Иван Евграшин - Стальной Лев Революции. Начало
Большевики сначала начали втягиваться в сгоревшую деревню, но вдруг остановили продвижение. Дозорным колчаковцев показалось, что они начали что-то или кого-то искать на пожарище, потом быстро подались назад, опять собрались за околицей, что-то горячо обсуждали, размахивая руками. Селиванов подумал, что у них там митинг.
Подпоручик Михеев минут десять наблюдал за происходящим непонятным бардаком, потом отдал приказ полуроте построиться и начать выдвижение на опушку перед деревней. Большевики, наконец, заметили врагов, но повели себя странно.
Сначала раздалось несколько выстрелов, видимо стреляли в воздух, а потом произошло какое-то шевеление. Затем в сторону белогвардейцев поскакал всадник, который размахивал чем-то белым, видимо чистой нательной рубахой. Подпоручик Михеев недолго рассматривал кавалериста в бинокль, а потом отдал приказ остановить выдвижение и, вскочив на своего коня, отправился навстречу командиру красных. Подпоручику стало любопытно, что там происходит. Пока они сближались, красноармейцы гурьбой отошли к реке, но переходить ее не стали, а остались стоять на левом берегу Бартыма.
Навстречу друг другу ехали не очень быстро. Береженого, как известно Бог бережет.
Наконец съехались.
Красный командир выглядел нервным, кусал губы и постоянно оглядывался на своих бойцов. Отряд большевиков так и стоял гурьбой на берегу реки и там видимо опять начался стихийный митинг. Крики долетали до того места, где встретились два всадника.
У красного командира оружия в руках не было, он действительно размахивал, пока ехал, чистой нательной рубахой.
- Чего вам угодно, товарищ? Сдаться хотите? - первым спросил подпоручик.
В руке у Михеева был револьвер, но он не поднимал оружие, а использовал его наличие скорее как меру предосторожности. Подпоручик разглядывал командира большевиков.
Перед ним был среднего возраста мужик, явно бывший крестьянин, видимо в свое время дослужившийся до унтер-офицера.
- Сдаться? - удивился большевик. - Нет, конечно, - он немного помолчал, потом представился. - Комроты Горшков. С кем я разговариваю?
- Подпоручик Михеев. Чем обязан, «господин» Горшков?
Красный не обратил никакого внимания на явную насмешку и немного подумав, ответил.
- Дело в том, «господин» подпоручик, что в этой деревне живут родственники нескольких моих бойцов. Мы знаем, что Ваш отряд подошел к деревне позже, чем мы. Вы же еще не были в деревне?
- Еще не имел такого удовольствия.
- Я так и подумал. Эти люди убиты, а дома сожжены. Деревни как таковой нет.
Большевик немного задумался.
- Кто это сделал не ясно. Сначала я приказал отступать, но мои ребята уперлись и не хотят уходить пока не похоронят своих родичей. Поэтому я предлагаю задержать бой на то время, пока мы не похороним убитых.
После этих слов подпоручик Михеев, до того снисходительно улыбавшийся, посерьезнел.
- Вы что с ума там все посходили? Так не делают. Что я доложу своему начальству?
- Скажете, что красные сами выкопали себе могилы.
Горшков смотрел очень серьезно.
- Я Вам не верю, господин Горшков.
- Так отправьте дозорных или если хотите, поедемте вдвоем. Посмотрите на все сами. Гарантирую, что в случае чего застрелить Вы меня всегда успеете, подпоручик.
Подпоручик помолчал, через некоторое время задал вопрос.
- А Вам-то, товарищ, зачем это надо? Тоже мне придумали – чужих убитых хоронить.
- Почему чужих. Своих. У меня родители тут жили, сестренки. Не знаю, что там после боя получится. Может, поубиваем мы друг друга, может - нет, - он указал на дымящиеся пепелища. - Но там дети малые валяются. Убитые. Похоронить надо по-людски. Вдруг потом будет некому?
Михеев растерялся. От неожиданности сказанного он чуть не выпустил из руки «Наган».
Красный явно не врал, слишком потерянный был у него вид, и горе явно прорывалось наружу, хотя он и крепился. Подпоручик сам был из небогатой семьи, которая дворянство заработала не очень и давно. Его прадед был из крепостных крестьян. Дед и отец всю жизнь служили Родине офицерами и погибли в войнах Империи. Отец же всегда говорил ему: «Внимательно прислушивайся к тому, что говорят солдаты, особенно старослужащие. В их словах иногда больше пользы, чем во всех приказах, которые ты получишь, и береги людей».
Подпоручик закурил и, задумавшись, протянул портсигар Горшкову. Тот не отказался и взял папиросу.
Покурили, молча, поглядывая то в сторону деревни, то на стоящих поодаль солдат.
