Евгений Шалашов - Лихое время. «Жизнь за Царя»
– Погоди – щас холопа пошлю, – решил Иван Никитыч, выбирая взглядом, кто пошустрее.
– Давай-ка, сам вези, – сказал Федор Иванович.
– Ты чего? – возмутился Романов. – Убьют, как я бабе твоей в глаза гляну?
– Быстрее, боярин! Эти деньги еще до Белого озера везти! Холопы повезут али бабы с детьми? А убьют нас обоих – зазря, считай, все наши старания пропали. И Мезецкому ты обещал девок его сохранить! Давай…
– Эх, Федор… – проскрипел зубами Романов, но, осознав правоту друга, кивнул: – Щас, поскачу… дай хоть одного, да спешу!
Боярин выбрал того, кто подскакал ближе, выстрелил, метя в грудь коня. Передняя лошадь резко завалилась на бок, а всадник, вылетев из седла, угодил под копыта напиравших сзади. Загремели выстрелы холопов, и нападавшие смешались, отступая. Отойдя на безопасное расстояние, часть верховых спешилась и, выстроившись в цепочку по обеим сторонам дороги, пошли в новую атаку.
– Иван, не тяни! – прикрикнул на друга Шереметев.
Боярин Романов торопливо перезаряжал мушкет. Закончив, толкнул оружие к ногам Федора Ивановича и принялся выискивать глазами лошадь. Обниматься, говорить прощальные речи было некогда. Шереметев не стал просить, чтобы Иван позаботился о его жене и детях. Ясно, что позаботится.
Пока ловил коня, привязывал к луке кошель с серебром, Романов замешкался. Уже в седле Иван Никитыч почувствовал, как в спину что-то ударило. Не так, чтобы очень больно, но – чувствительно. Так, словно снежным комком залепили…
Поморщившись, боярин Романов поскакал к обители. Он уже был у самых ворот, когда понял, что руки и ноги его не слушают, а седло куда-то уходит. Валясь наземь, Иван Никитыч улыбнулся – не придется смотреть в глаза вдове и сиротам боярина Федора…
Пошехонские шишиги
– Евфимий, щенок, душу выну! – орал Никита, гоняя по сугробам большеголового парня в бараньем тулупчике.
Парень, как заяц, нарезал по поляне круги и верещал. Но немного не повезло – запнулся, упал, а мужик, догнав, пнул его в спину и принялся бить кулаками.
Мужики, сидевшие вокруг костра, только посмеивались и не вмешивались. Ниче, Фимка парень здоровый, выдюжит! Да и лупит батька за дело! Фимка, посланный в дозор, проспал отряд панов, рыл десять. Нет бы перехватить, да в мороженую землю по самые уши вбить, так Евфимий, сукин сын…
Была еще одна причина, чтобы колотить сына. Паны-то что, ляд с ними – прошли и прошли. Эти ушли, других отловим. Но парень заснул на сугробе! Понятно, устал, но не маленький, должен понимать, что заснуть зимой поверх сугроба – смерти подобно! Уж если совсем невмочь, то надобно в снег зарыться. Фимка меж тем вырвался из рук отца и припустился в лес, но Никита, ухватив дрын, нагнал его, сбил с ног и стал охаживать по спине. Отрок орал благим матом, пытаясь уползти. Отец, разъярившись, стал бить его по голове.
Переглянувшись, мужики пожали плечами – не дело, конечно, если дрыном по башке, да отцу виднее. Но так думали не все, потому что один встал и подошел к озверевшему мужику.
– Хватит! – сказал он, перехватывая дрын.
– Че?! – вытаращился Никита. – Я ему батька – что хочу, то и делаю! Ты кто таков, чтобы вмешиваться? Да я тебя щас…
Никита попытался вырвать дрын, но тщетно – в руках у мужика он словно в лед врос! Оставив эту затею, размахнулся, пытаясь попасть нежданному заступнику в ухо. Увесистый кулак врезался в раскрытую ладонь, как в стену.
– Хватит, – спокойно повторил мужик, глядя прямо в глаза. Никита сник и будто усох, став ниже ростом. Ему стало не по себе. Не то от пронзительного взгляда, не то от лица, которое и рожей-то нельзя назвать – один шрам, из которого торчат глаза без век…
– Да я его поучить хотел маненько, – сказал Никита, оправдываясь. – Что ж он, сучий потрох, службу завалил? Че, сына нельзя поучить?
– Поучил, хватит… – Подняв из сугроба скулящего Фимку, мужик обнял его одной рукой, другой ухватил за плечи отца и повел обоих к костру.
Пока шли, Никита опамятовал и в ужасе подумал, что мог бы забить до смерти собственного сына! Как бы он опосля жил? А тот, что со шрамами, сумел и парня спасти, и отца перед сыном не унизил…
У шишиг, сидевших вокруг костра, не осталось ни родных, ни близких. У каждого за спиной могилы, пепел родного дома, клочок отцовского поля, поросший кустарником… Теперь они не люди, а шишиги – лесная нечисть, что нападает в укромных местах на человека, не оставляя ни косточки, ни волоска. Еще их звали «шильниками», как зовут в народе убийц, предпочитавших бить жертву шилом – ранка незаметна, да укол смертелен…
У Никиты, пока он с Фимкой был на охоте, убили жену и пятерых детишек, отца с матерью, соседей. Вдвоем схоронили всю деревню. Никита с той поры побелел, а парень разучился говорить…
Вожак, строгавший сучок, посмотрел на виноватого Фимку и тяжело дышавшего Никиту, усмехнулся и слегка сдвинулся. По его примеру сдвинулись остальные, давая место.
