Анатолий Дроздов - Листок на воде
– Что произошло! – это подбежал Егоров.
– Был атакован германским аппаратом, – говорю нарочито громко, чтоб Володя слышал. – Летнабу пулей раздробило кисть, однако он, превозмогая боль, открыл ответный огонь и повредил аппарат противника. Германец с позором удалился. Ходатайствую о награждении вольноопределяющегося Лауница! За храбрость!
– Непременно! – подтверждает Егоров. Он понял.
Володя слабо улыбается. Солдаты кладут его на носилки, несут к автомобилю. Через полчаса Володя будет в госпитале.
Егоров ведет меня к себе. Коротко рассказываю.
– "Фоккер"! – заключает Егоров. – Черный цвет германских аппаратов – на фронте союзников. Щит и шлем на фюзеляже – герб. Барон или граф. У нас таких размалеванных пока не видели, перебросили с того фронта. Наверное, пронюхали.
О не объясняет, что немцы пронюхали, и без того ясно. С секретностью в русской армии плохо: офицеры слишком много болтают. К тому же и германские летчики не спят. Сосредоточение войск для наступления скрыть трудно: маскировать такие масштабные операции от наблюдения с воздуха не научились.
– Вечером расскажете подробности летчикам, – говорит Егоров. – Пусть держатся настороже. Черным бароном мы займемся. Вы очень рисковали при посадке, Павел Ксаверьевич, – заключает Егоров. – Могли разбить аппарат, покалечить себя.
– Однажды из-за меня тоже рисковали…
Он кивает: долг платежом красен.
– Я представлю вас к званию подпоручика! Давно пора. Лауница – к офицерскому званию и ордену Георгия. Заслужили. Спасли свой аппарат, повредили неприятельский, доставили важные сведения.
Благодарю. Все хорошо, но я остался без летнаба. Других в отряде нет, разбивать пару "Ваня-Вася" не прилично. Однако простой не затягивается. Меня вызывают к Егорову. В кабинете незнакомый подполковник, поджарый, с умным лицом. Егоров представляет меня, затем кивает на гостя:
– Подполковник…
– Достаточно звания! – говорит гость.
Контрразведка… Единственные в этой горделивой армии, кто не любит светиться на публике.
– Господин прапорщик! – говорит подполковник. – Мне рекомендовали вас как храброго и умного военлета. Последнее качество для нашего дела определяющее. Вы согласны выполнить опасную миссию?
– Так точно!
– Вам не интересно, в чем она заключается?
– Расскажете.
– Мне правильно вас рекомендовали! – улыбается полковник. – Подойдите к столу!
На столе – карта. Беглого взгляда достаточно, чтоб понять: сделана по нашим фотоснимкам. Узнаю очертания лесов, русла рек, нити дорог. В полете я смотрю вниз.
– Нужно доставить человека вот сюда! – подполковник указывает карандашом. Точка ложится за передовой линией, в тылу немцев. – Через сутки забрать его здесь же. Задача состоит в том, что сделать это нужно как можно незаметнее. Сумеете?
– Здесь нельзя высаживать!
– Почему?
– Открытое поле ввиду большого села. В селе наверняка есть неприятель. Посадка аппарата не останется незамеченной.
– Что вы предлагаете? – подполковник заинтересован.
– Насколько понимаю, объектом операции является железнодорожная станция.
– Почему вы так заключили? – хмурится подполковник.
– Других объектов, имеющих военное значение, у места посадки нет.
– Гм-м…
Непонятно: одобрение это или насмешка. Однако рот мне не затыкают, продолжаю:
– Агента лучше высадить вот здесь, у железнодорожного полотна. Место узкое, но сесть можно. Железнодорожная насыпь закроет нас от любопытных взоров со станции, с нашей стороны вокруг лес. Не думаю, что зимой в лесу есть люди. Если агента одеть железнодорожным рабочим, на него никто не обратит внимания. Что может быть естественнее железнодорожника, идущего вдоль пути?
– Вы часом в разведке не служили, Павел Ксаверьевич? – спрашивает подполковник.
Служил! Только в другой армии и звали меня в ту пору иначе. Качаю головой.
– Не желаете ли послужить? Обещаю быструю карьеру и достойное звание. Мне странно видеть такого человека как вы всего лишь прапорщиком, к тому же заведующим обозом.
Егоров хмурится – камешек в его огород.
– Я хочу остаться в отряде с боевыми товарищами.
Егоров улыбается.
– Как знаете! – подполковник сворачивает карту.
– Есть еще замечание.
Он поднимает голову.
– Аэроплан все равно увидят. Надо закрасить наши кокарды и нарисовать германские кресты.
– Опять вы за свое, прапорщик! – сердится Егоров. – Это запрещено конвенцией!
