Кен Фоллетт - Игольное ушко
Идеальным местом оказался бы пустынный участок неподалеку от городка или крупной деревни. Место должно быть уединенным, чтобы никто не видел, как он прыгает из тендера, но не слишком удаленным от ближайшего жилья, где можно украсть одежду и попытаться угнать автомобиль. И поезд должен идти в гору, чтобы его скорость упала и облегчила прыжок.
Сейчас он разогнался примерно до сорока миль в час. Фабер улегся на уголь и стал ждать. Постоянно вести наблюдение за окрестностями он не решался, боясь быть замеченным. Разумнее всего выглядывать наружу всякий раз, когда состав будет сбрасывать скорость. А пока требовалось просто затаиться. Но уже через несколько минут он поймал себя на том, что, несмотря на все неудобства, его тянет в сон. Он подвинулся и положил голову на согнутую в локте руку – в таком случае, если его сморит сон, он тут же проснется от удара головой об уголь.
Пока что поезд мчался все быстрее и быстрее. Между Лондоном и Ливерпулем он дольше стоял на станциях, чем двигался, но теперь летел на всех парах по малонаселенным пространствам. И словно Фаберу мало оказалось неудобств, начался еще и дождь: холодная морось моментально пропитала его одежду и, казалось, ледяной коркой покрыла кожу. Появилась еще одна причина сбежать отсюда как можно скорее – до Глазго он мог попросту умереть от переохлаждения.
После того как прошло еще полчаса, а поезд все не замедлял ход, Фабер стал подумывать о том, чтобы прикончить паровозную бригаду и остановить состав самому. Жизнь еще двум людям спасла обыкновенная сигнальная вышка. Внезапно заскрежетали тормоза, и поезд стал постепенно замедлять бег. Поскольку это происходило медленно, Фабер догадался, что вдоль пути показались знаки, предписывавшие машинисту вести состав более осторожно. Он выглянул наружу. Они находились среди ровного поля, но ему стала понятна причина задержки. Они приближались к разъезду, и для их состава тот был пока закрыт.
Поезд остановился, но Фабер не торопился прыгать. И лишь стоило паровозу снова запыхтеть, он забрался на край тендера, помедлил мгновение и перевалился на другую сторону.
Прокатившись по насыпи, он замер, лежа лицом вниз в густо разросшейся траве. Только когда поезда уже не стало слышно, он поднялся на ноги. Единственным признаком цивилизации в пределах видимости оказалась та самая сигнальная вышка – двухэтажная деревянная постройка с большими окнами наверху, лестницей на второй этаж, пристроенной снаружи, и дверью на уровне земли. От противоположной стороны башни вдаль уходила покрытая шлаком дорожка.
Фабер описал широкий круг, чтобы подобраться к башне сзади, где не было окон. Он вошел в дверь первого этажа и с радостью обнаружил все необходимое ему сейчас: туалет, раковину умывальника и, как дополнительный приз, плащ, свисавший с вбитого в стену гвоздя.
Он сбросил промокшую одежду, вымыл лицо и руки, а потом яростно растер все свое тело грубым вафельным полотенцем. Маленький цилиндр свернутой фотопленки был по-прежнему накрепко примотан к его груди. Потом ему снова пришлось облачиться в свои вещи, но зато он смог поменять сырую куртку на теплый плащ железнодорожника.
Теперь ему оставалось лишь раздобыть транспорт. Ведь человек, отвечавший за систему сигналов, должен был как-то добираться сюда, верно? Выйдя наружу, Фабер тут же наткнулся на велосипед, прикованный цепочкой на замке к стойке перил. Открыть простой замок с помощью стилета не составило труда. Затем, двигаясь строго по прямой линии, чтобы не быть замеченным из окон башни, он, ведя велосипед за руль, дошел пешком до места, где деревянную постройку уже не стало видно. Оттуда, ускорив шаг, он попал на шлаковую дорожку, сел в седло и принялся усердно крутить педали.
16
Персиваль Годлиман принес из дома раскладушку. Он лежал на ней в своем кабинете, не сняв ни брюк, ни рубашки, и безуспешно пытался заснуть. Бессонницей он страдал в последний раз лет сорок назад, когда готовился к последним выпускным экзаменам в университете, и с радостью променял бы мелкие волнения тех времен на жгучую тревогу, снедавшую его сейчас.
Конечно, тогда он был другим человеком, это понятно. Не просто более молодым, а – как бы это сказать?.. – не таким односторонним, что ли. В студенческие годы его характер отличали открытость, агрессивность, целеустремленность – он серьезно собирался заняться политикой. От этого страдала его работоспособность как студиозуса – вот почему в канун экзаменов ему не спалось от волнения за грядущие результаты.