– Ну, что дальше-то будем делать, Онцифир? – поинтересовался один из мужиков, просительно заглядывая в глаза атамана. – Может, в стан пойдем?
Вторую неделю шишиги не спали и толком не ели, высматривая подходящую добычу. На большой силенок не хватит, а вот такой, в десять голов – самое то! И попадались, как на грех, за пятьдесят рыл. А сегодня из-за Фимки добычу упустили…
– В стан пойдем, – решительно заявил вожак, бросая деревяшку в костер.
Мужики радостно повскакивали и принялись собираться. Хотя какие там сборы? Вытащить из шалашей тощие заплечные мешки да вбить ноги в широкие лыжи. У костра остались лишь атаман да мужик со шрамами.
– А ты чего? Особого приглашения ждешь? – поинтересовался Онцифир.
– Да я тут останусь, – усмехнулся тот, подняв остатки верхней губы, от чего лицо сделалось еще страшнее.
– Одному идти – гиблое дело, – попытался атаман уговорить мужика. – Убьют, и вся недолга. Давай с нами. В баньке попаримся, горячего похлебаем. Отдохнем пару дней, да снова – панов ловить.
– Ничего, без баньки как-нибудь, – пожал тот плечами. – А так, авось, кого-нибудь и укараулю… А убьют – невелика потеря.
Мужик со шрамами прибился недавно. Знали, что зовут его Павел, а кто такой – никто не спрашивал. Надо – сам скажет. Про шрамы тоже не спрашивали. И так видно, что не от медвежьих когтей и не от волчьих зубов, а от чего-то острого, навроде сабли.
– Ну, как знаешь, – сказал Онцифир, чувствуя облегчение. Вроде пытался уговорить, да тот сам не захотел. На самом-то деле атаману тоже было не по себе – трудно было разговаривать, глядя на синие бугры, впадину вместо носа и безгубый рот с обломками зубов…
– Стрел бы оставил, штук пяток, – попросил Павел.
– Бери все, – сказал атаман, откидывая берестяную крышку саадака.
– Благодарствую, – обрадовался мужик, без зазрения совести выгребая стрелы.
Березовые поленья да сухой камыш в стане есть, железо тоже, а наконечников наковать – пара пустяков.
Онцифир, обойдя мужиков, забрал у них остатки харчей – вяленую рыбу и сухари. Сухари, одно название – хлеб уже давно пекли из желудей и коры, но все лучше, чем голимая рыба.
– Ну, ладно, – сказал атаман, оставляя мешок с едой у ног Павла. – Бог даст – свидимся.
Мужики уходили. Кто, помахав на прощание рукой, а кто, отвернув морду.
Павел, равнодушно проводив товарищей взглядом, почувствовал облегчение – пока был вместе с шишигами, приходилось слушаться атамана, что не хотел рисковать жизнью мужиков. Будь его воля – не побоялся бы напасть и на большой отряд панов. А вдруг встретился бы ему тот пан Казимир, что ссильничал и убил его женку, зарубил детушек и старуху мать? Зато теперь можно отвести душу! Оставшись, он вытащил из-за пазухи лакомство – кусочек сала, которое берег не для еды – мазать лыжи, чтобы лучше скользили.
Лыжи готовы, осталось лишь оглядеть лук и стрелы, перемотать онучи, вскинуть мешок поудобнее и… А на хрена ему мешок с рыбой и сухарями? Живому и без еды можно перетерпеть, а мертвому – все равно. Скинув мешок, припорошил его снегом. А теперь вдогонку за той бендой, которую проворонил Фимка…
Маленький отряд прошел по лесу верст десять (может, больше? кто ж их считает!) и вышел к болоту, казавшемуся замерзшим. Только болото не замерзает даже в лютые морозы, а корка льда со снегом – это так, обманка. Вытащили из схоронок снегоступы, на которых ходили через болото.
– Идти за мной, след в след. Не останавливаться! – сказал атаман и пригрозил: – Ежели кто тонуть начнет – спасать не будем! Ну, с Богом!
Бубня под нос «Отче наш», Онцифир двинулся вперед, а следом реденькой цепочкой пошел весь отряд – шестеро мужиков.
Ходить по болоту на снегоступах лучше, чем на своих двоих, но обнадеживаться не стоит. Всякое бывает. Можно так ухнуть, что только болотная нечисть вытащит. Вон, у лосей копыта широкие и по болотам сохатые шастать мастаки, но и они каждый год десятками тонут.
Корка, покрывавшая бездонную глубину, похрустывала и проламывалась. Никита, опытный охотник, шел последним, ставя лыжи уже не на снег, а в бурую жижу. Слева вдруг что-то засвистало, зарокотало, и Фимка, что шел перед батькой, испуганно остановился…
