Александр Мазин - Богатырь
Илья не раз мог поймать Сварожича, показав ложную слабость. Во всяком случае, он так полагал. Однако не торопился. Хотел не просто победить, а победить красиво. Взять противника живым, но сделать его беспомощным. Бросить наземь, как Сварожич бросил Залку. И чтоб был он таким же беспомощным пред Ильей, как Залка – перед самим Сварожичем…
…Размечтался – и прозевал удар щитом.
Видать, великан сообразил, что Илья не хочет рубить ему голову, потому рискнул открыться и приложить Илью по слабой ноге. И пусть нога была совсем не такой слабой, как прикидывался Илья, но всё же от здоровой отличалась. И Илья равновесия не удержал.
Нет, он не упал. Даже отвел вражий меч, но при этом его бросило на вывернутое корневище упавшего дерева. И хуже того – лодыжка застряла меж корней.
Илью окатило ужасом, когда он осознал, что попался. Сварожич, конечно же, удачи не упустил. Попер, как кабан, брызжа слюной, рыча, рубя и лупя с неистовой яростью.
Мир исчез, превратившись в мелькание пестрого щита, лязг и посвист стали. Илья вертелся и уклонялся со всей обретенной во время обезноженности телесной сноровкой. Он оборонялся, отчетливо понимая, что любая оплошка станет последней. И тогда он умрет. Вот здесь. На этой самой поляне. Так и не насладившись вновь обретенной свободой и силой. Умрет глупо и бесполезно. И такая обида облила сердце, что Илья замешкался на долю мига, и вражья сталь дотянулась до его шеи, чикнула, скрежетнув по кольчужному вороту, – горячая кровь тут же облила и шею, и плечо.
«Конец», – подумал Илья. И почему-то сразу успокоился. И мир снова стал прозрачно-четким и вязким. Илья почувствовал, как перебирает ногами и нервничает Голубь под дубовой сенью, как замерла в ужасе Залка…
А ближе всего – ощеренное счастливое лицо Сварожича в обрамлении слипшейся от слюны, крови и грязи красной бороды, увидел занесенную для последнего удара десницу. Почувствовал желание врага – успеть нанести смертельный удар раньше, чем он, Илья, истечет кровью и обессилеет. Сварожич хотел ударить сейчас, когда Илья еще живет настоящей яркой жизнью. Чтоб душу его рассекло надвое.
– Свар-р-рог! – взревел хозяин Священной горы. И меч его поплыл вниз, разгоняясь с кажущейся неторопливостью, чтобы упасть на залитое кровью плечо, наискось, сминая кольчугу, вскрывая грудную клетку до самого сердца…
Но на четверть мига раньше Илья все же успел вставить в этот широкий мощный замах лезвие собственного клинка, выбросив его вперед, мимо вражьего тулова, будто промахиваясь, но тут же отдернув назад, вывернув и воткнув в толстое плечо меж локтем и краем кольчуги, вогнав и повернув с такой силой, что услышал, как сталь проскрежетала по кости. Однако замах Сварожича был так силен, что рука его всё равно наделась на клинок до самой крестовины. Пустая рука. Мгновением раньше пальцы Сварожича разжались, и меч, сверкнув рыбой на перекате, улетел куда-то в заросли. И раньше, чем он упал, второй меч Ильи вошел прямо в раззявленный рот ворога и вышел из затылка, натянув кожаный тыльник.
Сварожич повалился на Илью, и тот, выпустив скользкую от хлынувшей крови рукоять, отпихнул врага, уже мертвого. И не медля, понимая, что вот-вот – и будет поздно (если уже не поздно), зажал ладонью рану, останавливая толчками выплескивающуюся из нее жизнь. Зажал и выдохнул-крикнул:
– Залка! Помоги!
Глава 4
И вновь Голубь нес своего хозяина, едва способного удержаться в седле.
Все же много успело вытечь из Ильи кровушки. Счастье, что удалось остановить. Матушкина мазь помогла или сама собой жилка затворилась, кто знает. Но Илье опять повезло. Обученный Голубь опустился на колени, Илья кое-как взобрался в седло. Поехали.
Сначала Илья сожалел: всю взятую на Сварожиче добычу пришлось бросить. А добра было немало. Потом жалеть перестал. Все силы уходили на то, чтоб не свалиться, хотя Голубь ступал аккуратно. Умный конь тоже старался уберечь хозяина от падения.
В деревню ехали долго. Так что у Залки хватило времени рассказать, что видела. Хотя видела она немного. Услыхала шум, крики, выскочила из своей комнатушки… А всё уже кончилось. Вои отцовы побитые лежат. Сам он – то ли мертвый, то ли без памяти, а посреди избы – воин статей нечеловеческих. Сварожич. Увидел ее, захохотал, надвинулся, хлопнул лапой по голове… Тут Залка и сомлела.
Вот и вся история.
