Я – Товарищ Сталин 5 (СИ) - Цуцаев Андрей

Ларс почувствовал, как пот выступил на ладонях. Коньяк усиливал тепло, и он ощутил лёгкое помутнение в голове. Он взял ломтик ветчины, чтобы отвлечься, и ответил твёрдо, но дипломатично.

— Швеция — моя страна, господин Канарис. Я верен ей. Встречи? Мы всегда открыты к диалогу. Но моя работа — это торговля, отчёты. Я не игрок в больших играх.

Канарис кивнул, его улыбка стала чуть шире, но глаза остались внимательными.

— Верность — редкое качество. Но в Берлине она часто проверяется. Скажите, господин Эклунд, вы верите, что Швеция сможет остаться в стороне, если Балтика станет… неспокойной?

Ларс понял, что Канарис играет с ним, как шахматист, просчитывающий ходы на три шага вперёд. Коньяк делал его чуть смелее, и он решил повернуть разговор.

— Швеция хочет мира, господин Канарис. Но я не наивен. Мир сложен, и мы это понимаем. А что думаете вы? Как Германия видит своё место в этом будущем? Вы, похоже, знаете больше, чем газеты.

Канарис прищурился, его пальцы слегка постучали по бокалу. Он сделал паузу, словно взвешивая, сколько можно сказать, и взял кусочек паштета, намазав его на хлеб.

— Германия хочет силы, господин Эклунд. Мы строим порядок, но вокруг нас много… препятствий. Вы, как человек из Швеции, должны это понимать. Скажите, у вас в посольстве есть те, кто смотрит на нас с особым интересом? Кто, может, задаёт слишком много вопросов?

Ларс почувствовал, как напряжение нарастает. Вопрос был прямым, но задан с лёгкостью, словно шутка. Коньяк делал его мысли чуть более расплывчатыми, но он старался держаться. Он взял оливку и ответил:

— В посольстве все заняты работой, господин Канарис. Если кто-то интересуется Германией, то только как партнёром. Мы — дипломаты, а не… любопытные наблюдатели.

Канарис рассмеялся, его глаза сверкнули.

— Любопытные наблюдатели, господин Эклунд, — это моя работа. Но вы, я вижу, тоже не лишены любопытства. Это хорошо. Я ценю людей, которые думают. И знаете, я думаю, нам стоит встречаться чаще. Неофициально, конечно. Просто чтобы… понимать друг друга лучше. Вы могли бы быть полезны. Не Германии, нет, — он снова поднял руку, — а самим себе. Мир меняется, и Швеция не останется в стороне.

Ларс отпил ещё глоток коньяка, чувствуя, как тепло переходит в лёгкое головокружение. Он старался держать себя в руках, но напиток делал его чуть менее осторожным. Он ответил, стараясь балансировать на грани.

— Понимать друг друга — это всегда полезно, господин Канарис. Если у вас есть конкретные предложения, я готов их выслушать.

Канарис кивнул, его глаза сверкнули, словно он нашёл в словах Ларса что-то, что искал.

— Предложения всегда найдутся, господин Эклунд. Друзья, даже неофициальные, могут быть полезны. Подумайте об этом.

Ларс почувствовал, как пот выступил на ладонях. Коньяк усиливал тепло, и он понял, что нужно быть осторожнее. Он взял ещё один кусочек сыра, чтобы отвлечься, и решил сыграть чуть смелее, чтобы не казаться слишком закрытым.

— Дружба — это хорошо, господин Канарис. Но я простой дипломат. Мои дни — это бумаги, встречи. Если вы говорите о диалоге, я всегда готов слушать. Но я верен Швеции.

Канарис кивнул, его улыбка была почти тёплой.

— Верность — это редкость, господин Эклунд. Но в Берлине она проверяется каждый день. Скажите, вы никогда не думали о том, чтобы… делиться наблюдениями? Неофициально, конечно. Просто два человека, пьющих коньяк, говорящих о мире. Вы ведь видите больше, чем говорите.

Ларс почувствовал, как горло сжалось. Коньяк делал его мысли чуть менее чёткими, и он понял, что нужно быть осторожнее. Он ответил, стараясь звучать естественно.

— Если я вижу больше, то только потому, что живу в Берлине. Но я не игрок.

Канарис кивнул, но его взгляд был словно рентген, проникающий в самые глубины.

— Понимаю. Скажите, вы ведь общаетесь с коллегами в посольстве? Кто, может, пишет письма не только семье?

