Владислав Стрелков - Случайный билет в детство
— Сбор у школы послезавтра в десять часов. Не забудьте. — Щупко взяла приготовленные листы. — А сейчас берем листочки, выбираем темы, они на доске, и пишем. Те, кто хочет писать на свободную тему — пожалуйста…
Все склонились над листами. Рядом засопел Олег, обдумывая начало сочинения. Он немного погрыз ручку и начал что-то записывать. Я вздохнул и ещё раз просмотрел список. Может, по Байрону тему взять? Или все-таки взять одну из предложенных тем? Вообще-то историю я знаю отлично, так что я принялся за «Пугачевский бунт», отвергнутый мной вначале. Самой темы «Капитанской дочки», касался осторожно, так как плохо помнил произведение. Однако увлекся так, что не заметил, как пролетел час.
Когда Щупко начала собирать наши работы, в кабинет, с журналом в руках, зашел Коротов.
— Садитесь. — Он остановился у доски и объявил:
— Ваши контрольные работы проверены. Могу обрадовать — плохих оценок, то есть двоек — нет. Да и троек всего две. Сейчас я объявлю результаты по вашим работам и, соответственно, оценки за год.
— Итак, — Василий Владимирович открыл журнал. — Антонова — пять, Агаревич — четыре, Васильчиков — три, Волжанин — четыре, Вязов — четыре…
Дальше я слушал в пол уха.
— … Зеленина — пять… Толина — пять … Савин — четыре…
— Оп-па! — удивился Олег, — я на такую оценку и не надеялся. Вот повезло…
На стол упала записка. Развернул. «Огромное спасибо!!!», а под надписью довольная рожица.
— А это от кого? — спросил Савин.
Я понял от кого, но промолчал, просто пожав плечами.
— Наш пострел, — хмыкнул Савин, — сам не знает где поспел.
Потом учителя ушли проверять наши «шедевры», а мы остались в классе, обсуждать предстоящий поход и дискотеку. На удивление, преподаватели справились быстро.
Очень довольные мы шли домой, чуть ли не вприпрыжку. Не поддаться всеобщему настроению было невозможно. Да и итоговым оценкам можно было радоваться — у меня ни одной тройки за год. У Савина их на две меньше, чем в прошлом году, что привело его в дикий восторг.
У его подъезда остановились.
— Когда к Вершине пойдёшь? — спросил Олег.
— Откладывать не буду. Сейчас пообедаю и двину.
— Я с тобой, — а то опять втюхаешься в историю, вытаскивай потом тебя.
— Это когда такое было-то?
— Было-было, — усмехнулся Савин, — так что вместе пойдем.
Родители были дома. Порадовал их своими успехами и быстро пообедав, выскочил во двор. Олег уже ждал меня, меря шагами ширину дороги у крыльца. До четвертого дома топать далековато. Он находился на самом краю микрорайона, и идти к нему пришлось постоянно в гору, хоть и очень пологую. Пройдя мимо школы, Савин пошутил:
— Какое-то восхождение к Вершине.
Через пятнадцать минут мы подошли к четвертому дому. Эта пятиэтажка была восьмиподъездная, в отличие от остальных домов в микрорайоне. Из какого-то окна, в районе третьего этажа, слышалась отборная брань.
— Во загибает, — прислушался Олег, — и где тут Вершину искать?
— И спросить, блин, не у кого, — оглянулся я.
Напротив дома кроме играющих детей не было. Поймав пробегающего мимо мелкого мальчишку, спросили:
— Вершинина знаешь?
— Знаю, — кивнул тот важно.
— А где живет?
Пацан показал на третий этаж, с которого неслись звуки матерного скандала.
— Вон его окна. — И вывернувшись из рук, ускакал к песочнице.
— М-да, — пробормотал Олег, — можно было догадаться…
Во всех домах нашего микрорайона планировка была однотипная, поэтому определить номер квартиры труда не составило.
— Здесь меня подожди, — сказал я Савину, — чего вдвоём туда переться?
— Угу, — кивнул Олег и сел на лавку.
В подъезде невыносимо пахло краской. Советская, блин, химия — самая вонючая химия в мире! Стараясь не касаться стен и перил, и дышать через раз, поднялся на третий этаж. Нужная дверь была жутко обшарпанной и выглядела дико, среди других, аккуратно оббитых дерматином. В районе замка множественные трещины и вмятины, как будто дверь много раз отжимали топором или монтировкой. Звонок отсутствовал, точней, вместо него торчали только провода. Постучался. Подождал немного, слушая доносившийся через дверь скандал. Этажом ниже громко хлопнули дверью, и двое быстро сбежали по лестнице. Я ещё раз постучал, затем повторил, но сильней. Оглохли что ли они там от своего мата?
