Злые чудеса (сборник) - Бушков Александр Александрович
– Ничего, – сказал я. – Для него это не имеет ровно никакого значения. Спасибо, вы нам очень помогли.
– Не за что. Я думал, это вообще никогда не понадобится… До свидания.
– До свидания.
Он пересек залитую солнцем комнату и закрыл за собой дверь, возвращаясь к своему старому электрическому чайничку и толстому ленивому коту со странной кличкой Шлопс. Я пробежался по клавишам «Джонса» и один за другим стал закладывать в прорезь ввода пожелтевшие листки, исписанные мелким неразборчивым почерком. Опустил последний, и «Джонс» принялся перерабатывать каракули Степанова, переводить их на свой родной и единственно понятный язык нулей и единиц. Это должно было занять минут шесть-семь, и у меня осталось время посидеть на подоконнике с чашечкой кофе. Кофе бесподобно варит Аганян и скрывает рецепт не менее твердокаменно, нежели американцы состав своего коричневого порошка, из которого получают кока-колу. Ребята из отдела Колычева пытались разгадать секреты Аганяна с помощью своего компьютера, но ничего у них не вышло – супер, варьируя и логически размышляя, преподнес им три миллиона сто сорок восемь тысяч пятьсот шесть способов приготовления, и не нашлось смелого человека, который согласился бы убить полжизни на эксперименты.
Но не будем отвлекаться. Начнем с того, что среди всего уникального литература, вернее, писатель как таковой – самое уникальное явление, какое только существует во Вселенной. Законы, управляющие развитием общества или, например, истории в литературе неприемлемы. Ну да, разумеется, Шолохов мог написать «Тихий Дон» или «Поднятую целину» только в СССР, только в советское время, но для того, чтобы их написать, требовался, кроме России и советского времени, еще и Шолохов.
Предположим, что Попова или братьев Райт никогда не существовало в истории техники. Умерли в детстве, утонули, попали под лошадь, застрелились от несчастной любви или вообще не родились – и что же? Радио или самолет изобрел бы кто-нибудь другой, быть может, позже, но изобрел бы. Обязательно. Мы знаем, что бывали случаи, да и сейчас такое случается, когда два человека, не зная друг о друге, почти в одно и то же время изобретали одно и то же. Мы знаем о полуграмотном портном, самостоятельно составившем таблицу логарифмов, не зная о том, что она уже составлена. То же самое было с фотографией, телефоном, кинематографом, велосипедными шинами и многим другим – в разных местах одновременно работали разные изобретатели, и тот, кому больше повезло, становился первым.
В литературе такое невозможно. Самый бездарный, самый плохой писатель уникален, что же тогда говорить о гениях? Их появление – результат слепой игры случая. Если бы Лев Толстой погиб в Севастополе, а Горький во время босяцких странствий по России, если бы Хемингуэй был не ранен, а убит тем снарядом, того, что написали они, не мог бы написать кто-нибудь другой. Что-то похожее, что-то на ту же тему, но не «Война и мир», не «Мать», не «Острова в океане»…
И наоборот. Пушкин и Лермонтов убиты на дуэли, Ричард Хьюз успел написать два романа из задуманной тетралогии, Томас Вулф умер от пневмонии в неполных сорок лет, Байрон – от лихорадки в тридцати шесть, Лорка расстрелян фалангистами, Маяковский и Есенин погибли молодыми. Бальзак, Чехов, Джек Лондон, Марло, Стивенсон, Гашек, Джалиль, Чапыгин, Шукшин, Куваев – бесконечный список тех, кто ушел из жизни, полный нереализованных планов…
Мы примерно знаем, как и чем должны были завершиться похождение бравого солдата Швейка, «Сент-Ив» дописан Квиллер-Кучем, но это не то, мы никогда не узнаем, что сделал бы сам автор со своими героями. Автор мертв. Ни один человек на Земле не дописал бы книгу, как дописал бы он сам, и не напишет новую. Получается, что в одном-единственном случае солипсисты правы: со смертью писателя исчезает Вселенная, которую видел и мог рассказать о ней другим только он.
В связи с этим возникает проблема Великого Неизвестного Писателя. Во многих странах есть Могилы Неизвестного Солдата, но это совсем не то – у каждого Неизвестного Солдата есть имя и фамилия, он не абстрактное понятие, он числится в каких-то воинских списках, обязательно есть люди, которые знали его, он был чей-то сын, отец, муж, и его таким помнят.
