Ольга Толмачева - Жаркий день в Гороховке
Обзор книги Ольга Толмачева - Жаркий день в Гороховке
Ольга Толмачева
Жаркий день в Гороховке
Рассказ
— Подожди! Ещё минутку! — Антонина с мольбой посмотрела.
Уже битый час стояли мы на старом деревенском кладбище среди высоких берёз у могилы, заросшей земляникой. С фотографии на деревянном кресте на нас, улыбаясь, смотрел белозубый мужчина. Здесь, среди покосившихся крестов и полинялых венков, исхлёстанных непогодой, он — весёлый, чуть полноватый, полный жизненных сил — выглядел странным, неправдоподобно живым.
Склонив голову, Антонина беззвучно шептала молитву. Она держала в руке свечку, прикрывая огонь ладонью. Маленький язычок пламени бился на ветру. Вспыхнув, затухал. Трясущимися пальцами она доставала из кармана спички, суетливо, неудобно чиркала о стёсанный коробок, вновь разжигала. Бледное лицо, под глазами тени. Тихая скорбь во взгляде.
Я не посмела её торопить, отошла и села на землю в тень черёмухи. Мягкая трава по колено легко приняла меня, расстелившись.
На сизом листке клевера я увидела божью коровку. Она карабкалась вверх, перебирая мохнатыми лапками. Я подставила мизинец, и она доверчиво переползла на руку. Раскрыла крылышки, готовясь взлететь. «Божья коровка, улети на небо, там твои детки, кушают конфетки…» — вспомнилось из детства.
С ветки земляники свисала спелая ягода. Мне захотелось её сорвать, но я не решилась, отдёрнула руку.
Мы не сразу отыскали деревню, кладбище и эту могилу. Сначала нам долго пришлось ехать по дороге в жёлтых подсолнухах мимо широко, вольготно раскинувшихся деревушек, по прогнившему мостику через высохший ручей, по полю в ухабах, на котором мирно паслось стадо. Коровы, повернув головы, задумчиво смотрели вслед, провожая взглядом.
Наконец, мы прибыли. Я заглушила мотор.
О том, что когда–то здесь жили люди, мы догадались, увидев в заросших кустами насыпях одиноко торчащие закопчённые печки–свечки, вставшие в прежде широкую улицу, в ряд, друг за другом.
Мы вышли на воздух. В лицо пахнул сытный горячий зной. Солнце пекло от души. Я сразу почувствовала на открытой спине его безжалостное дыхание и пожалела, что не захватила чем–то прикрыть плечи.
С трудом продираясь сквозь острые заросли сирени, вышли на узкую, почти затерянную тропинку. Молча постояли, глядя по сторонам. Тишина оглушила. Ни души…
В запущенных палисадниках, заполонённых бурьяном, на деревьях бесполезно качались яблоки. Ветки тянулись к нам, маня налитыми плодами.
«Город–призрак», — внезапно пришло на ум.
Казалось, прошло сражение. Жители бегством покинули насиженные места, спасаясь от разорения. Земляные холмики — прежние избы — теперь напоминали братскую могилу.
Меня больно обожгло крапивой.
— Вот здесь были качели… — Антонина подошла к высокой сосне и подняла голову к небу. Её печальное лицо вдруг осветилось. — Качели взлетали… — Она вскинула руки, — высоко–высоко, до неба! — звонко рассмеялась.
В гнетущей тишине её смех прозвучал неестественно громко.
— А это был клуб. — Мы подошли к невысокой насыпи в больших лопухах. — Смотри! И сцена осталась!
По трухлявым ступенькам в крапиве она ловко взобралась на площадку.
— Здесь я пела… — Антонина восторженно огляделась.
Мне показалось, внезапно помолодела. Тёмные волосы оттенили румянец щёк. Она посмотрела куда–то вдаль. Обхватила плечи руками, набрала полной грудью воздух, зажмурилась. Запрокинув голову, затянула срывающимся голосом: «Ой, то не вечер — то не вечер… Мне малым–мало спало–о–сь…»
Заламывая полные руки, она не пела — голосила. Голос — сильный, чуть хрипловатый, ещё способный творить чудеса — скорбно летел в звенящей тишине, пробирая морозом. В душный солнечный день я поёжилась, словно от холода.
Все та же узкая тропинка вывела нас на край посёлка. Под палящим солнцем мы направились к кладбищу. Белое от ромашек, оно раскинулось в середине пшеничного поля. Покосившаяся ограда, сломанные ворота, обглоданные деревья. Было видно, сюда нечасто приходят. Скорее всего, через несколько лет эту землю распашут, и здесь одинаково пышно заколосится пшеница.
— Вот он — Коля! — Антонина тихо вскрикнула.
И тогда я увидела весёлого мужчину на фотографии.
— Я звала его «солнечный зайчик» — такой он был… — Антонина пожала плечами, — светлый, лёгкий… Все ему нипочём! Встретишь где — в поле, на речке — и так радостно на душе!
— Любовь?
— Да какая любовь! Дети!
— Что, и не целовались? — захихикала я.
