Карина Шаинян - 10 Че Гевара-2. Невесты Чиморте
— Не кричи, деточка, — прошелестел знакомый голос, и Мария с шумом выпустила воздух. Она могла видеть, как между деревьями мелькают спины кубинцев, разбивающих лагерь, как бледными бабочками летают руки Цветкова, что-то объясняющего колдуну. Стоило русскому оглянуться — и он увидел бы Марию, застывшую с задранным подолом, и Горбатую Мириам у нее за спиной. Горячие слезы потекли по лицу.
— Умница, деточка, — прошептала старуха и сильнее вдавила железо в спину девушки. — Отпусти юбку, не позорься. И тихо-тихо поворачивайся…
Мария наконец оторвала руки от подола и развернулась. Горбатой Мириам она не увидела — старуха все время оставалась сзади, не отнимая железа от спины девушки. «Иди», — шепнула она, и Мария послушно побрела прочь от лагеря.
Они двигались в сторону озера. Сумрак стремительно сменялся непроницаемой темнотой, подсвеченной невиданными, мертвенными огнями. Мерцали стволы деревьев, палые, гнилые листья переливались холодным зеленоватым светом, и на них перемигивались светляки. Края грибных шляпок сияли пурпуром, золотом и синевой. Свет отделялся от предметов и сгущался — краем глаза Мария заметила ярко-алый круг, висящий прямо в воздухе, потом — желтый… Когда впереди замерцала синева, Горбатая Мириам решила, что они ушли достаточно далеко.
Давление на спину ослабло, а потом вовсе исчезло. Мария развернулась, почувствовав, как движение воздуха обдало холодом мокрую от пота спину. Горбатая Мириам стояла, по-обезьяньи свесив кисти, и оружия в руках не было. Голубые блики плыли по морщинистому лицу, углубляли тени, превращая его в резную маску колдуна. За пятном света виднелись какие-то нагромождения камней — то ли скалы-останцы, то ли развалины гигантских зданий, гибнущих под грузом растений… Мария не стала к ним присматриваться.
— Ты слишком много времени проводишь с мужчинами, деточка, — укоризненно проговорила старуха. — Ты заразилась их верой в оружие и силу. Глупо. Ты же женщина, тебе это не к лицу.
Она наставительно подняла указательным палец, и Мария поняла: то, что она приняла за дуло пистолета, было всего лишь длинным желтым ногтем старухи. Мария выпрямилась. Ее глаза загорелись гневом.
— Ты не получишь Обезьянку, старая дрянь, — сказала она. — Оставь меня в покое — ты никогда не получишь ее.
Отпихнув старуху с дороги, она пошла назад, но успела сделать лишь несколько шагов.
— Белый охотник тебя любит, — сказала Горбатая Мириам ей в спину, и девушка остановилась. Предчувствие беды охватило ее. — Но он мальчишка, он бросит тебя. А человек с волосами как у сурка хочет забрать тебя с собой. Он готов заботиться о тебе всю жизнь, лишь бы узнать природу твоего колдовства.
— Ну и прекрасно, — ответила Мария и сделала еще один шаг — но так медленно, будто к ногам было привязано ядро. Она ждала удара в спину — и он был нанесен.
— Что будет, если я расскажу русскому про Обезьянку? — спросила Горбатая Мириам и тихо рассмеялась. — О, тогда я не получу ее. Он заберет ее у тебя и увезет в Москву. А ты останешься здесь.
Мария медленно повернулась. Старуха заливалась беззвучным хохотом; она подмигивала и причмокивала, страшно довольная своей хитростью. Она сгибалась пополам и хлопала себя по тощим коленям, таким острым, что, казалось, они готовы порвать грубую ткань мешковатого черного платья. Мария сделала крошечный шажок к старухе. Та утерла рукой слезящиеся глаза, высморкалась и весело посмотрела на Марию.
— Увезет одну обезьяну вместо другой, — еле выговорила Горбатая Мириам. — А какую — решать тебе, — и она снова зашлась в хохоте. Круг голубого света за спиной становился все ярче, и старуха корчилась на его фоне, как тень от сгорающего на холодном огне листа. Сгорающего в пепел, в мельчайшую золу, что развеется по ветру… Мария сделала еще один шаг, схватила старуху за плечи и изо всех сил толкнула в голубое марево. На лице Горбатой Мириам проступило изумление; мелькнули похожие на когтистые лапы руки — и она исчезла, растворившись в холодном пламени линзы.
В этот вечер Макс Морено долго сидел у костра, вслушиваясь в почти беззвучные шаги и смех, доносящийся из глубины джунглей: то ли бродили там гиены, то ли Черные Ю-Ю веселились, предвкушая добычу. Марии рядом с ним не было. Ее смех Макс тоже слышал, и доносился он из палатки Цветкова. Нехороший, тоскливый хохот, в котором сквозили нотки безумия. Макс обхватил колени руками и слушал. Его наполняла уверенность, что предсказание из найденной книги сбудется и последними будут смеяться гиены.