Будь у Ильи возможность как следует подумать, он бы сейчас в деревню возвращаться не стал. Местные им точно не друзья. Из тиуновых вряд ли кто в живых остался, а остался б… Они ведь ему тоже не друзья.
Илья очень хорошо понимал, что один лишь удар меча отделяет могучего воина от превращения в добычу. И этот удар уже нанес Сварожич. А добыча из Ильи – знатная. Оружие дорогущее, броня, конь с полной сбруей. Да еще кошель с золотом-серебром на поясе.
Но от потери крови Илья соображал плохо, а Залка… Её одно томило: жив ли батюшка?
Вот они и приехали в деревню.
Тут уж Илья собрал последние силы: выпрямился в седле, принял вид гордый и грозный…
Убитые, ободранные Сварожичем, лежали рядком во дворе общинного дома. Тиуна среди них не было.
Залка обрадовалась… Рановато. Тиун, чуть живой, лежал на лавке в избе. Рядом – монах.
Ромей ухитрился выжить. Хотя особой хитрости ему и не требовалось. Сварожич попросту не обратил на него внимания.
Однако пришелся монах кстати. Оказалось, ромей знает толк во врачевании.
Повязку, которую кое-как намотала Залка, всю пропитавшуюся кровью, ромей снял. Снастью, нашедшейся в суме у Ильи, монах умело зашил рану. Бормоча молитвы, наложил сверху мазь из той же сумы и забинтовал снова. Потом они с Залкой сдвинули вместе три скамьи и, разоблачив, уложили на них Илью. Монах заварил какие-то свои травки, напоил раненого, сообщив тому, что, мол, и от лихорадки, и для сна, и вообще полезно.
После этого Илья, державшийся исключительно напряжением воли, наконец-то расслабился и, велев позаботиться о коне, провалился в беспамятство.
Залка волю гридня исполнила: расседлала Голубя (деревенским он не дался), напоила, почистила, задала овса. Всё тут же, во дворе. В конюшню жеребец не пошел. Илья, очнувшись на пару минут и выпив еще монахова отвара, сказал: пусть будет у крыльца. Хоть какая защита.
И защищал, кстати. Сунувшихся в дом деревенских отогнал. Те связываться с боевым конем побоялись.
Спросили у Залки: как у людей княжьих дела? Ну, Залка и рассказала. Что Годун Сварожича зарубил, но утомился сильно. Спит нынче. А батюшка хоть живой, но чувствует себя неважно. Однако скоро поправится, потому что не ранен, а так, по голове крепко приложили. Еще он деревенским велел, чтоб еды принесли да на гору сходили: забрали вооружение дружинников убитых и Сварожичево и сюда принесли. А мертвых похоронили.
Деревенские все выполнили в точности. Принесли сначала еду, а потом и боевое железо. То, что на Сварожиче, и – дружинников.
Что в доме у покойника хранилось, селяне себе прибрали. А что? Им же о богатствах Сварожича ничего сказано не было? Скажут – всё вернут. Ну почти всё…
Тиун местных очень опасался. И не скрыл своих опасений от дочери. Они ведь и раньше против княжьей воли шли, и теперь могут. Остановить их некому. Убийство им не грех, поскольку язычники. Сейчас они Годуна боятся, а узнают, что воин от раны ослаб, придут и зарежут. И все добро себе заберут.
Ночь прошла спокойно.
Илья спал. Монах молился. Тиун думал о том, что будет завтра и что будет, если Годун умрет.
Залка тоже спала. Рядом с Ильей. Лечь с ним девушке тоже велел монах. Лежать, обнимать, греть.
И чего его греть, если он горячей Залки? Но хорошо рядом с ним. Уютно и бестревожно. Будто ребеночку у мамки под боком.
Утро тоже прошло хорошо. Когда Илья проснулся, монах ощупал его шею, понюхал повязку и сказал, что трогать ничего не надо.
Илья ему бы и не дал. В ранах он разбирался. Наказ матери: зашить, наложить мазь, замотать чистым и не трогать три дня он тоже помнил.
Рана, однако, беспокоила. Не болью (разве ж это боль?), а припухшей неповоротливой шеей и невозможностью нормально двигать левой рукой. Хотя Илья особо двигаться и не мог. Слабость и головокружение. Крови потерял изрядно. Вся одежда пропиталась, подкольчужник.
Кровь с одежды Залка отстирывала здесь же, в избе, чтоб местные не видели. Сушила тоже на печи. Вся работа на Залку легла: и с местными общаться, еду и воду таскать. С водой, правда, ромей помогал. Его сейчас Залка совсем по-другому видела. Сердитый, придирчивый, бесполезный в обычном, монах в беде оказался нужен. Отца с Годуном лечил, работу делал, какую мог, не жаловался, не причитал, держался молодцом, хотя ему, безъязыкому, в случае чего худого точно не жить.
