Владимир Коваленко - Против ветра! Андреевские флаги над Америкой. Русские против янки
Только придется ли вернуться? Подкреплений не будет, напротив, промышленность выдергивает из солдатских рядов все больше людей. Это если не считать дезертирства. Так что… Сегодня Балтимор, завтра Фредерик, послезавтра – Чанселлорсвилль, а там и Ричмонд… Но это не означает, что янки не придется заключить мир до того, как все закончится. Вот только…
Рука корпусного генерала армии КША Стюарта Мэрилендского – не путать со знаменитым Джебом – разжалась, выронив влажные комья туда, откуда он их взял. Не стоит себя обманывать. Он не вернется в родной город… Никогда!
Глава 4
Берта и слон
О чем мечтают девушки в шестнадцать лет, особенно на Старом Юге? О женихах. То есть о нарядах, общем восхищении, о вкусной еде, от которой не раздавалась бы талия – и об убавлении дюймов, о мороженом летом, о лете зимой, о том, чтобы соседская дурочка, вокруг которой вьются кавалеры, дурой себя и выставила… То есть, в конце концов, о женихах.
Берте Вебер ла Уэрта полных девятнадцать, и «ла» при ее фамилии не отбрасывают, все чаще пишут с заглавной, а рабочие попросту считают прозвищем или уменьшительным именем. «Берта-Ла». «Мисс-Ла». Англоязычный Чарлстон знает толк в артиклях… Впрочем, это лишь отблеск славы отца. Что такое «Уэрта»? Сначала нарезное орудие, которое – единственное в мире – не разрывает! Потом, конечно, завод, коптящий небеса доменными печами и машинами, приводящими прокатные станы, прессы и сверла. Затем – чуточку печальный человек с подслеповатым прищуром… у него последнее время сильно сдали глаза. Слепота подкрадывалась понемногу, тратила месяцы и годы… янки оказались быстрей. Взрыв. Волна жара. Огонь, подступающий к сверлильным цехам. Усталое сердце, не выдержавшее жара.
Дочь не плакала. Было некогда. Отец поставил Берту поближе к прохладе реки, откуда она направляла в огонь людей и воду, глядя поверх голов на дым и пламя, чтобы не видеть тех, кого выносили из огня. Цеха удалось спасти.
Потом… Доклад мистеру Мэллори она переписывала четыре раза – но в Ричмонд отправилась бумага, которую не задело ни слезинки. Сухая, деловая… обычная. Все и продолжилось – обычно. Те же бумаги, которые она прежде готовила как секретарь, теперь пришлось подписывать. А в прочем…
Старший брат, Реймонд, написал, что не может оставить мостик корабля, закрывающего врагу дорогу на Ричмонд вдоль реки Джеймс, какому-нибудь обормоту. Младший, Дэниел, взял отпуск с броненосца, но засел за разработки. Берта сунулась было с текучкой, но тот лишь отмахнулся:
– Не мое.
Его – исчерченный ватман, грохот на полигоне.
– Разорвало?
– Да, но мы многое узнали… Теперь бы догадаться, что именно…
Ее – поставка орудий, все еще дульнозарядных, армии и флоту. Охота за сырьем. Попытка закрыть немногими людьми многие дыры. Да и то…
Вот чеканит шаг по улицам родного города батарея в новенькой серой, с иголочки, форме. Лошадей – нет. Тяжелые орудия сверкают сталью длинных стволов на железнодорожных платформах. Янки выбили усталую армию Ли из Мэриленда? Что ж, им будет интересно переходить Потомак под огнем дальнобойных пушек. Теперь не три стяжки, как в начале войны, – триста три, и в семь слоев. Зато пять дюймов дотягиваются на пять же миль. Да, проще увеличить калибр. Но у Юга не хватает металла, и приходится нехватку руды заменять смекалкой.
Как обходится завод без полутора сотен квалифицированных работников? Две бессонные недели – и наконец из Северной Виргинии приходит поезд. На котором приезжает смена. Те, кто уходил воевать полгода назад. Их мундиры – заплата на заплате, их башмаки… Подметки еще можно подвязать к верху, и это лишь потому, что артиллерия не пехота. А еще, прежде чем усталые люди встанут за станки и чертежные доски, им придется вывести «северных партизан». Иными словами, вшей. Факт есть факт – южная армия не водила знакомства с «серыми спинками» первые два года войны. Были южные паразиты – они куда как злей кусаются, но не переносят тиф. Что тех, что других исправно изничтожали позаимствованные у русских союзников жаровни. Которые уменьшили срок службы серых мундиров, но увеличили – солдат.
