Второй полет Гагарина (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич

— И какие же у тебя предчувствия на свой полёт?

— Тут не предчувствия, а опасения. Их четыре. Или больше.

— Ох, Гагарин… Начинаю в тебе сомневаться!

— Так дурачков среди нас нет. Герман и Гриша вам бы то же самое рассказали. Допустим, пожар не грозит, если начнётся разгерметизация и упадёт давление, спасёт скафандр, воздух подаётся прямо в него. Но! Так как системы регенерации, считай, не имеется, и это первое опасение, нужно обязательно уложиться в один виток. Максимум — в два. Иначе выжить сложно. Тут второе опасение. Вы позволили нам вручную изменять ориентацию, если автоматика не сработает, и вручную же включать тормозной двигатель. А почему не вырубать тягу третьей ступени так же вручную? Если ракета выбросит корабль выше запланированного — не катастрофично, но крайне неприятно. Сам уже не затормозится от трения в разреженной среде. Запас пищи на десять дней… Столько не протяну, наверно. Доедать её будет некому. Хватит или ещё?

— Продолжай.

— Допустим, вошёл в плотные слои штатно. Но был уже случай, что приборный отсек не отделился, отвалился позже, когда там всё перегорело от высокой температуры. Сергей Павлович, мы не паникуем, а просчитываем варианты. Парусность конструкции и эффект торможения об атмосферу одинаковы, но с неотсоединённым приборным отсеком масса на две тонны больше. Значит, выше скорость. Корабль её погасит достаточно для безопасного катапультирования?

— Да, мы работаем над этим. У тебя всё?

— Если разговор такой — откровенный и по существу, то нет, — я сорвал предохранители и нёсся на всех парах, отметив для себя единственную красную линию — не признаваться, что в Гагарине сидит попаданец из будущего. — В апреле прошлого года мы совершили в Энгельсе четыре десятка прыжков с парашютом с самолёта, но ни одного в реальных условиях катапультирования из спускаемого аппарата.

— То есть всё это вы обсуждаете между собой…

— Так точно, товарищ главный. Никто из нас не боится риска. Точнее, мы его сознаём, идиотов нет, оттого готовимся к любой нештатной ситуации. Конечно, в пределах возможностей космонавта. Я же не выберусь с ножовкой и не отрежу приборный отсек, когда вокруг огонь и температура три тысячи градусов. Разрешите доложить про последнее опасение?

— Валяй.

— Спасибо. Интуиция обещает, что первый полёт завершится благополучно. А меня превратят в куклу. Я готов крутиться перед телекамерами, выступать на публике и подавать пример молодёжи — сколько надо, столько и буду, как прикажут. Но, Сергей Павлович, это жизнь звезды, а не космонавта. Пусть не всё лично от вас зависит, есть ещё Вершинин, Хрущёв, Келдыш… Просьба такая: оставьте меня в практической космонавтике. Нам с вами ещё на Луну готовиться.

В этот тревожный и тяжёлый день, когда в госпитале не до конца остыло тело Вали Бондаренко, а Королёв переживал за него не менее нас, товарищ Главный мимо воли улыбнулся ровной улыбкой и покачал лобастой головой.

— Кто бы услышал этого нахала… Титов умоляет отправить его в первый полёт, остальные мечтают хоть бы когда-нибудь, а ты настаиваешь уже на втором! Луну ему подавай!

— Смерть от скромности — самая глупая и никчемная из возможных, Сергей Павлович.

— Ладно… пророк. Слетай для начала в первый раз. А дальше подумаем.

— Спасибо!

— Иди к жене. Знаю, среди них новости разлетаются быстро. Успокой. Она знает, что ты — номер один?

— От меня — нет. Но исправно работает сарафанное радио с грифом «совершенно секретно», а если свербит рассказать, то расскажу всем подружкам, но только тс-с-с, больше никому. Вот за радисток не отвечаю.

Моя радистка не бросилась с места в карьер стращать опасностями с намёком — откажись хотя бы на время, пока технику не обкатают. Я первый влепил:

— Валя Бондаренко погиб. Обгорел.

— Знаю.

