Упущенные Возможности (СИ) - "Ande"

Потом я вспомнил, что Сталин здесь на вторых ролях, и той войны вполне может и не быть. Из того, что я успел узнать, можно было смело предполагать другое развитие событий. Потому что армия здесь строится по другим принципам, и для войны, а не для количества.

И тактика со стратегией, сильно ушли от тех дремучих представлений, что витали в Красной Армии моей реальности. Да и комиссаров вон, отменили. И вообще, как я смог понять, с точки зрения значимости, должности в правительстве считаются важнее и престижнее, чем в партаппарате. Хотя, Михал Иваныч — непререкаемый авторитет. Но, он же глава Верховного Совета…

Запутавшись в размышлениях, я спрыгнул с пролетки, прошел двором, и взбежал к своей двери. С досадой подумав, что кроме шляпы, в Кремле остался и мой автомобиль. И глядишь, завтра придется брести на работу под дождем.

В прихожей я зажег свет, стащил ботинки и носки заодно, и прошел в спальню. Спать как то не хотелось, и я решил переодеться в домашние трикотажные спортивные штаны, и полосатую тенниску. Что бы потом сварить кофе и почитать журнал ' Военная Мысль', который я нагло спер с работы.

Но всю эту благость мгновенно разрушило чувство опасности, вдруг взвывшее изо всех сил, стоило мне лишь войти в спальню. Я отсупил из освещенного дверного проема, и прижался спиной к стене, вглядываясь в темень комнаты.

Потом я выдохнул, сообразив что меня напугал едва уловимый аромат духов. А потом увидел, что на моей кровати кто-то спит. Хотя и так ясно, кто это тут так нагло спит!

Я прошел и уселся на кровать. Она проснулась, повернулась лицом ко мне, и потянулась:

— Ты меня забыл — утверждающе.

Я хмыкнул про себя. Забудешь такую. Вспышка медово-медного, откидываемого назад локона. Выстрел темных, почти черных глаз из под бровей. Бац- в упор, и мозги вылетают нафиг. И еще самые нежные губы, умеющие вмиг стать упругими и твердыми. И ощущение собственной громадности и всесилия, когда в руках такая тонкая и хрупкая — она. И чувство, что исчезает тоскливая и тянущая пустота, словно какой-то неведомый пазл, взял и сложился.

Но я и не подумал сказать, что вообще то, все время лишь о ней и думал:

— Ты как здесь оказалась?

— Меня дворник пустил, я сказала, что переезжаю к тебе.

— Переезжаешь? И вещи привезла?

— Я привезла гитару. Будешь мне петь блюзы.

— Слушай, ты вкурсе, что наглецов рано или поздно бьют?

— Прости, Боб, я такая дура.

— Не говори так. Хотя, можешь еще раз сказать…

В процессе этой содержательной беседы, я стягивал с себя брюки, а она уселась, расстегнула мне рубашку и принялась ее с меня стаскивать, покусывая в шею. А дальше мы как то потерялись из пространства и реальности.

Много позже, проваливаясь в сон, я понял, что рядом с Сашкой, из меня напрочь вылетело все гнетущее после Хамовников напряжение….

Я позорно проспал. Привыкнув вставать в пять сорок пять в казарме, я и здесь придерживался этого правила. Но сегодня меня разбудил шум на кухне, точнее, ревел примус. На часах, на полочке напротив, было начало девятого. Я вскочил, и как был, в чем мать родила, заявился на кухню.

Александра Илларионовна, демонстрировала высший аристократический шик. То есть босиком, в моей рубашке, жарила яишницу на примусе. Обернувшись на мое появление, изучив меня взглядом, задержав его на ээээ… в общем, лишь ненадолго его задержав, она скомандовала:

— Умываться, и завтракать! Быстро, я опаздываю на работу.

Пока умывался, думал что есть вот такие парни, что просто боятся сказать девушке о том, что нам не нужно быть вместе. Вот как выйти ночью под окно, к толпе джипов с «Владимирским Централом», доставшим весь квартал. И сообщить им, что не пошли бы вы к такой то матери — так увы. И голос не пропадает, да и руки — ноги работают как надо. И нос потом вправляю флегматично.

А тут — ищу слов, и не нахожу. Хотя взрывающиеся партфункционеры вокруг, прямо намекают, не нужен ей такой парень.

Так что, одеваясь, я твердо решил что я- не такой. От преступности стану бегать, а Сашку вот прям щас — выгоню.