Только я собрался в последний раз долбануть по двери, как она сама распахнулась. Из квартиры на меня пахнуло жуткой смесью курева, потных тел и перегара, отчего я отшатнулся на шаг назад. Запах краски показался мне гораздо приятней. Кто-то в глубине комнат продолжал выстраивать матерные рулады.
Во, даёт! — подумал, слушая как в матерную композицию вплетаются словечки из «фени». А внутри-то какой бардак! М-да, тут уборки давно не проводили. Вдоль стены стояли разнокалиберные бутылки. Это сколько они выпили-то! Мне даже стало немного жаль Вершину. Попал парень под закон яблока, и не того, что на Ньютона свалилось, а того что рядом с деревом упало. С такими родителями дорога жизни определяется автоматически.
Из-за двери, держась за ручку, вышла женщина в халате с растрепанными волосами. Она, пьяно покачиваясь, смотрела на меня, щуря то один, то второй глаз. Видно в глазах троилось, и женщина пыталась сосчитать количество визитеров. Наконец она вперила в меня правый глаз и спросила хрипло:
— Чё надо?
— Игорь … дома? — через кашель выговорил я. Ну и дурман тут. У самого скоро в глазах троиться начнёт.
— Нет, шляется где-то. — Женщина скривилась и покачала головой. — А где, не знаю.
Дверь захлопнулась, обдав напоследок жуткой вонью. И как они не угорят там? Я быстро сбежал вниз, хотелось вдохнуть свежего воздуха, а то голова уже кружиться начала. На площадке первого этажа услышал какую-то возню, доносившуюся с улицы. Выскочив из подъезда, обнаружил, что три пацана окружили Савина и молотят его куда попало.
— Ё-п!
Сходу пробил кулаком ближнему, чуть выше поясницы. Второму, самому высокому, ударил вбок, сильно, не жалея. Терпеть ненавижу — когда всей толпой на одного. Теперь вон на асфальте от боли корячатся. Последнего пацана перехватил за руку и, загнув болевым, посадил его на асфальт рядом с остальными. Сидят, морщатся и зубами от боли скрипят. Белобрысый, что получил удар в поясницу, попытался приподняться и получил хлесткий удар в лоб.
— Сидеть! — рявкнул я всей троице, и спросил у Савина:
— Что за сыр-бор?
— Да вот, понимаешь, — ответил Олег, потирая челюсть, — сижу я на лавке, тебя жду, тут выходят двое из подъезда, и сразу плюют в меня.
— Не понял… как это плюют?
— А вот так, подошли и плюнули. — И Олег показал как — зычно харкнув в сторону, затем рассказал, как было дальше — после того, как оба плюнули, Савин зарядил одному по челюсти, а второму в грудь. Тут кто-то сзади налетел, сильно по спине ударив…
— Ладно, — прерываю Савина, — сейчас разберемся.
Присел и схватил одного из «верблюдов», самого высокого, по-особому — большим пальцем за подбородок, а средним под глазом. Другой пацан, что сидел рядом, попытался встать. Дал ему кулаком в лоб, отправляя в легкий нокдаун. Савин стоял рядом и контролировал третьего, не давая тому подняться.
— Чего на пацана плевали? — спросил я белобрысого и потянул его на себя. «Верблюд» справа опять попытался встать, я хлопнул его ладонью по щеке, возвращая обратно и рявкнул белобрысому:
— Говори! Глаз вырву, мля! — и чуть сжал пальцы, отчего тот всхлипнул.
— Эта поганая лавка, — заканючил белобрысый, — кто на неё сядет, на того плюют…
— Ух ты! — изумился Савин. — Это кто такое выдумал?
Уж не знаю, почему эту лавку признали запретной. Что на ней такого произошло, чтобы в любого севшего на неё, все местные пацаны плевали. Но я понял — кто это придумал. Естественно Вершина. Порядки тут наводит, аналогично зоновским, что от отца узнал.
Существует в зоне такая каста — опущенные, их ещё «петухами» называют. Низший слой зоновского общества. Все их вещи, предметы обихода обозначены особыми метками, чтобы другие не опоганились. Опущенные сидят, спят и едят в отведенном им месте. Не дай бог какому-нибудь зеку, даже по незнанию, коснуться любой вещи «петуха», то автоматически он будет считаться опущенным, и никого подробности не волнуют — случайно коснулся, не случайно….
Меня взяла злость на эту зоновскую действительность, на Вершину, устроившего это тут, на этих идиотов, следовавших этому дебильному решению. Захотелось избить придурков. Скрипнул от злости зубами и белобрысый опять дернулся, но из такого захвата не вывернуться. Подтянул его ещё ближе и зашипел прямо в лицо:
— А если твоя мама сюда сядет, то ты в неё тоже плюнешь? Чего молчишь, урод? — и опять рявкнул остальным:
