Красный Вервольф 5 (СИ) - Фишер Саша

— Вы можете передать письмо немцам?

— Под каким соусом? Скажу, что нашел среди рукописей шестнадцатого века?

— А вы подумайте, профессор! Неужели вас в Гейдельберге не научили думать?

— Хорошо. Я подумаю, — кивнул он. — Нет ли у вас каких-нибудь новых сведений?

— Нет. А у вас?

— Партизаны разгромили лагерь и освободили военнопленных, которые воздвигали объекты исследовательского центра.

— Спасибо! Мне об этом известно.

— Ну, чем богаты!

— Хорошо. Буду ждать от вас известий.

— А как мне их вам передавать? По какому адресу?

— Я сам буду приходить к вам. Легенда такая — я, как потомок канцлера Российской империи, интересуюсь древнерусскими рукописями. А вы, как филолог-русист, помогаете мне в этом.

— Вас понял, господин Горчаков, — кивнул британец. — Приходите, дня через три, я подберу вам кое-какие интересные материалы.

— Благодарю вас, герр профессор! — громко, по-немецки, сказал я. — Ауфидерзеен!

Я вышел от лжедядюшки Марты и направился к лавке господина Расторгуева. Ферапонт Силыч, узрев меня, наклонил расчесанную на прямой пробор голову.

— Чего изволите-с?

— Колбасы, сыра, белого хлеба. Если есть американские консервы, тоже возьму. Немецкие не предлагать.

— Как раз сегодня доставили, — доверительно сообщил он. — Контрабандой из Канады.

— Заверни. И давай — сельтерской бутылочек десять.

Обрадованный тем, что в магазин заглянул денежный клиент, купчик заметался по своей лавчонке, как колобок. Вскоре на прилавке выросла изрядная горка свертков с деликатесами и десяток бутылок с газировкой.

— С вас триста рейхсмарок, уважаемый покупатель! — пощелкав деревянными костяшками счетов, сообщил Расторгуев.

Вынув из бумажника сотню, я положил ее перед ним. У купчика запрыгали губы. Он попытался улыбнуться, но глазенки его стали наливаться кровью.

— Возможно вы ошиблись, господин…

— Бери что дают, скотина, — проговорил я. — И не вздумай крик подымать. Иначе, в СД прознают про твою пархатую бабенку. И тогда не только ей, но и твоей вонючей лавчонке вместе с тобой придет пи*дец! Понял меня?

— П-понял…

— И, кстати, торговля товарами, произведенными в американскими жидами, в Великом Рейхе строжайше запрещена! А за колбасу и сыр, я тебе заплатил. Бывай!

Пусть трясется, гнида. В Ленинграде дети и старики с голоду умирают, а эта сволочь на продаже харчей наживается.

Глава 19

Теперь я не был для этих мальчишек и девчонок страшным Человеком-с-мешком. Меня явно ждали. Особенно — Нюрка, которая сразу же прилипла ко мне, как к родному. Даже Жэка с гордой кликухой Питерский и то, увидев меня, заулыбался. Однако принесенные мною продукты тут же взял под свой контроль, строго следя за тем, чтобы всем доставалось хавчика поровну. Пока ребятня чавкала, прихлебывая из бутылок с сельтерской, я ломал голову, что с ними делать дальше?

В Пскове им находится опасно. Пронюхают полицаи, переловят как котят и отправят в концлагерь. А если тот же Жэка окажет сопротивление, тут же пристрелят. И в лучшем случае — его одного. Чухонцы с эстонцами могут вообще не захотеть возюкаться с ребятней. Бросят в подвал пару гранат и все дела. Эвакуировать всю ватагу в отряд? Что партизаны станут делать со всем этим детским садом? В идеале детишек следовало бы переправить на советскую территорию, но как их протащить через линию фронта?

Одному мне с этой задачей в любом случае не справиться. Нужна помощь. Вопрос только в том, кому можно довериться в этом деле? Безусловно — моей команде и партизанам товарища Слободского. Следовательно, это дело я должен обсудить с командиром лично, невзирая на особиста, который на меня зуб точит еще с моего первого появления в отряде. Так что придется туда в ближайшее время наведаться. Вот только Марту освобожу, а если еще кто-то из подпольщиков окажется в грузовике, так это даже лучше! Ведь их тоже надо будет вывести из Пскова.

— Как у вас тут дела? — спросил я у бывшего воспитанника ваффеншулле «Предприятия 'Цеппелин», отозвав его в сторонку.

— Сидим тихо, — проворчал он. — Полицаи что-то часто стали в округе шарить. Нам надо уходить, товарищ, а то сцапают или убьют.

