Главная роль 8 (СИ) - Смолин Павел

— Ежели мне будет позволено… — начал сидящий на диване Артур Конан Дойль.

До того, как принесли письмо, мы с ним пили чай и обсуждали литературные достижения Великой княжны Ольги Юсуповой — сестренка покинула отчий дом, но мы продолжаем много общаться как лично, так и через общих знакомых.

— Конечно, — перебил я.

— Зачем вы вообще отвечаете этим неудачникам, Георгий Александрович? — спросил Конан Дойль.

— О, за этим стоит до-о-олгая традиция, — с удовольствием протянул я. — Несмотря на то, что в нашем языке хватает устойчивых выражений вроде «страшный враг», «заклятый враг» и так далее, в нашей этике само понятие «враг» является лишь временным статусом, коим мы наделяем оппонента. Наделяем, и начинаем долгий процесс уговоров и попыток достичь понимания. Мои предшественники пытались договориться и с османами, и с соседями с Запада. Пытались честно — в архивах содержится богатое тому подтверждение — и лишь когда понимали, что враг не желает переставать быть таковым, в дело вступал Имперский каток, сапогами и штыками пытающийся — нет, не убить врага — а опять же вразумить и вернуть за стол переговоров. Я — в некотором роде исключение, потому что решил выйти за пределы привычного цикла и попросту уничтожить врагов — у них ведь этика совсем другая.

— То есть вы собираетесь торговаться? — переварил монолог как смог Конан Дойль.

— К письму озвученное мной отношения не имеет, — улыбнулся я. — Не говорить же нам с вами о такой пошлости как чьи-то долги? — отодвинул от себя письмо.

Мастодонт детективного жанра польщенно улыбнулся, и мы вернулись к прерванному письмом разговору, успев обсудить все важное аккурат к окончанию отведенного Артуру времени — я ж Царь, а не лодырь, у меня каждая минута расписана, и спасибо писателю за то, что согласился подождать, пока я разберусь с письмом.

Несмотря на манеры и умение изображать бодрый вид, в целом Конану Дойлю тяжело. Удивительный народ эти британцы — спроси любого, кто не получает жалования из рук Короны, и услышишь в адрес власти одну лишь ругань. Тем не менее, крушение Империи больно ударило по ее подданным, и особенно по тонко чувствующим этот мир людям вроде Артура. Первые месяцы он натурально плакал и глушил тоску запасами британского бренди — ныне эта марка превратилась в коллекционную редкость, потому что больше не производится. Время лечит, и постепенно Конан Дойль вернулся к активной жизни, но… Сколько эмигрировавших сторонников монархии в моей версии реальности оставили на чужбине своей деятельностью заметный след? Такие безусловно найдутся, но массовым можно смело считать другое — без Родины под ногами или хотя бы незримого ее присутствия за спиной странствующего сына человеку жить трудно.

К счастью, у Артура есть отдушина — знаменитый на весь мир детектив все еще живет в Лондоне дореволюционного образца, и та самая атмосфера Викторианской Англии придает книгам дополнительной популярности: очень редко можно встретить грамотного и имеющего средства на покупку книг бывшего подданного Британской Империи, который бы их не читал, предаваясь сладкой ностальгии и регулярно произнося «какую страну просрали!».

Здесь очень большую роль сыграла Оля Юсупова — без ее оптимистичного характера и регулярных пинков по заднице Артура писатель бы не осознал, насколько терапевтический эффект оказывают приключения Шерлока Холмса как на него самого, так и на его «собратьев по несчастью».

Посетив гардеробную, я параллельно переодеванию выслушал доклад сотрудника моей Канцелярии о подготовке моего визита в Царьград. Если коротко — все идет по плану. «Дорожный» «милитари-кежуал» (как он мне надоел! Ничего, скоро можно будет раз и навсегда переодеться в костюм) укутал меня с привычным комфортом, и я направился к выходу.

По пути ко мне присоединилась Дагмара — матушка засиделась дома и желает развеяться — и в компании Конвоя мы сели в автомобиль, отправившись к «Причальной мачте номер один». Брать с собой Марго и тем более детей я не рискнул — шальных идиотов везде много, а в тех краях они еще и пережили изрядный стресс. Я бы и Марию Федоровну дома оставил, но разве она меня послушает?