Наконец Горшков выбросил окурок.
- Что делать будем, Благородие?
- Что делать? Поедем, посмотрим сейчас. Подожди, я сейчас своим скажу, что в деревню поеду.
- Я тоже своим скажу. Может, по паре солдат возьмем постарше? Молодые горячи больно. Мало ли чего?
- Давай. Где встретимся?
- Здесь же.
- Хорошо.
Они разъехались к своим солдатам и минут через пятнадцать вернулись на место встречи.
Коротко переговорив, двинулись в сторону деревни. Солдаты шли, держась за стремена своих командиров.
Когда подъехали вплотную к крайним домам, запах гари усилился и сквозь него, явственно начал пробиваться сладковатый запах горелого человеческого мяса.
Миновали крайний дом и въехали в деревню.
В распахнутых воротах ближайшего дымящегося пепелища, Михеев сразу увидел несколько трупов, которые лежали прямо на улице. У одного из них, здорового мужика, из спины торчали вилы, которые сжимала в руках мертвая женщина. Полголовы женщины было снесено топором, который валялся рядом. Вокруг лежали трупы нескольких стариков и ребенка лет восьми. Все они были зарублены. Складывалось впечатление, что мужик с топором ворвался в этот двор и начал рубить людей, которые выбежали на улицу из горящего дома, а женщина с вилами каким-то образом смогла подобраться к нему сзади и нанести удар, но это не помогло ни ей, ни ее родственникам.
«Красный» и «Белый» продолжали медленно ехать к центру деревни. Солдаты угрюмо шли рядом.
По всей деревне валялись трупы. В основном это были старики, женщины и дети. Мужиков было очень мало. Было видно, что люди, в основном убиты подручными средствами – вилами, серпами, цепами, топорами и всем чем богат нормальный крестьянский двор. Огнестрелов было относительно мало, поэтому обвинить колчаковцев или большевиков было сложно. Люди сами посекли и пожгли друг друга. Среди пепелищ, бродило несколько, похоже, сумасшедших женщин, которые совершенно не обращали внимания на проезжающих и проходящих. Одна из них таскала на руках явно мертвого ребенка, лет двух, если не меньше. Еще одна попалась им по дороге. Она сидела у обочины и баюкала мертвую девчушку. Солдаты подходили к женщинам и пытались что-то выспросить, однако те настолько ушли за грань, что, скорее всего вообще не понимали происходящего.
По пути попалось несколько целых домов, до которых поджигатели по каким-то причинам не добрались. Командиры посылали в каждый из таких домов солдат, но каждый раз те возвращались и докладывали, что дом либо пустой, либо там тоже мертвые.
Наконец им «повезло». В одном из домов в самом центре деревни они обнаружили живого деда, который сидел в доме за столом совершенно один и почему-то пил чай.
Командиры, которые уже давно спешились, вошли в дом. Солдаты прошли следом. Дед поднял голову и, отхлебнув чая, спокойно посмотрел на вошедших людей.
- Здорово, служивые. Какими судьбами?
Солдаты, взрослые деревенские мужики, которые провоевали не один год и повидали на своем веку очень много, испугавшись, рванули на выход. В дверях образовалась давка.
Немного постояв в сенях, и успокоившись, все вернулись назад.
Командиры не побежали, но попятились от старика, который продолжал прихлебывать чай. Тот, присматривался к Горшкову.
- А я ить тебя знаю. Горшкова ты Спиридона сын будешь, которые в том годе приехали. Андрюха. Так?
Горшков смутился.
- Так. Что произошло-то?
Дед рассказал.
В деревне жили преимущественно кустари - сапожники и кожевники, практически все друг другу родичи – Кожемякины и Сапожниковы, беднота и середняки. Было несколько богатых дворов – Овсовы, которые занимались сельским хозяйством и их родичи – Сундуковы, тоже середняки и беднота, занимавшаяся производством и выделкой экипажных ходов, саней, деревянной посуды, сундуков. В последние полгода стало невозможно наняться батрачить, ни спокойно работать. Все это время у кустарей с работой была просто беда. Кругом война, которая в этой губернии бушевала уже почти год. Кого-то из мужиков мобилизовали, кто-то остался. Но все равно работы не было. У местных кулаков, Овсовых, на фоне отсутствия работы и заработка у большей части соседей - все было хорошо. Своим родственникам, Сундуковым, Овсовы еще как-то помогали, а вот чужим - нет. Чужими для них были и Кожемякины с Сапожниковыми. Да и своим-то работы много не было. Сеяли да жали, запасались на зиму. Противоречия тлели и накапливались, как и взаимная ненависть. Но исподволь. До открытых столкновений не доходило, хотя иногда ругались чуть не до драки. Копилась злость друг на друга у соседей целый год, вот и «полыхнуло».