ГЛАВА 13. ЮЛЬКА ВСТУПАЕТ В ИГРУ
Монастырь на болотах, ноябрь 2010 года
Юлька не вылезала из мастерской. Она выполнила обещание, данное Тане, и действительно засела за украшения для каждой из сестер. Уже пара десятков бус, браслетов, колечек и сережек красовались на монахинях, а Юлька и не собиралась останавливаться. Она уже видела, что ее дар не потерян, украшения работают как надо — во внешней жизни сестер ничего не менялось, но внутренняя… Юлька знала, что происходит внутри, — она своими руками, сама не зная как, вкладывала это в каждую бусину, шнурочек, мазок кистью: светлый покой, веселый интерес к жизни. И с каждым днем, с каждой новой вещицей в монастыре становилось все более шумно. Звончее звучали голоса монахинь, громче — смех, чаще — пение. Ярче разгорались тусклые прежде, несчастные глаза.
Но это было внешнее. Не только голоса монахинь заполняли древние стены. Громче скрипели балки, стонали деревянные ступени, и тревожно перешептывались тени в углах сумрачных келий. Юлька чувствовала в воздухе смутную угрозу. Как будто убрали громоотвод, и теперь электричество, наполняющее предгрозовой воздух, не уходило в землю, а скапливалось в стенах монастыря. То есть раньше оно уходило не в землю, сообразила Юлька, а в души монахинь. Вся ярость Чиморте, вся его тоска, его отчаяние и бессилие — все сливалось на сестер… а Юлька своими незамысловатыми украшениями каким-то образом перекрыла этот поток. И теперь электричество копилось, оно уже было почти видимо, словно огни святого Эльма, а что будет дальше? «Рванет, ой, рванет», — бормотала Юлька, а руки раскрашивали, нанизывали, изгибали проволоку… Остановиться она не могла, будто что-то подстегивало ее, гнало вперед и вперед.
В одном она обманула Таню: мать Мириам не получила ничего ни в первую, ни во вторую, ни в десятую очередь. Юлька много раз пыталась сосредоточиться на украшении для настоятельницы, но та ускользала, протекала между пальцами. Юлька никак не могла понять: действует ли застарелая вражда — или это особенность самой Горбатой Мириам. Они не встречались с тех пор, как настоятельница, впав в полубезумие, потребовала у Юльки фигурку Обезьянки. Таня говорила, что мать Мириам больна, почти не выходит из кельи, что ее нельзя беспокоить, — но Юлька подозревала, что монахиня сама старается, чтобы настоятельница и Юлька больше не встречались. Интересно почему, думала Юлька. Вряд ли из миролюбия…
По вечерам она сидела в библиотеке. Чем глубже Юлька зарывалась в сундуки, тем больше встречалось документов на латыни, да и с теми, что были на испанском, современный словарь становился бесполезен. То, что она все-таки могла разобрать, читалось как сказка. Серые демоны и ходы между мирами, зов Чиморте и биография Че Гевары, куча материалов по палеонтологии — в одной из рукописей Юлька узнала почерк деда и на какое-то время была ошарашена нахлынувшими противоречивыми чувствами. Но выхода все эти тексты не подсказывали, и Юлька разочарованно засыпала, а утром — снова шла в мастерскую. В конце концов, думала она, если эти старые стены взорвутся, разрушенные потоком эмоций зверобога, — то, может быть, ей удастся выбраться из-под обломков и наконец-то вернуться домой…
С Горбатой Мириам она столкнулась в монастырском дворе, в котором отдыхала от тяжелого запаха масляной краски. Когда из дверей вышла настоятельница, Юлька хотела юркнуть в одну из ниш, чтобы избежать встречи — уж больно мрачно выглядела старуха. Но Юльку уже заметили; лицо Горбатой Мириам расколола хищная улыбка, и она с поразительной скоростью устремилась к Юльке.
— Я знаю, что ты делаешь, — прошипела она, — но тебе не удастся. Сестры легкомысленны и слабы в вере, но я не позволю… Я остановлю…
— Не понимаю, о чем вы, — проговорила Юлька, обшаривая глазами двор в поисках пути к отступлению.
— Отдай мне Обезьяну, — сказала Горбатая Мириам. — Отдай, и я одна удержу его своей любовью…
— Да нет у меня! — крикнула Юлька в отчаянии, едва не плача. — Ну что вы прицепились ко мне? Нет у меня Обезьяны и никогда не было.
— Ты — Гумилев, — произнесла настоятельница. — Ты — Гумилев, и я знаю эти глаза…
— И что с того? — заорала Юлька, срываясь на визг. — Обезьяна у моей бабки, в Москве, и фиг вы до нее дотянетесь!
— Ты врешь! — прошипела Мириам, схватила Юльку за руку, потянула к себе. Ногти впились в предплечье, царапая кожу. — Ты врешь!
