает…
А погибший от пуль казаков в Якутии «дедушка» тот еще кадр, очень пылкий грузин. Сослали из теплой Картлии в холодную Сибирь, тут он и прижился. Под теплым боком вдовиц. Вернее, мужа они теряли после того, как с молодым джигитом сходились, потеряв голову в пылу огненной страсти. А дальше стаканчик вина с цианидом или подушка на личико пьяному супругу, и на погост относи. А «герой», прибрав к грязным ручонкам барахлишко и золотишко, бросал любовницу, отчаливал и приставал к «новому теплому бережку». А отвергнутая «любовь» молчала, как в рот воды набрала — не на себя же в полицию доносить.