Позже, за ужином, пихая кашу в дочку, она добавила:

— Дергунов погиб, всего лишь катаясь на мотоцикле. И у вас на учебном аэродроме под Чкаловым была катастрофа, курсант разбился насмерть. Знаешь… я устала бояться. Если у тебя есть ангел-хранитель, или судьба бережёт, то выйдешь сухим из воды. Если нет, то даже уход из космонавтов не спасёт.

— Ты — мой ангел. И Ксюша — ангелочек.

Наследница уже бойко передвигалась по квартире на своих двоих. Все нижние ящики шкафов были завязаны верёвочками, чтобы непоседливое существо не раскидало их содержимое по комнатам.

Внешне доча удалась в супругу, вырастет такой же жгучей брюнеткой. Надеюсь, высокой, а не как портативный папа-космонавт. В полтора года выучила десятки слов, болтала без умолку. Капризничала, но не часто, у меня на руках блаженствовала. Никакая игрушка не могла сравниться с радостью покататься у отца на шее.

Мои мама и папа расстраивались после переезда из общедоступного центра Москвы в закрытый военный городок, они были готовы кататься к нам и особенно к внучке хоть каждый месяц. Возили полные сумки выращенного своими руками, покупали на обратную дорогу колбасу и всякие мясные копчёности. Мы планировали синхронизировать их приезд с родителями и братом Аллы, но из Оренбурга часто не налетаешься, встреча несколько раз переносилась, и я рассчитывал, что она состоится не раньше апреля. Того самого апреля, после которого моя известность несколько увеличится. Оставалось чуть более полутора месяцев.

В марте я попросил обследования у стоматолога с рентгеном обеих челюстей. Широко известна история, как Гагарина едва не сняли с полёта из-за флюса, он терпел боль и не признавался, пока не поднялась температура. Рентген выявил ещё только намечающееся воспаление. Обошлось без крайностей. К восьмому апреля, последнему заседанию Государственной комиссии по пуску космического корабля «Восток», окончательно утвердившей — я лечу, Титов — дублёр, здоровье обоих не вызывало нареканий. А Королёв по своему обыкновению отозвал меня в сторону, как только члены комиссии разошлись.

— «Восток» не укладывается в весовые характеристики. Если мы до двенадцатого не найдём, какое оборудование снять, полетит Титов.

— Два килограмма разницы, Сергей Павлович… При стартовой массе более двухсот тонн!

— Целых два килограмма, Юра.

— Снимайте систему жизнеобеспечения. Всю. Толком ни хрена она не работает.

— Ты с ума сошёл! Если что-то случится, как я объясню, что отправил человека без очистки воздуха⁈

— Давайте без паники, Сергей Павлович. Что я, что Герман, этот металлолом не поможет ни мне, ни ему. Хотите — оставьте муляж.

— Уверен?

— Так точно. У подводников, если не работает система регенерации, грубо считают: куб воздуха на час нормального дыхания, — о чём Королёв осведомлён, как минимум, не хуже меня. Но такова его манера — до принятия решения выслушать. — В спускаемом аппарате одна целая и две десятых куба, но воздуха ещё много где в оборудовании, в приборах. Полтора куба точно. То есть через полтора-два часа мне станет душно, но не до потери сознания, на тренировках приходилось куда хуже. Когда совсем невмоготу, закрываю иллюминатор шлема, отсекаю воздух из кабины и перехожу на питание из баллонов. Выигрываю пять часов. А там уже на Земле отдышусь. Или Герман, мы до мелочей обсудили.

Королёв только ниже опустил крупную свою голову. Уж он-то понимал риски и вообще считался пессимистом. Недаром его любимым выражением было «хлопнут без некролога».

Если полёт затянется, то за счёт вращения планеты траектория движения корабля сильно сместится относительно земной поверхности и будет пролегать не над СССР. Посадка «Востока» на территории недружественного государства — хуже полного провала.

— Ладно… Перед вылетом на Тюра-Там вам троим ещё предстоят ритуалы. Надеюсь, что-то успею придумать.

Под ритуалами он понимал звукозапись обращения первого космонавта, причём её сделали в трёх вариантах, я произнёс текст от своего имени, потом Титов и Нелюбов. Зашли в мавзолей Ленина без очереди, под прицелом телекамер прошествовали по Красной площади, телевизионщики снимали всех троих вместе и каждого по отдельности, там будет видно как монтировать. Наконец, наступил день отлёта на Тюра-Там, который войдёт в историю как Байконур.