Андрей Дай - Без Поводыря
Спал вроде бы не более получаса, а проснулся уже в серых сумерках. Почивал бы, быть может, и дальше, но кто-то догадался приложить тыльную сторону ладошки к свободной от повязок, правой стороне лба. Мне сейчас много и не нужно – муха по ставшей вдруг сверхчувствительной коже лица пробежит, у меня все внутри сжимается в ожидании нового всплеска боли. А тут – рука! Легкое прикосновение, словно аварийная катапульта, вышибла сознание из царства Морфея.
Я открыл глаза, и попытался разглядеть человека, догадавшегося потрогать мой лоб в дюйме от раны. Лица из-за заслоняющей обзор этой самой пресловутой руки видно не было, но то, что у моей постели сидит женщина – определил со всей определенностью. Ладно, хоть не догадался вслух перебирать имена в попытке отгадать, кто из местных дам, может решить вот так – вдруг – почтить своим присутствием мою гм… больничную палату.
– Сударыня, – негромко выговорил я.
Она резко, будто испугавшись звука голоса, отдернула ладонь, и я, к вящему своему удивлению, узнал в посетительнице Надежду Ивановну Якобсон.
– Здравствуйте, Герман, – поджав нижнюю губку, строго сказала она.
– Здравствуйте, Наденька, – поздоровался и я. – Простите, не ожидал вас здесь увидеть. Тем более, сейчас.
– Отчего же? – укоризненно дернула бровью девушка. – Мы, кажется, уже договорились отринуть те глупые обиды! Жаль, что у вас не сыскалось время еще тогда, в Петербурге, рассказать мне о ваших делах. Даже наш милый Бульдожка куда более меня осведомлен о том, что вы здесь затеяли!
– Как вам понравился Томск? – направление разговора мне не понравилось. Пришлось срочно менять тему.
– Интересный городок, – улыбнулась мадемуазель Якобсон. – Не ожидала, что здесь так много людей. И все эти толпы вдоль улиц… Ее высочество даже жаловалась, что это излишнее внимание начинает ее утомлять.
– Они искренни, – вернул я улыбку. – Они действительно рады… таким гостям.
– Да-да. Это понятно. Но… Нам говорили, вы уже больше месяца не встаете?
– Мне уже лучше. Думаю, уже через неделю доктор позволит мне…
– Вот как?! – мне показалось, или она действительно оказалась слегка разочарованной? – Выходит, я могла зайти к вам завтра?
– Как вам будет угодно, сударыня. Двери моего дома всегда для вас открыты!
– Спасибо. Кстати, симпатичный у вас, Герман, дом. В Петербурге болтают всякое. Я опасалась увидеть здесь что-нибудь… этакое… Его высочество намедни даже изволил остановить санки, дабы получше рассмотреть ваше обиталище.
– Передайте Их высочествам мое приглашение осмотреть мой дом изнутри. Я, к сожалению, пока не в силах их сопроводить… Но секретарь, Михаил Михайлович Карбышев, я уверен, с большим удовольствием, сделает это за меня.
– Я передам. Боюсь, сегодня уже не выйдет. После бала у Их высочеств вряд ли найдется время…
– Ах, да. Сегодня же бал, – с деланным энтузиазмом воскликнул я. – Что же вы, Надежда Ивановна? Неужто, ради меня решили отказаться от этакого-то развлечения?
– Да что бал, – с видом матерой светской львицы, отмахнулась девушка. – Что такого в том балу? Мне право неловко, что я только теперь, на третий день после приезда, выбрала время вас навестить. Вам должно быть скучно и грустно здесь… одному.
– Последние несколько дней – да, – отчего-то вдруг решился признаться я, прекрасно осознавая, что наверняка сюда, вместо бала в бывшем доме Горохова, Наденьку отправила принцесса. И что теперь эта девушка ждет от меня оценки своей жертвы. – Прежде у меня было довольно гостей. Они не давали мне заскучать.
– Видно, снова какие-то заговоры?! – блеснула глазами фрейлина датской принцессы.
– Да. Сговаривались, как все устроить к вашему приезду…
– Фи. Это тоже скучно…
Если мог бы, я бы пожал плечами. Понятно, что она изо всех сил подводила меня к тому, чтоб я рассказал о творящихся здесь делах. Этакая разведка боем, едрешкин корень. Только я вовсе не намерен был доверять такую информацию этой девушке. Опасался, что после ее пересказа, в этой саге останется мало правды…
Тем не менее, нельзя сказать, будто бы ее присутствие было мне неприятно. Честно говоря – рад был, что нашелся хоть кто-то, еще о моем существовании помнящий. Ну и кроме того – прекрасно понимал, что рано или поздно, но нам с этой чудной девушкой придется обвенчаться. И жить вместе. Как-то терпеть друг друга. Быть может, даже родить и воспитывать детей.