Север – у этих вошь завелась в первой же кампании – немедленно воспроизвел полезное в лагерной жизни приспособление. Только не с русской – или южной – широтой души, а с чисто новоанглийским расчетом. Научно обоснованная температура оставляла синие мундиры в целости. Вши при этом дохли… не все. Скоро вывелась порода, воспринимающая санитарную обработку как дурную погоду, при которой следует поджать лапки и спокойно ждать лучших времен.
Через месяц-другой начинали возвращаться те, кто ушел недавно. После госпиталей. В конторе можно видеть целую коллекцию костылей, ножных протезов Хангера, самого пиратского вида рук-крюков, каучуковых челюстей, серебряных черепов и платиновых носов. Берта печально шутит, что к концу войны на заводе на четыре головы будет приходиться три руки и лишь одна нога – на пятерых.
Время мчится, как разгоняющийся на мерной миле корабль, и пусть осажденный Чарлстон не осажденный Севастополь, уж два-то месяца за мирный год годятся. И вот – усталая девушка в сером. На левом предплечье – черная траурная повязка. Так о чем она мечтает? Только ли о том, чтобы «Тредегар Айрон» вовремя поставил стосильный локомобиль?
Нет. Проскакивает – сквозь боль утрат, сквозь ежедневные хлопоты и важные дела. Мечта… или тень мечты? Для девушки со Старого Юга – новая. Прежде – несбыточная. Прежде – немыслимая. Только где оно, это прежде? Нет, и не будет больше, даже после войны. Почти все верят, что там, за тяжелой победой ждет былое. Почти все чувствуют, что это – не так. И продолжают поддерживать дело, не первый год сводящееся к праву самим определить – каким будет мир, что наступит, когда утихнет эхо последнего выстрела.
Она мечтает о почестях, славе, признании. Словно… словно юноша!
Такова шутка судьбы. Если бы не боязнь вида крови, Берта смогла бы заняться женской работой в госпитале. Осталась бы такой же, как подруги, что одна за другой выскакивают замуж. Частенько – за ими же вылеченных джентльменов. А почему нет? И когда мужчина лучше оценит женское терпение, скромность, верность, упорство, чем на госпитальной койке? Те, кто работает сестрами милосердия – а кое-кто и медицинскими, – стали лишь женственнее. Впрочем, мисс ла Уэрта не была бы самой собой, если бы временами ее не одолевали циничные мысли на тот счет, что брак сестры милосердия и ее пациента – всего лишь стыдливая попытка скрыть все малоприятные подробности, с которыми медсестра вынуждена знакомиться по мере ухода за тяжелобольным. Берте не хотелось бы, чтобы в основе ее семейной жизни лежали грязные простыни и ночные горшки…
Думать так было некрасиво. Она-то не смогла! Взялась за то, что показалось по силам… и вот результат.
Но даже мистер Мэллори, сердечно благодаря ее за броню для нового корабля или береговую батарею, выражает благодарность заводу. А не ей. Ей изредка достается комплимент за аккуратность. Будто она по прежнему лишь ведет переписку. Каждое письмо из Ричмонда проливается ледяным маслом на раненое сердце, как на подшипники усталой машины. Тогда кажется, что взрыв – лишь страшный сон, а отец задержался в конторе… И только отпиленные ручки директорского кресла поутру напоминают, куда ей отныне следует пристраивать кринолин. Деловая мебель не рассчитана на дамские наряды.
И вот, среди неотложных дел и грохота полигона мелькают короткие и яркие, как всполохи выстрелов, мечты. Ее принимает президент Конфедерации, целует руку – слишком джентльмен, чтобы пожать, – говорит… Что? Пламя погасло. Вот парадный строй, хотя форма на солдатах грязна и изорвана. Она идет мимо, придирчиво, словно цех, осматривая людей. За спиной – тяжелый лязг шпор свиты. Офицер вскидывает саблю в салюте… Пламя погасло. И снова под безукоризненной прической – все мысли только о Деле.
Дома? За обедом сияющий Дэниэл рассказывает, что патрульного янки догнать опять не удалось, но на память о встрече ему подарили-таки внушительную дыру в корме. Явившийся спасать брандвахту монитор стрелял не так точно и ретировался, стоило береговым батареям выразить ему свое неодобрение. А капитан Сторм именно под канонаду и прорвался в порт. Кажется, он использует далекую пальбу в качестве визитной карточки.
– Опять тряпичный груз? – ворчит Берта.
– Не будь к нему так строга, сестренка. Вторая половина – хлороформ.
– Но и первые триста тонн можно было бы наполнить с большей пользой.
– Но на кого тогда прикажешь любоваться усталым морякам после боя?
На Берту, конечно, что ни надень – хороша. Днем. А вечер… Даже если позвать гостей, скользнет мимо. Разве что сообщит с усталой изысканностью:
