Иван Апраксин - Подменный князь
Когда мы выходили, мама обнимала меня за плечи, и мы медленно шли домой, еще очарованные пережитыми эмоциями, стараясь не расплескать их. Однажды мы вышли из храма зимой и побрели в свете ночных фонарей через заснеженный парк, отделявший кафедральный собор от официального центра города. Стоял мороз, снежинки кружились в черном небе. На мне была шапка с длинными ушами, все время налезавшая на глаза. Я оглянулся на светящиеся теплом окошки собора, оставшегося за спиной, и спросил маму:
– А почему мы ходим сюда редко? Давай ходить каждый день. Это ведь можно?
На что мама грустно улыбнулась и, поправив мне шапку на голове, ответила:
– Когда-нибудь потом, Володенька. Потом. Когда-нибудь эта власть наконец накроется медным тазом, и тогда можно будет ходить в церковь каждый день.
– А когда? – спросил я.
– Не знаю, когда, – покачала головой мама. – Боюсь, что не слишком скоро, сынок. Но это обязательно произойдет. Нужно только подождать.
Как мама сказала, так и произошло: безбожная страна с оглушительным треском развалилась на наших глазах. Причем гораздо скорее, чем мама предполагала. Правда, сама она до этого не дожила: умерла еще молодой. А я остался и увидел, как сбылись ее предсказания. Другое дело, что, став взрослым, я уже не ходил в церковь каждый день, как собирался в детстве. Но все равно каждый раз, заходя в храм, я вспоминаю маму и чувство счастья, охватывавшее нас в те минуты.
– Кирие элейсон, – запел хор, когда диакон Феодор принялся по-гречески читать просительную ектенью.
Мы с Любавой стояли позади всех, но немного сбоку, так что хорошо было видно все происходящее. В храме царил полумрак. На улице уже стемнело, да и много ли света могло пробиться сквозь крошечные окошки, больше похожие на крепостные бойницы? Свет давали только свечи, горящие перед иконами, и несколько масляных светильников, развешанных по стенам.
И вдруг ощущение спокойствия пропало. Это произошло в одно мгновение, стоило мне, как и всем присутствующим, осознать нашу уязвимость от внешнего мира. Со всех четырех сторон послышался сильный грохот, разом заглушивший слова диакона и пение хора.
Деревянный храм стал сотрясаться от наносимых ударов. Феодор замолчал и повернулся, отец Иоанн вышел из алтаря, и в свете свечей я увидел его побледневшее растерянное лицо. Стоявшие позади женщины с детьми рванулись было на улицу, столпились у дверей и тотчас же отпрянули, испугавшись. Дверь оказалась закрыта снаружи.
Взоры людей обратились к окнам, но и там мы увидели тьму непроглядную. Ну да, вот почему был грохот – это заколачивали снаружи дверь и окна храма.
Я почувствовал, как Любава стиснула мою руку. Мы переглянулись и поняли друг друга. Перепуганные люди метались по тесному храму, плакали и кричали дети, голосили женщины. Мужчины пытались выломать изнутри дверь и окна, но ничего не выходило: нападавшие приготовились заранее и припасли очень толстые доски, которыми заколотили выходы.
Цель этого была совершенно ясна: нас собирались сжечь заживо!
На короткое мгновение у меня мелькнула мысль о том, что фантазия убийц во все века довольно однообразна. В двадцатом веке фашисты поступали точно таким же образом.
А кто это сейчас? Впрочем, размышлять об этом времени не было. Никто не собирался с нами разговаривать или требовать чего-то. Окружившие храм снаружи люди имели одну и совершенно конкретную цель – сжечь строение вместе со всеми находящимися внутри.
Послышался треск – это загорелась принесенная нападавшими солома и мелкие дрова. В храме наступила короткая тишина. Люди замерли с перекошенными, белыми от ужаса лицами, с безумными глазами. Они стояли, словно прислушиваясь и не веря в то, что все это происходит с ними в действительности. Сейчас их сожгут. Мужчин, стариков, женщин и детей – без разбора.
Любава прижалась ко мне, и мы снова встретились взглядами. Мы оба не хотели умирать.
Треск снаружи становился сильнее, женщины вокруг нас снова закричали. Теперь уже явственно слышался запах дыма, это огонь охватил деревянные стены, и дым, сначала струйками, а затем клубами повалил внутрь помещения.
В дыму стало плохо видно, от горящих стен исходил жар, огонь перебрался на деревянную кровлю, и сверху посыпались искры. У меня, как у многих, возникла идея дождаться, пока сгорит дверь, а затем выломать ее и выбраться наружу. Конечно, если горящая крыша не рухнет до этого. Люди, надеясь на это, во все глаза глядели на дверь, ожидая, когда массивный дуб поддастся разрушительной силе пламени.