Ларс почувствовал, как пот выступил на спине. Вопрос был слишком точным, слишком опасным. Коньяк делал его чуть смелее, и он решил ответить с лёгкой шуткой.

— В посольстве все пишут письма домой, господин Канарис. Но, боюсь, они такие же скучные, как мои. А если кто-то любопытен, то только потому, что Берлин — интересный город. Вы сами это знаете.

Канарис рассмеялся, его смех был глубоким и искренним. Он взял ещё одну оливку и сказал:

— Берлин действительно интересен, господин Эклунд. И опасен. Но вы, я вижу, умеете держаться. Это хорошо. Я серьёзно: нам стоит встречаться чаще. Не в посольстве, не с послом. Просто вы и я. Коньяк, закуски, разговоры о… будущем.

Ларс понял, что Канарис не отступит. Его предложение было ловушкой, но подано так, что отказ мог быть воспринят как признак вины. Он отпил ещё глоток коньяка, чувствуя, как лёгкое головокружение усиливается, и ответил:

— Я ценю ваше предложение, господин Канарис. Если вы хотите говорить о будущем, я готов слушать.

Канарис кивнул, его глаза сверкнули.

— Это правильный ответ, господин Эклунд. Но помните: Берлин — город возможностей. И опасностей. Друзья могут помочь пережить и то, и другое.

Разговор продолжался ещё два часа, переходя от общих тем к тонким намёкам. Канарис рассказывал о Берлине, о его энергии, о том, как Германия строит своё будущее. Он говорил о море, о своих днях на флоте. Ларс, чтобы поддержать беседу, упомянул шведские фьорды, холодные и суровые, но его мысли были далеко. Коньяк делал его чуть менее осторожным, и он старался следить за каждым словом. Канарис, словно чувствуя его состояние, задавал всё более острые вопросы: о настроениях в Стокгольме, о том, кто в посольстве интересуется новостями, о том, как Швеция смотрит на европейские дела. Ларс отвечал уклончиво, но чувствовал, как Канарис играет с ним, наслаждаясь каждым его словом.

В какой-то момент Канарис снова вернулся к своему предложению.

— Знаете, господин Эклунд, — сказал он, отпивая коньяк и беря ломтик багета, — я не предлагаю ничего… официального. Просто разговоры. Вы ведь человек умный, наблюдательный. Вы видите Берлин, его ритм. Мы могли бы делиться… впечатлениями. Неофициально, конечно.

Ларс почувствовал, как кровь прилила к лицу. Коньяк усиливал тепло, и он понял, что нужно быть осторожнее. Он взял пирожок с фетойи ответил:

— Я ценю ваше доверие, господин Канарис. Но если я начну делиться впечатлениями, это может быть… неправильно понято.

Канарис кивнул, его улыбка была почти тёплой.

— Понимаю. Но подумайте, господин Эклунд. Дружба — это не предательство. Это… взаимопонимание. Мы могли бы встречаться, говорить о простых вещах. О соседях, о торговле. О будущем. Вы ведь хотите, чтобы оно было мирным?

Ларс понял, что Канарис загоняет его в угол. Он отпил ещё глоток коньяка, чувствуя, как лёгкое головокружение делает его слова чуть смелее, чем нужно.

— Мирное будущее — это то, чего хочет Швеция, господин Канарис. Я подумаю о ваших словах.

Канарис кивнул, его глаза были словно стальные.

— Мне нравится ваш настрой, господин Эклунд.

Когда Ларс вышел из резиденции, тёплый вечерний воздух обнял его, но не смог снять напряжения. Сосны шелестели под ветром, а закатное небо окрасилось в глубокий багрянец. Он сел в машину, которую Канарис предоставил, и по дороге в посольство пытался собраться с мыслями. Коньяк всё ещё кружил голову, но он заставлял себя думать ясно. Встреча с Канарисом была игрой на грани, и его предложение о «дружбе» было ловушкой. Ларс знал, что должен быть осторожнее, но Москва ждала результатов. И он не мог позволить себе ошибиться.

В посольстве он поднялся в свой кабинет, запер дверь и сел за стол. В голове крутились слова Канариса: «Дружба… Взаимопонимание…» Он понимал, что глава Абвера видит в нём больше, чем дипломата. Но как далеко он готов зайти? И как сообщить Москве о разговоре, не раскрыв слишком многого? Ларс достал лист бумаги и начал писать шифровку, но пальцы дрожали. Берлин становился всё опаснее, и он чувствовал, как тучи сгущаются.