Тогда у него имелось два плохо совместимых увлечения – участие в дебатах и бальные танцы. За одну из речей, произнесенных в оксфордском студенческом союзе, он удостоился награды, а в журнале «Татлер» появилось фото: он, вальсирующий на балу дебютанток. За слабым полом он, однако, особо не ухлестывал. Ему, конечно, хотелось секса, но только с девушкой, которую он полюбит по-настоящему. Причем он не выводил из этого никаких высокоморальных принципов – просто так уж он оказался устроен.
А потому Перси оставался девственником до самой своей встречи с Элеанорой, не вальсировавшей, но зато блестящей выпускницей математического факультета, грациозной, исполненной обаяния молодой женщиной, у которой отец умирал от легочной болезни, заработанной за сорок лет в угольной шахте. Он привел ее как-то домой, желая познакомить с родителями. Его собственный отец был лордом-наместником графства, а их дом показался Элеаноре настоящим дворцом, но при этом она нисколько не комплексовала и вела себя с присущими ей естественностью и шармом. И стоило матери Перси ненароком отпустить в ее адрес снисходительное замечание, как Элеанора срезала ее безжалостно остроумным ответом, чем влюбила Перси в себя еще больше.
Ему удалось все же получить ученую степень, и после Первой мировой войны он стал учителем в средней школе, трижды выдвигая свою кандидатуру на местных выборах. Конечно же, их обоих сильно расстроило заключение врачей, что детей у них не будет, но они продолжали любить друг друга сильно и нежно, жили вполне счастливо, и потому смерть жены стала для Годлимана подлинной трагедией. После этого он утратил всякий интерес к реальному миру и полностью погрузился в эпоху Средневековья.
Именно это более всего и сближало его с Блоггзом – знакомое и тому и другому чувство невосполнимой утраты. И только война вернула его к действительности, возродила в нем отчасти ту смелость, ту агрессивность, тот задор, которые сделали его в свое время блестящим оратором, прекрасным преподавателем и надеждой партии либералов. Он всем сердцем желал Блоггзу обрести в жизни то, что избавит его в будущем от полной горьких воспоминаний одинокой старости.
И как раз в тот момент, когда Годлиман предавался подобным размышлениям, Блоггз позвонил из Ливерпуля с известием, что Die Nadel выскользнул из расставленной сети, а Паркин погиб.
Сидя на краю раскладушки с телефонной трубкой в руке, Годлиман закрыл глаза и вздохнул.
– Мне надо было отправить в тот поезд тебя…
– Вот уж спасибо! – саркастически отозвался Блоггз.
– Поскольку тебя он не знает в лицо.
– Теперь мне представляется вероятным, что знает, – сказал Блоггз. – Он заметил ловушку, а видеть он мог только меня, когда сошел с поезда.
– Да, но где же вы могли с ним пересечься?.. Ах, конечно, на Лестер-сквер.
– Не понимаю, как он мог… Хотя, быть может, мы его все-таки недооцениваем.
– Вы установили наблюдение за паромами? – нетерпеливо спросил Годлиман.
– Разумеется.
– Однако он вряд ли воспользуется одним из них: слишком легко отследить, – скорее угонит яхту. А с другой стороны, почему бы ему действительно не добраться до Инвернесса?
– Я уже привел в готовность полицию этого городка.
– Хорошо. Но ты должен осознавать, что мы не можем пока даже приблизительно определить, куда он направился. Нужно помнить обо всех имеющихся возможностях.
– Это я понимаю.
Годлиман встал и, не выпуская телефонного аппарата из рук, стал расхаживать по кабинету.
– Кроме того, не принимай за аксиому, будто это именно он выскочил из поезда по другую сторону. Исходи из того, что он сошел либо до, либо после Ливерпуля. – Мозг Годлимана снова заработал с полной отдачей, перебирая и отметая варианты, обдумывая самые невероятные предположения. – Как мне поговорить со старшим инспектором?
– Он как раз рядом.
После паузы в трубке послышался другой голос:
– Старший инспектор Энтони. Слушаю вас.
– Вы согласны с моим выводом, что подозреваемый спрыгнул с поезда где-то в вашем районе? – спросил Годлиман.
– Весьма похоже на правду, сэр.
– Отлично! Теперь первое, что ему потребуется, – это транспорт. Поэтому я попрошу вас немедленно обратить внимание на любой угон машины, яхты, велосипеда, даже увод осла, в конце концов, в зоне вашей ответственности в ближайшие сутки. Немедленно сообщайте обо всем мне, но в первую очередь держите в курсе событий Блоггза. Работайте с ним в самой тесной связке, отслеживая все версии.