С Великим Неизвестным Писателем обстоит гораздо хуже. Его никто не знает, а иногда его просто и не было на свете. Из-за того, что безусый новобранец не вернулся из атаки, из-за того, что первоклассник попал под автобус в Харькове или Париже, из-за того, что вьетнамский школьник попал под бомбежку в 1965-м или польский в 1939-м. Вполне допустимо, что в результате тех или иных событий человечество потеряло великого писателя, и не одного, еще один великий роман, еще одну пьесу, еще одну поэму. Еще один шедевр.
Помните у Марка Твена «Путешествие капитана Стормфилда в рай»? Каменщик из-под Бостона Эбсэлом Джонс мог стать величайшим полководцем всех времен и народов. Мог, но не стал, случая не представилось, не попал в армию из-за худого здоровья. Не было обоих больших пальцев, двух зубов, и оттого его не взяли на войну.
Это о прошлом, а сейчас у нас есть «Джонс», суперкомпьютер, названный в честь твеновского каменщика. Сама по себе идея машины, оценивающей творческие возможности, взята нами из фантастики, помните «Девушку у обрыва»? Еще одна идея фантаста, претворенная в жизнь технарями, – не первый случай. «Джонс» – это девять лет работы и стопроцентная надежность. Разумеется, он не сможет охватить все четыре миллиарда землян, но, по крайней мере, мы будем точно знать, что представляет собой тот или иной из литераторов. Будем следить, чтобы не промотать гения.
…Похоже, «Джонс» закончил, сейчас выпрыгнет перфокарта с оценкой. Над прорезью, из которой она выпрыгнет, три больших красных лампы – это тоже связано с оценками, все три горели для Толстого, Фолкнера, Достоевского и других великих. Может быть так, что сейчас загорится вполнакала хотя бы одна.
Пустая чашка разбилась – меня смело с подоконника. На кремовой панели налились густой краснотой все три лампы, ВСЕ ТРИ налились и лопнули с дребезгом, осколки посыпались на пол, отчаянно заверещал звонок – форсаж! Мигнуло зеленое табло – «Джонс» выключился, сработали предохранители, спасая суперкомп от разрушения…
Мы предусмотрели все, кроме того, что трех ламп окажется недостаточно. Ни мы, ни «Джонс» не предусмотрели появления гения, для которого три лампы – не потолок. А где его потолок? Сначала ответьте, где потолок у небосклона…
Вопль сирены отвлек меня, и я вслушивался, пока не понял, что «скорая» стоит в нашем дворе, а по коридору давно уже бегают, и определенно что-то случилось. Тогда я подмел стеклянное крошево, выбросил его в урну и пошел узнать, в чем там дело.
…Как они объяснили, ничего нельзя было сделать. Степанов умер мгновенно – осколок, добиравшийся до его сердца тридцать шесть лет, наконец-то добрался. Кое-какая работа для врача все же нашлась – он дал мне что-то выпить и что-то понюхать, со мной случился какой-то глупый полуобморок, и все ужасно встревожились, но в конце концов решили, что я просто заработался, в век стрессов такое бывает.
Потом они уехали, увезли Степанова, а я сидел в его комнатке, кот со странной кличкой Шлопс вертелся под ногами, и тут же торчали Танечка с Колычевым, держа наготове нашатырь. Мне удалось их убедить, что я не собираюсь падать в обморок вновь, и вообще я здоров как бык, так что пусть они возвращаются на рабочие места и не разводят панику. И они ушли, а я остался думать о Степанове, перебирая в памяти то, что было известно.
Степанов Илья Никитич, 1920 года рождения, в сороковом поступил в ИФЛИ, и все, что успел он написать, – те самые тридцать страниц, начало повести о полярных летчиках «Лед на крыльях». У него была еще папка, но в войну она пропала. Потом для него был сорок проклятый год, война, стрелковый полк и в сорок четвертом – тот близкий разрыв снаряда, неизвлекаемый осколок под сердцем и контузия, после которой было уже невозможно заниматься каким бы то ни было умственным трудом. Маляр, дворник, потом сторож в нашем НИИ Степанов И.-Н., он же – неизвестный гений. Мы уже никогда не узнаем, что он мог написать и о чем, знаем только, что он мог, хоть это знаем. Что он был гением, но в списке классиков никогда не будет его фамилии.
