Барбара Прайтлер - Бесследно пропавшие… Психотерапевтическая работа с родственниками пропавших без вести
Если понимать эти символы как бессознательные чувства, то можно ослабить страхи клиента и рассматривать сны как шанс на дальнейшее саморазвитие.
3. Избегание
Одной из возможных реакций на исчезновение близких является избегание этой темы.
Тринадцатилетний Ц. не готов говорить об исчезновении своих отца и сестры. Как только я заговариваю на эту тему, он сопротивляется и скрывается за жалобами на недомогание: «У меня начинает болеть голова, когда ты меня об этом спрашиваешь».
Подобным же образом ведет себя и г-н В., который, будучи подростком, потерял всю свою семью в смутное время гражданской войны у себя на родине. Мы почти вплотную приблизились к произошедшему в его семье – он рассказал о смерти деда, а затем об убийстве тети и ее семьи. Но говорить об исчезновении родителей, братьев и сестер он не в состоянии – лишь пунктирно обозначил это на первом собеседовании. При этом он говорил так быстро, что никакие расспросы были невозможны. Но множество недугов, от которых он страдает, указывают на переживаемое им горе. У него панический страх перед огнем, и он боится, что обитатели дома, куда его поселили, могут устроить там пожар. Лишь по прошествии времени он сможет рассказать, что некоторые из его близких погибли при пожаре.
Даже в длительных психотерапевтических процессах зачастую невозможно облечь в слова глубокие раны от травматизации. Иногда требуется очень много времени, чтобы разговор об этих травмах стал возможен.
При этом необходимо соблюдать баланс между уважением к молчанию клиента и форсированием экспозиции травмы. Психотерапевт должен ответить себе на вопрос, чьи потребности важнее в этой ситуации: желание психотерапевта прояснить картину произошедшего или же необходимость для клиента вербально выразить свои травмы? Или, вообще, имеет место избегание психотерапевтом столкновения с травмировавшим событием, из-за чего клиент не находит на сеансах возможности выговориться?
В центре внимания всегда должны находиться индивидуальные потребности и возможности человека, ищущего помощи в психотерапии. Для некоторых словесное выражение страшных событий становится большой подмогой, другим это причиняет слишком сильную боль, которая снова овладевает ими и травмирует.
Так, в случае с г-ном В., единственным выжившим из всей семьи, следует принять то, что он так долго не мог говорить о своих травме и боли. Когда ему это все-таки удалось, он почувствовал большое облегчение. Физические симптомы и страх, который он проецировал на своих соседей, пошли на убыль.
Одной из трудно понимаемых терапевтами форм избегания является отрицание возможных инструментов поиска.
Молодая женщина Н. долго отказывалась от нашего предложения обратиться в Красный Крест за помощью в поисках ее пропавших близких. Эта, поначалу непонятная и даже странная реакция разъяснилась в ходе психотерапии. Оказалось, что в семье уже произошло одно насильственное исчезновение – пропала мать. А спустя год тревог и надежд пришло ошеломляющее известие о ее смерти. Во избежание подобной ужасной новости, отдается предпочтение неизвестности. Пока нет информации о противоположном, ее исчезнувшие родственники остаются для нее живыми.
Прямое высказывание опасения, что пропавший без вести, возможно, мертв, приравнивается к нарушению табу. Избегать этой темы, как показывает пример психотерапевта Б. Абдалла-Штайнкопф, стараются не только сами родственники: одна из ее афганских клиенток во время бегства с родины потеряла сына. Лодка, в которой нужно было преодолеть часть пути, перевернулась, и клиентка лишилась сознания. Когда она очнулась, сын, который был вместе с ней в лодке, пропал. Беспокойство о ребенке было основной темой психотерапии. Когда психотерапевт затронула тему возможной гибели, то натолкнулась на сопротивление со стороны переводчика.
«Переводчик отказался это перевести. Он объяснил свой отказ тем, что предположение о смерти приравнивается к греху. Даже если бы все свидетельствовало о гибели сына, мать не должна была этого произносить»
(Abdallah-Steinkopf, 2003, с. 5).Такое поведение соответствует наличию психологических барьеров, которые были описаны Карлосом Мадариягой (Madariaga, 1992). Эти барьеры помогают поддерживать психическое здоровье клиента, но они же представляют собой стратегию избегания. В данном случае большая вероятность гибели просто блокируется. Человек хватается за малейшую надежду на то, что его близкий жив. Как процитировано выше, грех даже думать о том, что близкий погиб, не говоря уж о том, чтобы это произнести. Вследствие этого невозможность смерти закрепляется в менталитете человека надолго: поиски должны, как в случае со шри-ланкийскими вдовами солдат, числящихся пропавшими без вести, стать вечными (De Soysa, 2001; см. также гл II, раздел 5.3) – нельзя, чтобы их жизнь открывалась для новых возможностей и новых отношений.
