Темноводье (СИ) - Кленин Василий

Славный бой оказался!

Кто-то из казаков тогда хотел дючеров полностью обдуванить, но Дурной запретил.

— Да ты кто такой!… — начал было один из поляковцев, но Тютя со Стариком его враз угомонили.

Гераська дивился исходу. Особливо, что Дурной сам помогал дючерам раны перевязывать… Но он промолчал. У Сашка были свои замыслы. И Гераська чуял, что не всё способен уразуметь в них.

Кстати, последнее, что взяли у дючеров — это двух аманатов. Двух совсем мелких охотников, на диво схожих ликами.

— Это будет залог того, чтобы вы соблюдали наш наказ, — грозно свел брови Сашко. — Нарушите — пустим их трупы к вам по реке.

Один из юнотов был серьезно ранен, но Дурной заверил дючеров, что вылечит его.

— И, ежели хотите, чтобы они с голоду не померли — везите нам хлеб. Запалите костер на том берегу Зеи — мы подъедем и заберем.

— А сколько надо?

— Сами смотрите — чтобы детям вашим хватило! Мы их самым последним куском кормить станем.

Дурной нарочно дючеров запугивал. Казакам он напротив велел с аманатами вести себя без злобы. Их никуда не запирали, поселили прямо среди ватажников. Быстро выяснилось, что они не просто схожи ликом. Оба дючера оказались братьями и даже двойняшками. Имена их были зело мудреные, но Дурной сразу принялся звать их Индига и Соломдига*.

Пока один брат лежал с ранами, их даже не стерегли. Ясно было, что один без второго никуда. Индигу стали пристраивать на разные работы, когда тот огрызался — поучали неразумника. Но без особой злобы — Дурной следил за этим. Да и работы той стало поменьше.

К первым снегам достроили башню, утеплили, и руки сразу высвободились. Подготовкой поля тоже перестали заниматься. Теперь лишь ждать, чтобы пепел да зола в землю ушли, а весной оттает — и можно будет боронить. После того, как отдуванили дючеров — нужных вещей у всех стало в избытке. Даже пушной охоте срок еще не пришел. Рубили дрова на печь да кухарили — вот и почти все дела.

Ну, кто-то шил тулупы на зиму. Старик тесал лыжи. Тютя бил свежего зверя, а Ивашка с Рытой с новой лодки рыбачили на Зее. Корела с Ничипоркой доделали горн и начали что-то ковать из железок по мелочи. Рыте Мезенцу даже три наральника из обрезков изготовили. Но им очень нужен был уголь для работы. Старик жечь его у острожка не позволил. Одно дело дым от печки по ночам, но совсем другое — многодневная гарь от ямы углежогной. Так что Климку с Ничипоркой послали — на север. Те поспешали вырыть ямы, пока земля не смерзлась — и вскоре сообщили, что к северу стоят холмы, где в изобилии растет строевой лес: сосны, лиственницы, есть липа и береза.

Дурной сразу удумал слать туда мужиков — валить лес.

— Там и уложим; а по весне, уже просохший, по Зее сплавим до места — построим настоящий острог! А из веток и сучков наши ковали будут уголь жечь. Безотходное производство! — снова ляпнул он что-то невразумительное.

И, будто этого ватаге было мало, учинил Сашко вечерами выучку. То собирал всех и обучал даурскому языку. Индигу же принуждал дючерскую речь говорить и пояснять. Гераську то особо злило.

— Почто мне эти словеса? Мы дауров с дючерами шертовали — пущай они наш язык и учат!

— Ну, и кто из нас дурной? — улыбался толмач. — Ты пойми: кто языком владеет — за тем и сила. Вот говорят о чем-то дауры по-своему — а ты понимаешь. Что умыслили, чего хотят. Ты ими повелеваешь!

Пришлось учить. Потом Сашко вызнал, что Ивашка сын Иванов грамоте обучен — и тоже сказал, чтобы всех читать и писать учил. Но тут у него не сильно-то вышло: Ивашка трепаться зазря не хотел. Дурной давил на него и так, и этак… Наконец, Ивашка пообещал, что учить будет токмо хотящих, и, ежели, сам не устанет за день. Чтобы людишкам не так тяжко было, иногда по вечерам Дурной устраивал посиделки с байками. Он уговорил Старика читать молитвы разные и рассказывать стихи из Библии. Сам же он любил пересказывать жития. И всё у него про князей древних выходило. Про Ольгу и внука ее Володимира Крестителя, про другого Володимира — Мономаха, про Бориса и Глеба, про Александра Невского, Василия Козельского… Правда, на князе Димитрии Донском они с Тимофеем сцепились.