В прошлой жизни, я был, прямо скажем, никудышным супругом. У меня была своя жизнь, у жены – своя. Я всегда был занят, всегда находились дела поважнее, чем пустые, как мне казалось, разговоры с человеком, воспринимающим меня этаким ожившим кошельком. Одушевленным носителем средств для осуществления доступных желаний. Меня это устраивало. В той среде, где я вращался, нельзя было оставаться холостым. Супруги, что первая, что вторая, блистали бриллиантами на приемах и фуршетах, а я делал свои дела.
Здесь, во второй, новой жизни, ни о каких серьезных отношениях с туземными женщинами я и не задумывался. Конечно, молодое Герочкино тело жаждало любовных утех, и мне пришлось пойти у покойного на поводу. Итогом стала связь со ссыльной полячкой, Кариной Бутковской, но даже мысль о возможности создать с кем-то семью, приводила меня в ужас. Мне казалось, что серьезные отношения станут занимать существенную долю моего времени. Что, отвлекшись на устройство своей личной жизни, я не успею сделать что-то важное. Необходимое для того, чтоб чаша весов при определении места пребывания души в посмертии, качнулась в ту или иную сторону. Одна из этих сторон вызывала у меня столь яркие чувства, что я готов был пожертвовать всем чем угодно, только бы никогда – никогда – никогда больше туда не попасть.
Потому столь спокойно, внешне – послушно, отреагировал на принятое за меня решение Густава Васильевича женить меня на дочери старинного его друга – Ивана Давидовича Якобсона, Наденьке. Это был, по моему мнению – лучший выход. Навязанная чужой волей жена оставляла мне моральное право не задумываться о необходимости уделять ей чрезмерно большое внимание, и в то же время – удовлетворять сексуальные потребности ныне покойного Герасика.
А потом, точно не скажу – когда. Скорее всего – во время долгого, скучного пути из Санкт-Петербурга в Сибирь. О чем только не передумаешь на протяжении четырех тысячеверстного тракта… Потом, однажды – так будет верно – пришло в голову, что раз Ему было для чего-то нужно, чтоб именно так все произошло, чтоб Герман Густавович Лерхе женился на девице Якобсон, значит – так тому и быть. И кто я такой, чтоб спорить с Проведением?! Но, с другой стороны, что мешает мне получить от этой обузы, если и не любовь, то хотя бы – взаимопонимание?! Супруга – друг. Что может быть лучше?
И вот суженная сидела у постели, трогала мой лоб ладонью, говорила какие-то бессмыслицы, а я смотрел на нее, и решительно не находил ни единой точки соприкосновения. Ничего, что могло бы стать основой нашей будущей симпатии. И когда она, наконец-таки ушла, я продолжил размышлять об этом.
Наденька не была красавицей, ни по каким канонам. По представлениям двадцать первого века – ее фигура отличалась излишней пышностью, кожа – болезненной белизной, а форма лица – простотой. В теперешнем же времени – ее посчитали бы чрезмерно худой, что давало повод подозревать девушку в предрасположенности к чахотке. А высокие скулы и по-скандинавски глубоко посаженные глаза, и вовсе не считались привлекательными. В моде были кукольные, с пухлыми розовыми щечками личики, с рыбьими, навыкате, глазками. Поэты воспевали красоту отягощенных изрядной прослойкой подкожного жира пышечек, с полными, в ямочках, руками.
Слишком умной она тоже не была. Образованной – да. Начитанной – спорно, но прочла она, особенно всякой мыльно-любовной ахинеи, явно куда больше чем среднестатистическая жительница столицы. Совсем недавно, около года назад, Надежда Ивановна стала фрейлиной датской принцессы Дагмар, что автоматически вовлекло ее в сферу придворных интриг. На счастье, Наденька однажды приняла верное решение, и выбрала себе покровительницу в лице супруги наследника Императорского престола. Минни, пока не слишком хорошо разбирающаяся в хитросплетениях столичной политики, еще не успела показать характер. Еще не затеяла свою игру. Мария Федоровна еще только прицеливалась и приценивалась к многочисленным вельможам. Я знал, видел в ее прекрасных карих глазах, что это время обязательно настанет. Как верил и в то, что даже не будь я ее верным поклонником, остерегся бы заводить себе такого врага, как эта женщина со стальным стержнем внутри.
Пока же Минни явно использовала Наденьку в качестве шпиона. Не удивлюсь, если выяснится, что и в Зимнем и в Аничковом дворцах, и в Царском Селе и в Ораниенбауме, мадемуазель Якобсон принимают за романтичную, пустоголовую простушку, и не боятся высказывать при ней то, что остереглись бы говорить в компании с другими придворными дамами. А та, тотчас же несет эти оговорки своей госпоже, которой наверняка не хуже меня известно, что отношения у двери Самого Главного и складываются из таких вот нюансов…