— Я тоже об этом сейчас думаю, — признался я. — В городе вам оставаться нельзя. Идти в сторону Ленинграда — тоже. Там голод, несмотря на «Дорогу жизни».

— А разве она еще есть, дорога жизни? — спросил пацан.

— А куда она денется? Ладожское озеро фрицам не осушить!

— Говорят, что они уже взяли Ленинград, — пробурчал Жэка.

— Это геббельсовкая брехня! — отмахнулся я. — Не взяли эти сволочи наш Питер и не возьмут.

— Я туда хочу!

— Куда? В Ленинград?

— Все равно. На фронт. Бить гадов.

— Верно! Фронт он не только под городом на Неве. Немчура уже к Сталинграду рвется.

— Вот туда бы… Я ведь могу в разведке служить!

— А лет-то тебе сколько?

— Шестнадцать скоро.

— Значит, будешь служить. В крайнем случае — в партизанском отряде. Здесь ведь тоже фронт.

— Вы мне поможете туда попасть? К партизанам!

— Помогу. Только вместе с остальными.

— Когда?

— Постараюсь — на днях, — ответил я и поднялся. — Мне пора идти! Сидите здесь пока, как мыши. Я вернусь.

Я пожал парню руку и двинулся было к выходу из подвала, как девчоничьий голос меня окликнул:

— Ты уже уходишь, папа⁈

Мне словно в спину выстрелили. Я даже пошатнулся. Оглянулся. Вся ватага, как один, уставилась на меня. Они и жевать перестали. Васятка потянулся было, чтобы отвесить сестренке подзатыльник, напомнив, что я чужой дядя, а вовсе не их отец, но рука его повисла в воздухе. Я не знал, у всех ли из них живы отцы и матери, вполне возможно, что — нет. А если еще живы, то не факт, что останутся таковыми до конца войны. Во всяком случае, эти мальчишки и девчонки сейчас сироты. Я подошел к Нюрке, опустился на корточки и сказал:

— Ухожу, доченька, но скоро вернусь.

Она обвила ручонками мою шею и клюнула мокрыми губами в небритую щеку.

— Плиходи сколей, папочка, — прошептала малышка. — Я буду ждать.

Поцеловав ее в макушку, я выпрямился. Обуревавшие меня в тот момент эмоции не передать никакими словами. Покинув подвал, я едва ли не бегом бросился по следующему адресу, который намеревался сегодня посетить. На улице уже сгущались сумерки. Скоро должен был наступить комендантский час. Меня это не волновало. Попадись мне сейчас эстонско-финский патруль, порву голыми руками. Ходят мрази по нашей земле, грабят, насилуют, убивают и думают, что все им сойдет с рук. А детишки прячутся в сыром подвале.

Впрочем, возле дома, где обитал начальник контрразведки Радиховского, я притормозил. Здесь напролом переть нельзя. Придется снова быть изворотливым и хитрым. Подойдя к двери, я подергал за рукоятку дверного колокольчика — любили эти белоэмигранты такую старину. Дверь отворилась почти сразу. И на пороге я узрел вытянутую морду Юхана. Давненько не виделись. Надобности в нем пока не возникало, вот после возвращения из Подберезья я его и не дергал. Узнав меня, он натянул на белесую физиономию некое подобие улыбки.

— Здравствуй, Юхан! — сказал я. — Хозяин дома?

— Зтравствуй! — откликнулся он. — Хозяин и хозяйка тома.

О, Злата здесь уже на правах хозяйки! Что ж, это хорошо…

— Доложи им о моем приходе.

— Прохоти. Они тепя жтут.

И он отступил в сторонку, пропуская меня в прихожую. Надо же — ждут! С чего бы это? Ну, Злата — понятно, а Дормидонт Палыч? Вряд ли сожительница с ним поделилась сведениями о предстоящей операции. Видать, у Серебрякова есть ко мне разговор. Впрочем, что тут удивительного? Я его Юхана юзал, теперь господин поручик, видать, потребуют компенсации. Не зря я прихватил слиток «золота партии». Чухонец помог мне снять пальтишко и проводил в гостиную.

У Серебрякова я был впервые, поэтому с любопытством огляделся. Ничего. Скромненько. Никакого антиквариата. Диван с гнутой спинкой. Круглый стол, накрытый малиновой скатертью с золотыми кистями, буфет с резными столбиками, поддерживающий верхнюю, остекленную часть. Портьеры в цвет скатерти. Несколько выцветшие обои. На стене фотография самого Дормидонта Палыча в мундире офицера то ли еще царской, то ли уже белой армии. Под портретом — шашка в ножнах. Лихой рубака, типа.