— Ты обормот! — Старик брызгал слюной и сразу крестился, замаливая грех. — Князь Димитрий не святой!

— А я говорю — святой! — уперся Дурной.

— Ты еще поспорь со мной, шишига!

— Тогда я про Сергия Радонежского расскажу! Или и он не святой?

Старик жевал усы во гневе, но молчал. А Сашко принимался рассказывать про отрока Варфоломея… Надо сказать, что жития в пересказе Дурного выходили не особо благостными… Зато весьма интересными.

Наступало время реке в лед заковываться. За то время битые дючеры уже дважды привозили зерно. Честно, по роте, палили костер. Дурной с Тютей брали гребцов, одного из братьев — и плыли к послам через Зею. Показывали, что аманаты живы, давали поговорить, опосля чего забирали дань.

— А почему мы с них ясак не требуем? — как-то не удержался Гераська. — Аманаты есть, пусть рухлядь пушную несут!

— А кто мы такие, по-твоему, чтобы ясак требовать? — нахмурился Сашко. — Мы воры, Гераська. От приказного бежавшие и незаконно живущие. Коли еще и за государевых людей себя выдавать начнем — то вообще нас плаха будет ждать.

— Ну, мы же не для себя… — начал мяться Гераська, но понял, что затея дурацкая, и сам не стал продолжать.

Во второй раз, взяв зерно, Дурной внезапно сказал Индиге:

— Хочешь дома побывать?

Малой дючер испуганно вскинулся, не веря услышанному.

— Правда?!

— Если поклянешься вернуться — я тебя отпущу. На одну луну. Потом вернешься, как раз Соломдига полностью оправится — и я уже его отпущу. Будете по очереди бывать в семье…

Индига тут же истово поклялся своими духами и «богом белого царя» — и быстро перебрался на лодку дючеров.

— Зачем ты? — тихо спросил Митька Тютя. — Мало, что не вернется, так еще и острожек наш выдаст.

— Ради брата вернется, — улыбнулся Дурной. — Надо, Митька, нам другие веревки искать, кроме насилия, чтобы местных к себе привязывать. Понимаешь?

Тютя в сомнении сопел.

— А что до острожка… Думаешь, по снегу трудно будет его сыскать? Ты вон по следу соболя в лесу найдешь. А нас тут двенадцать мужиков здоровых.

— Это да, — грустно кивнул Тютя. — Зимой не утаиться…

Индига вернулся. Правда, к тому времени уже такого наворотилось!..

…Лыжники ворвались на острожный двор с нежданной стороны — с замерзшего уже озерка. Климка, Ничипорка с утра уехали собирать сучья в углежогную яму и вернуться должны были через две ночи. В северных сопках под это дело даже землянка чёрная была обустроена. Но вернулись они мало за полдень. Красные, жаром пышущие и еле дышащие!

— По берегу Зеи конники идут! — выкрикнул на весь лагерь Корела.

— Печь тушите! — заорал Старик, так как с холодами пришлось протапливать печь и днем.

К лыжникам кинулись с расспросами. Выяснилось, что ковали видели только шесть всадников. Видать, дозор. Сколько же их всего — неведомо. Дозорные — доспешные и оружные. Шли шагом, кони усталые, так что лыжники их с запасом обогнали. Казаки сразу принялись сволакивать всё в башню. Вскоре, и Рыта из «гнезда» гаркнул:

— Вижу! Вижу всадников! — скатился на низ и тоже в башню убёг.

Ждали долго. Следы следами, а в зарослях заприметить тайный острожек нелегко. Но неизбежное случилось.

— Нашли, — глухо бросил своим с третьего уровня башни Ивашка. — Снаряжайте пищали.

Всадники оставались внизу, мало-мало за сто шагов от башни. Стояли, переговаривались. Ивашка говорил, что видно плохо, но их, вроде бы, не больше десятка. Услышав новость, Тютя с парой поляковцев тихонько открыл дверь, которая не выходила на северную сторону, и ужом прополз к пустым балаганам.

В то же время, один из всадников отделился от группы и открыто, шагом, поехал к острожку.

— Сашико Дурно здэсь? — на ужасном русском спросил он, подбоченясь.

— А тебе про то какой интерес, нехристь? — сварливо бросил в узкое окошко Старик.