— Ох уж не думала, что доживу до такого, — поделилась она чувствами по пути и принялась намокать глазами. — Как жаль, что Саша этого не увидит, — принялась промокать глаза платочком.

— Отчего же не увидит? — пожал я плечами. — Освобождение Царьграда — не фунт изюму, и даже на том свете отец обязательно об этом узнает и будет нами гордиться.

— Обязательно, — улыбнулась сквозь следы Вдовствующая Императрица. — Последнее время я часто вспоминаю те дни, когда ты вернулся в Петербург после Путешествия. Казалось, твой характер совершенно испортился, а в голове твоей лишь авантюризм да желание направить Империю по иному пути, нежели это делал Саша. Я очень боялась за твою жизнь, боялась, что твоя любовь к Маргарите будет стоить России поражения в войне, но ты… Ты уничтожил Британскую Империю, исполнил мечту многих поколений Романовых, освободив Царьград, а вскоре к твоим ногам падет и Вена. Я очень, очень горжусь тобой, Жоржи.

— Спасибо, мама, — широко улыбнулся я.

Мамина похвала есть мамина похвала, и не важно, что Мария Федоровна в некотором смысле для меня приемная.

Глава 18

Вызванная беспрецедентной для Австро-Венгрии чередой провалов на фронте и пачкой других причин эрозия государственного аппарата достигла апогея к весне 1906 года. К этому моменту под контролем Вены оставалась едва ли треть территорий, и если бы заявленной Россией целью не был демонтаж самой Империи, австрияки бы давно подписали капитуляцию, отделавшись землями, контрибуциями и надеясь взять реванш в следующей войне. Нельзя просто так взять и своими руками, пусть и под давлением, распустить «лоскутное одеяло Европы» на симпатичные, пестрые «лоскутки» карликовых государств, вот и пытался Франц Иосиф стоять до конца.

Ситуацию внутри Австро-Венгрии я конечно же не пускал на самотек, а через агентуру, взятки и ряд подпольных организаций сепаратистского толка шатал режим соперника как мог. Результат вышел — закачаешься: на середину апреля уже в целом сформированы группы авторитетных местных, готовых в нужный момент взять власть и озаботиться юридическим оформлением своего национального анклава. За международным признанием дело не встанет — предварительные договоренности как с очевидными союзниками по коалиции и «нейтралами», так и с вредненькими (и с каждым днем вреднеющими все сильнее) американцами.

Само собой, не только в бунташных настроениях элит выражалась эрозия. Напротив, это самая маленькая ее часть: широкие народные массы как гражданского, так и военного профиля вели себя еще хуже, «голосуя» ногами — через дезертирство, сдачу в плен и попытки сбежать через закрытые границы куда-нибудь в нейтральные страны; руками — через саботаж на всех уровнях, особенно на предприятиях ВПК, несмотря на все усилия лояльных режиму или просто аполитичных работников органов правопорядка; и деньгами — через вывод капиталов в спокойные страны, обильные мошеннические схемы и повальную неуплату налогов с миграцией торгового оборота на метафорические прилавки черного рынка.

Прямые союзники австрияков во главе с Францией будут протестовать, но это лишь вопрос времени, потому что в договор о капитуляции будут добавлены нужные пункты.

Франции сейчас очень плохо — потери к этому моменту превысили миллион солдат, флот я освободившейся после победы над османами авиацией да подлодками утопил нафиг, снабжение с моря таким образом стало невозможным, и всем было очевидно, что перспектив никаких.

Умылись кровью и немцы, потеряв «безвозвратными» около двух миллионов человек. И это еще неплохой прости-Господи результат: они ведь наступали.

Наш Генштаб мое пожелание беречь подданных учел должным образом, и «дураком» гонять мужиков на укрепления запретил — в том числе армейской группировке, отряженной выполнять союзнические обязательства на Западном фронте. По этому поводу мы имели неоднократные малоприятные беседы с немецким командованием, вежливо но очень однозначно обвинявших нас в трусости и фиговым соблюдением пусть не буквы, но духа договора — формулировки позволяли нам так делать, и де-юре предъявить нечего.