Но потом я понял, что это – в буквальном смысле слова не выход. Во-первых, в двери возникнет ужасная толкучка, а кроме того, именно там нас и будут поджидать нападающие. Кто не сгорит в огне, тот погибнет от меча, а это плохая альтернатива.
«Я был перенесен из двадцать первого в десятый век, чтобы бездарно и тупо сгореть, не успев ничего сделать, – подумал я. – Этого не может быть! Я должен, просто обязан спастись отсюда!»
Недаром в моих таинственных снах Нечто внушало мне, что у меня есть предназначение. Что я заброшен сюда для того, чтобы выполнить некую работу. А раз так, то я должен спастись.
Вместе с тем я понимал, что это самое Нечто отнюдь не станет вторгаться в события и вытаскивать меня. Спасать свою шкуру мне придется самому!
Но как? Времени оставалось все меньше и меньше. Любава молчала, она лишь умоляюще смотрела на меня, и это заставляло мой мозг работать еще интенсивнее. В конце концов, кроме всего прочего, я только совсем недавно встретил свою первую настоящую любовь! Погибнуть сейчас было бы верхом глупости…
Итак, что мы имеем? Заколоченный снаружи храм, к тому же горящий. А снаружи наверняка стоят люди с оружием. Невесело, и соображать нужно быстро. Очень быстро. С крыши уже падали горящие части кровли, все помещение заволокло дымом, и слышались лишь отчаянные крики женщин и детей…
«Если Бог закрывает двери, он обязательно оставляет открытым окно». Кто сказал эту внезапно вспомнившуюся мне фразу? В ту минуту я этого не помнил, но вдруг что-то меня озарило.
Я вспомнил о том, что почти все виденные мною старинные храмы имеют еще одну дверь – сзади, со стороны алтаря. Мирянам входить в эту дверь возбраняется, она предназначена лишь для духовенства, которое имеет возможность входить в церковь через алтарное помещение.
Есть ли здесь такая задняя дверь?
– Бежим! – крикнул я Любаве и потянул ее за руку. – За мной!
В дыму видно было уже очень плохо, так что двигался я по памяти. Пробившись через столпившихся людей, мы выскочили на клирос, а там я увидел прямо перед собой обитые серебром и расписанные ликами Царские Врата.
Распахнув их, я втащил за собой Любаву в алтарь. Вообще-то женщинам вход в алтарь запрещен в любом случае. Если женщина оказывается в алтаре, его нужно освящать заново. Впрочем, в нашем случае это не имело значения: этим алтарем уже не будут пользоваться, он сгорит через несколько минут.
Дыма здесь было столько же, но очертания стола с антиминсом еще угадывались, а впереди…
Впереди была открытая дверь, в проеме которой виднелась массивная фигура отца Иоанна.
Ага, значит, я оказался прав! Задняя дверь тут есть, и ей уже воспользовались священник и диакон. Что ж, странно было бы судить их за то, что они спасали свои жизни.
А что они еще могли и что должны были сделать?
Позвать за собой всех прихожан? Но это создало бы толпу, давку, это привлекло бы внимание врагов, и все погибли бы. А вдвоем у них оставался шанс выскочить незамеченными. Хорошо ли духовным лицам спасать себя, бросив умирать свою паству? Можно ли судить за такое? Человеческим судом – нет, нельзя. На такие дела только один судья – Бог…
Подбежав к низенькой двери, я нырнул в нее, таща за собой Любаву. Земля оказалась в метре внизу, так что мы буквально вывалились наружу и упали. Кругом было светло, как днем. Сыпались искры, жар исходил от пожара, трещало горящее дерево. Это был задний двор церкви, выходящий на соседние дома, окруженный забором. В ярких отсветах пламени повсюду метались фигуры, и я понял, что мы не спаслись. Да, из огня мы выбрались, однако главное дело было не сделано.
Я сразу же узнал нападавших – это были северные воины, пришедшие сюда с Владимиром. С обнаженными мечами они стояли вокруг пожарища, поджидая нас.
Отец Иоанн отбивался от двух пытавшихся схватить его воинов. Был он безоружен, но успел схватить отвалившуюся доску и, размахивая ею, сумел превратить ее в грозное оружие. Громадного роста, широкий в плечах, он как медведь шарахался по двору, и воины опасливо отскакивали от него.
– Берегись! – кричал он, крутя вокруг себя пылающую с одного конца доску. – Расступись, зашибу!
Вид его был настолько страшен, что никто из нападавших не решался приблизиться к нему. Мое первое впечатление о священнике не обмануло: он был, несомненно, настоящим викингом – бесстрашным и грозным в бою. Сейчас, в минуту опасности, он вновь превратился в того, кем наверняка был прежде, – в воина, беспощадного к врагам и не боящегося за собственную жизнь.