— Что ты! — Она замахала на меня руками, вдруг застеснявшись.
Мы сидели под старой берёзой. Мелкие листочки, похожие на монетки, слабо колыхались по ветру.
— А чувствуешь — воздух! Жаркий, сладкий! Дышишь — словно пьёшь! — Антонина глубоко вдохнула.
Я медленно повела носом и почувствовала лёгкий аромат цветущего шиповника.
— В Москве воздух тугой, влажный. Чтобы его прокачать, грудь напрягаешь. Не то что здесь — сухой, невесомый. Не замечаешь — дышишь.
— А петь где лучше? — спросила я.
— Здесь, конечно! Я и пела! Ох, как я пела!!! — Антонина мечтательно закрыла глаза. — Из соседних деревень приезжали. Знали, концерт будет.
— Небось, аплодисменты, поклонники…
— Да какие поклонники! Тогда и слова–то такого не знали. Чувствовала — радость от меня. Аплодисментов особых не помню. Сидят рядком зрители, скупо хлопают негнущимися ладонями, сдержаны. Весь восторг в глазах. Скромные люди, красивые…
— А в хоре Пятницкого?
— Там — конечно! И блеск, и овации. И поклонники… Ты знаешь, — Антонина повернулась ко мне. — Где потом я только не выступала: и в Москве, и на гастролях, а все равно эти вечера вспоминаю, в деревне…
— А за границей пела?
— И за границей. Хор Пятницкого — сама понимаешь… Только отсюда все это, весь запал. — Тонкими пальцами она прикоснулась к шершавой коре берёзы. — Я до сих пор этот тыл чувствую, словно за спиной стоит кто–то, меня прикрывает. Столько лет прошло… Многих уже нет в живых… — Она посмотрела на крест.
— Но подожди — а Коля? Он тебя слушал? Ему нравилось, как ты поешь?
— Думаю, нравилось… Но он скромный, стеснялся. И слова про любовь говорить не решался. А может, и не умел… Чувствовал, не быть нам вместе — я на сцену рвалась.
— Но как ты поняла, что он любит?
Я сорвала берёзовую серёжку, размяла в пальцах.
— А так и поняла: покойно, радостно, когда вместе. Счастьем накрывало — и все. Как объяснишь? Говоришь без остановки, идёшь, куда глаза глядят, не считая часов…
— А потом? Почему вы расстались?
— Я учиться уехала. Он постеснялся меня беспокоить. Говорю — скромный. Понимаешь, я была для него… — Антонина задумалась. — Икона что ли… Мы шли, он даже не мог взять за руку.
— Может, боялся обжечься? А ты?
— А я бы все отдала, чтобы быть вместе!
— Но почему не сказала ему об этом? — Я возмущённо стряхнула с руки букашку. — Если он стеснялся, почему ты — то молчала?
— Я была гордая, не могла прогнуться. А уехала, сразу замуж позвали, — ответила тихо.
— Ты девушка видная. — Я залюбовалась тонким профилем нежного, чуть увядающего лица ещё красивой Антонины, её пухлыми губами, даже горестной морщинкой на лбу. — И сейчас ничего.
Из чёрных глаз–вишен, в пол–лица, на меня лился благостный свет. От жары она раскраснелась.
— Сидела как–то у открытого окна, к экзамену готовилась, распевалась. Солдатик проходил по улице, услышал мой голос. Он из Москвы в наши края приехал, служил. Отец важным человеком был, в Кремле работал.
— О! Номенклатурная семейка? — воскликнула я удивленно.
Антонина кивнула.
— Так, подожди. Получалось, в те годы дети чиновников в армии служили? И их в тьмутаракань отправляли?
Я хорошо знала её историю, но мне очень хотелось, чтобы у могилы улыбающегося Коли она ещё раз прозвучала. Пусть расскажет не мне — ему.
— Ухаживал красиво столичный щёголь, слова горячие говорил. Я пела, он стонал от восторга. Коля так не умел. — Она сдула с руки берёзовую пыльцу. Прислонилась головой к стволу. — Коля — он не стонал… Молча стоял в сторонке. — На лицо Антонины легла тень.
Я увидела, как высоко над нами в небе медленно кружил коршун — маленькой точкой. Высматривал на земле жертву.
— И что? А Коля? — спросила я.
— Коля сдал позиции, не задав вопроса, — глухо прозвучал голос. — Безоговорочно капитулировал, признав поражение. Вот, подарил колечко… — Антонина полезла в сумку. — Храню до сих пор, — показала на ладони. — Протянул, стесняясь, когда прощались. А больше я его и не видела.
— Как, совсем ничего о нем не знала? — Мне почему–то до слез стало жалко весёлого паренька и Антонину, так и не встретившихся в этой жизни.
— Ты знаешь, жила я все эти годы… неплохо жила, счастливо… О Коле и не вспоминала особо. Так, иногда — украдкой, когда взгрустнётся. Знала, здесь он, в деревне. Значит, я не одна, есть защита. А теперь… Как узнала, что Коля умер… — Её голос дрогнул. — Словно озоновая дыра…