– А травить людей газом разрешено? – холодно говорит подполковник. – Обстреливать госпиталя, вешать мирных жителей? Возможно, вы еще не поняли, господин штабс-капитан, но эта война – на уничтожение. Прапорщик дело говорит.
– Если немцы захватят в плен летчика на русском аппарате, его отправят в лагерь военнопленных, – не сдается Егоров. – Если опознавательные знаки будут германские, его расстреляют как шпиона.
– Что скажете? – подполковник смотрит на меня.
– Что будет с агентом, если попадает в плен?
– Расстреляют! – пожимает плечами подполковник. – У немцев это быстро.
– Чем я лучше его?
– Решено! – подполковник встает. – Вы слышали, господин штабс-капитан? Завтра!..
Вылетаем на рассвете, вернее в предрассветных сумерках. Набираю высоту над летным полем. Хотя видимость неважная, быть обстрелянным своими не улыбается. По известному закону подлости свои в своих всегда попадают. Мой "моран" несет на плоскостях и киле тевтонские кресты. Их малевали в закрытой палатке-ангаре, у входа дежурил жандармский караул. Взвод жандармов взял в плотное кольцо местечко, где мы квартируем, перекрыты дороги, никого не впускают и не выпускают, в том числе военных. Такое продлится до завершения операции, меры секретности приняты серьезные.
Человек, сидящий за моей спиной, выглядит абсолютно мирно. Среднего роста, мешковатая форма железнодорожника, невыразительное лицо. Ни горделивой посадки головы, ни военной выправки. Пройдешь в двух шагах, и не заметишь. Подполковник-контрразведчик умело выбрал агента.
Долетаем без приключений. Перед посадкой разворачиваюсь, чтоб сразу лететь в сторону фронта. Прогалина вдоль железной дороги узкая, но достаточная для "морана". Аппарат еще скользит по снегу, как "железнодорожник" выпрыгивает из кабины и бежит к дороге. Взлетаю и оглядываюсь: одинокая фигурка движется вдоль железнодорожного полотна, вокруг – никого.
По возвращении докладываю подполковнику и отправляюсь спать. Подняли меня ночью, надо отдохнуть. Спится мне плохо – тревожат мысли. Если агента поймают, как доказать, что высадка произведена верно? Вдруг предложение мое опрометчивое? СМЕРШа здесь нет, но неприятности не замедлят быть. Встаю и бреду в ангар. Синельников давно проверил "моран", теперь сидит и курит. Обхожу вокруг аппарата, смотрю на "льюис". Это обычная пехотная модель с толстой трубой-кожухом. Интересно…
– Синельников?
– Я, ваше благородие!
– Пулеметы были с сошками?
– Так точно!
– Где они?
– Снял, в ящике валяются.
– Поставь обратно!
– Зачем они в небе?
– Делай, что тебе говорят!
– Слушаюсь, ваше благородие!
Синельников обижен, я непривычно резок, но объясниться не могу. У меня предчувствие.
На рассвете я лечу по знакомому маршруту. Вопреки предчувствию, ничего подозрительного. Я даже делаю круг над местом посадки – никого. Разумеется, можно одеть группу захвата в белые маскхалаты, спрятать ее в лесу или возле дороги, но это не та война, таким приемам еще не научились.
Сажусь, жду – тихо. Группы захвата нет, агента – тоже. Надо ждать. Курю – никого. Выбираюсь из кабины, снимаю "люис" и бреду к насыпи. При попытке захвата буду стрелять. "Люис" не "калаш", но машинка тоже хорошая – практически та же скорострельность. Тяжеловат, правда, да и магазин не слишком вместительный, но отбиться можно.
Железная дорога пустынна. Сколько мне ждать? Срок с контрразведчиком не оговаривался, велено по обстановке. Это означает – вся ответственность на пилоте. Улетишь раньше – виноват, свои взгреют – не забрал агента, промедлишь – попадешь к немцам. Тевтоны церемониться не станут: военно-полевой суд – и к стенке. Время идет, мотор стынет. "Гном" – двигатель ротативного типа, охлаждение воздушное, от мороза ничего не лопнет. Это не означает, однако, что можно не беспокоиться. Холодные двигатели на морозе запускаются плохо.
Выстрел! Второй! Вскакиваю и смотрю. Из-за поворота появляется фигурка человека. Он бежит вдоль полотна в мою сторону. На поле, у противоположной от насыпи стороне, появляются всадники. Они скачут вдоль дороги, стреляя в беглеца на скаку – снизу вверх. Почему по полю, не по насыпи? Ах, да, шпалы, лошадь споткнется и сломает ногу. На поле снег, особо не поскачешь, но все ж быстрее. Нам такой расклад кстати – не нужно беспокоиться, что зацепишь своего.