На консультациях или в психотерапии мы должны быть на стороне этих людей, не оставлять их одних в неизвестности и отчаянии и искать, несмотря ни на что, пути к дальнейшей лучшей жизни.
4. Агрессия и гнев
Гнев Н. в описанном в разделе V.2. сне направлен против солдат страны, откуда она родом. Это были те, кто напал на нее лично, кто, как предполагается, убил ее отца и от кого она опасается угроз в адрес оставшихся на родине близких. Ее агрессия и желание мести, которые столь сильны в ее сне, абсолютно понятны. Однако не всегда можно найти столь четкую корреляцию между провокатором агрессии и ее мишенью, и потому порой агрессия направляется людьми прямо или косвенно против самих себя, причем самым мучительным образом.
В данном контексте мне особенно запомнился сон г-на А.
Он видит во сне диктатора, правящего его страной, в вину которому он ставит преследование своей семьи и пытки, которые перенес сам. Накопленная до этого времени агрессия находит во сне свое выражение в том, что он связывает диктатора, натягивает ему на голову мешок и бьет до тех пор, пока тот не начинает истекать кровью и перестает двигаться. В этот момент сна г-н А. ощущает в себе большую силу и облегчение – наконец он смог отомстить за пытки и смерть своей жены. Лицо диктатора закрыто мешком. Но когда г-н А. стягивает этот окровавленный мешок с безжизненного тела, то, к его ужасу, оказывается, что это вовсе не диктатор, а его собственная мать.
Этот сон кажется мне очень образным и очень точно соответствующим истории жизни и страданиям данного пациента. На тот момент, когда он увидел сон, прошло пять месяцев, как его мать пропала без вести, и он не думал, что она может быть жива. Представить ее живой означало представить, что она до сих пор страдает, а выбрать смерть слишком страшно. Он чувствовал себя виноватым в ее исчезновении. Возможно, матери удалось бы избежать такой участи, если бы после многих лет заключения и пыток он не бежал за границу. В этом сне отчетливо видны бессилие и гнев: проклятый диктатор должен умереть – такой же ужасной смертью, как многие из тех, чью смерть А. видел в тюрьме. Это желание справедливости и мести. Во сне оно может исполниться. Но затем проявляется его страх за семью и гложущее чувство вины по отношению к ней: маленькая победа (побег, а благодаря ему и выживание) над диктатором ему удалась, но она контрастирует с его неспособностью защитить свою семью. Во сне исполнение желания внезапно обращается против семьи А. и таким образом несет на себе печать вины и горя. Во сне есть еще один момент: там мать погибает от его руки. Самым худшим для него оказалось бы, если бы мать содержали в той же самой тюрьме, где с ним обращались столь бесчеловечно. Тогда уж лучше бы она погибла. Но разве может он в действительности желать смерти кому-нибудь из своих близких? Агрессия, которую А. испытывает по отношению к диктатору и своим мучителям бумерангом направляется против него самого.
Однако, возможно, вынести гнев и чувство вины легче, чем ощущение полного бессилия перед господством бесчеловечной диктатуры.
Рассказать об этом мучительном сне на сеансе психотерапии стало для г-на А. большим облегчением. Для этого были необходимы нейтральное пространство, профессиональный сеттинг и надежные психотерапевтические отношения. О таком сне он никогда бы не смог рассказать друзьям, не говоря уже о родственниках. Поэтому на консультации или сеансе психотерапии столь важно предоставить такие защищенные условия, в которых могут быть вербализованы чувства смятения, стыда и вины.
Благодаря обсуждению и совместному толкованию сна, г-н А. ощутил успокоение. Его собственные чувства стали ему понятны и больше его не пугают. Да, он имеет право быть агрессивным после всего, что с ним случилось. Да, это нормально так сильно тревожиться за жизнь пропавшей без вести матери. При психотерапевтическом сопровождении его не оставят одного с этими чувствами.