Но, выйдя в гостиную я растерял решительность. Она где то в недрах квартиры нашла столовые приборы. Стол был сервирован к завтраку на двоих.

Сама — невероятно милая и домашняя, с аппетитом уплетала яичницу. Запивая кофе.

Усевшись напротив, я сказал:

— Знаешь, я ведь хотел вызвать милицию, и сдать им тебя. Был бы и у тебя условный срок — и занялся глазуньей о трёх яйцах.

Она отодвинула опустевшую тарелку. Отпила кофе, оперлась щекой о ладонь, и чисто по бабьи с умилением уставилась на как я ем.

— Как дела на роботе? — спросила.

— Откуда мне знать… в смысле, кто ж тебе скажет? У нас секретность.

Она фыркнула, встала, и задев меня бедром, направилась в спальню. Надо полагать переодеваться. И я подумал что сразу после завтрака никто с девушкой не расстается. Вот выйдем щас из дома… сам себя похвалил мысленно, за сдержанную последовательность.

Погода за ночь не то чтоб улучшилась, но дождь не шел, и в тучах иногда мелькало солнце.

Она хозяйски взяла меня под руку. Сама в этом своем таком простом с виду платье, с клатчем под мышкой, непривычно тихая.

Впрочем, когда мы остановились на углу переулка и Большой Лубянки, она распорядилась:

— Если вернешься раньше меня, постарайся не сломать гитару. И попробуй вечером все же приехать. Будем разбирать мои вещи.

— Тебя выгнали из дома?

— Наоборот, папа страшно ругался. Если, он вдруг объявится, и полезет к тебе драться… Ром, лучше убегай. Еще драк нам не хватало.

— Знаешь, Саш, гитару, хоть я ее так и не видел, я пожалуй сломаю. И вообще — я вспомнил про Чашникова, все остальное, и что на работе, наверняка опять непонятки — я сегодня, если даже вернусь, то заполночь

— Ничего не знаю- она закинула мне руки на шею, и поцеловала — я к тебе переехала, и буду ждать!

Потом повернулась и пошла в сторону Сретенки. Ну да, тут пешком ей минут пять идти. Ее комиссариат на Чистых прудах.

Топая в Кремль, я растерянно думал, что фигня, шанс есть. Вот объявится ее папаша, так и скажу — забирайте…Или по комсомольской линии ее пристыдить? Потом вспомнил Надежду Константиновну, она в политбюро как раз комсомол и курирует… и решил, что ну ее…

Усевшись за свой стол, я с наслаждением надел шляпу, как знак связи неспешности жизни, которую за двенадцать часов взломало бешеной чередой событий, а потом бросило в ту же рутину и спокойствие. Хотя, какое теперь спокойствие и неспешность?

Вдобавок ко всему, в ящике входящих уже лежало несколько конвертов. А один из них оказался адресован лично мне! Но не Сашкой, а товарищем Поскребышевым. Его то почерк я уже отлично знаю.

Думая о том, что нужно бы завести уже нож для бумаг, не торопясь вскрыл, и вник. И мучительно покраснел.

Листы нашей с Воронцовой переписки, были скреплены, а сверху был прикреплен лист, на котором рукой М. И. Калинина было начертано — ' В политбюро, для ознакомления'.

А ниже, уже напечатано- по списку рассылки. И список, в алфавитном порядке- Андреев, Берия, Ворошилов и прочие Орджоникидзе с Молотовыми и Крупскими. И визы товарищей руководителей, некоторые — с уточнениями и примечаниями. Те, кто просто пометили, что читали, теперь у меня будут числится приличными людьми. Потому что Молотов написал: ' у Поскребышева бардак в аппарате!'.

Микоян, отлил в бронзе: ' Пора уже ввести акциз на самогон! Подключить санитарную службу, учесть самогонные аппараты!'.

«Пусть уже кто нибудь скажет этому страдальцу, что Гирс сняла с него судимость сегодня ночью. По представлению НКВД, между прочим, тов. Поскребышев!» — раздраженно начертал Берия.

Орджоникидзе съехидничал: «Я не понял, кто за кем ухаживает?»

' Я приглашу этого Борисова на праздничный концерт нашего ведомства, прошу не перехватывать'- известил Каганович.

Еще несколько ядовитых отзывов, и завершающая резолюция Крупской:

«Какой идиот полез в личную переписку? Отстаньте от ребят!». Хотя имя идиота, стоит под распоряжением о рассылке.