Юлия Остапенко - Тираны. Борджиа
Но об этом Лукреция тоже забыла, стоило ее супругу коснуться губами ее обнаженной шеи.
По просьбе Родриго молодожены остались в Риме, поселившись в роскошном, огромном дворце святого Августина. Там они целыми днями бродили по саду, взявшись за руки, читали друг другу стихи Петрарки и романы Кретьена де Труа, Лукреция позировала Альфонсо для домашнего портрета — он немного рисовал, и весьма недурно, — или он слушал, как она играет на флейте. А ночи — о, что это были за ночи! Крики Лукреции разносились по всей площади перед дворцом, порождая в городе множество скабрезных шуточек, в которых в кои-то веки сквозило больше добродушия, чем злобы. В каких бы грехах ни обвиняла людская молва Лукрецию Борджиа, неприкрытую страсть к собственному супругу определенно нельзя было причислить к длинному перечню ее грехов.
Они с Альфонсо счастливо прожили месяц, когда Лукреция заподозрила, что беременна. Пока она не могла сказать наверняка, но надеялась и сияла от счастья, когда к ней пришел Чезаре — впервые со дня ее свадьбы. Военная кампания была ненадолго приостановлена, и он провел несколько недель в разъездах, встречаясь с правителями Романьи и пытаясь склонить их на свою сторону миром. Лукреция слушала рассказы о его дипломатических успехах вполуха, гадая, стоит ли ему сообщать новость или лучше повременить, пока уверенность не станет полной. Чезаре вдруг умолк на полуслове и посмотрел на Лукрецию как-то странно. Она невольно обратила на него взгляд — и заметила на его шее крученый золотой шнур, тот, на котором он обычно носил быка.
— Сестренка, ты счастлива?
Лукреция ответила, хмурясь, хотя мрачность ее вызвал отнюдь не заданный им вопрос:
— Конечно, счастлива, Чезаре. Какие могут быть сомнения. А вот ты...
Он накрыл ее руку ладонью, принуждая замолчать.
— Ты любишь его? Правда любишь? Он все, о чем ты когда-либо мечтала?
— Он больше, — честно призналась Лукреция. — Ты знаешь меня, я никогда не предавалась пустым фантазиям, всегда понимала, что мужа мне выберет отец, но... Если бы я умела мечтать, Чезаре, то он стал бы воплощением всех моих грез. Всех до одной.
Чезаре встал, наклонился, поцеловал ее в лоб и молча ушел.
А она забыла об этом. Забыла тотчас, потому что Альфонсо вернулся к ней с охапкой полевых цветов, сорванных им на склоне Авентинского холма, и она отдалась ему на ложе из этих цветов, рассыпанных на полу.
Прошло еще две недели.
Лукреция сидела у окна и вышивала полог для кроватки их будущего сына. Беременность не подтвердилась, ее лунные дни просто задержались в этот раз, но Лукреция твердо знала, что уже в следующем месяце они не придут вовсе. У нее и Альфонсо будет сын, и она собиралась расшить ему постель червленым золотом с лазурью. Работа предстояла сложная и кропотливая, лучше начать сейчас. Она увлеклась, придумывая абрис рисунка, и так погрузилась в рукоделие, что не сразу услышала тревожные голоса и какой-то шум прямо под ее окнами.
Движимая любопытством, Лукреция приоткрыла ставень. У ворот дворца стояла повозка довольно обтрепанного вида. В повозке лежал человек, из нее виднелись только его ноги в высоких сапогах. Сапоги были заляпаны кровью так густо, что она стекала вниз крупными тягучими каплями, оставляя за повозкой зловещий след. След этот тянулся до угла и скрывался за ним — видимо, оттуда повозка и приехала. Рядом стояли какие-то люди, они что-то кричали, кажется, дозываясь привратника.
Лукреция встала. Если какому-то бедняге нужна помощь, ее следует оказать, хотя странно, что его привезли сюда, а не в больницу для бедных. Может, несчастье случилось прямо здесь, у ворот ее дома? Но Лукреция ничего не слышала до последней минуты, к тому же этот след на мостовой...
Присмотревшись к лежащему в повозке человеку как следует, Лукреция узнала его сапоги. В глазах у нее потемнело. Она качнулась, хватаясь за подоконник, но промахнулась и уцепилась за раму для шитья, с грохотом опрокинув ее на пол. Червленое золото и лазурь разлетелись по полу. Лукреция отшатнулась от окна, сделала шаг, другой, а потом упала без сознания посреди комнаты.
В себя ее привела Санчия. Она горько рыдала, и Лукреция, отведя от лица флакон с нюхательной солью, даже не спросила у нее, что произошло. Она поднялась, отбросила руку своей золовки и пошла вперед, в спальню, которую вот уже шесть недель, шесть восхитительных недель делила со своим мужем. Теперь эта спальня, их любовное гнездышко, вымазано в крови. Господи, сколько же здесь крови! Не может ее быть столько в одном человеке. Альфонсо успели перенести на кровать, лакеи толклись вокруг него, пытаясь снять с него сапоги и оторвать присохшую ткань изорванного камзола от страшных колотых ран. Их оказалось так много, что невозможно было сказать, сколько раз его ударили. И лицо, его самое красивое, самое любимое, самое лучшее лицо тоже было изрезано. Искромсано.
— Позовите доктора Гуччино, — сказал чей-то мертвый, ничего не выражающий голос. Ее голос. Голос новой Лукреции Борджиа.
— Уже сделано, госпожа, — испуганно ответил лакей.
Лукреция подошла к кровати, пачкая атласные туфельки в лужицах крови. Опустилась на колени, взяла в ладони холодную безжизненную руку.
— Альфонсо, — ласково позвала она, но он не услышал. Он лежал как тряпичная кукла, изодранная злым и несчастным ребенком, и если бы слуги не суетились так вокруг него, Лукреция не усомнилась бы, что он мертв.
Рядом голосила Санчия. Лукреция постояла еще минуту, потом положила неподвижную руку Альфонсо на кровать и, сказав рыдающей золовке: «Позаботься о нем», вышла вон — из спальни, из дворца, из ворот. Она шла пешком по грязным улицам, не видя мечущихся людей, не замечая удивленных взглядов, не слыша насмешливых выкриков, несшихся ей вслед. За четверть часа она преодолела полдюжины кварталов и оказалась у резиденции, которую занимал ее брат. Ее брат Чезаре Борджиа, ставший быком.
Он был уже в воротах и садился на коня, когда увидел ее. Тут же соскочил наземь, подбежал, сжал ее закаменевшие плечи. На нем не было маски — впервые с тех пор, как исчез Перотто, Чезаре вышел на люди, не пряча лица. Похоже, он так торопился, что просто забыл о маскировке. Лукреция поняла, что успела отвыкнуть от него, и его лицо кажется ей почти незнакомым. По ее просьбе он всегда снимал маску, если они оставались вдвоем, но когда Лукреция в последний раз просила его об этом?.. Она не могла вспомнить.
— Лукреция! — воскликнул Чезаре. — Он жив? Мне сказали, что жив, но его еле довезли до дома, он в любой момент может отдать Богу душу... Господи, что ты-то здесь делаешь? Ты что, пришла сюда одна?
— Ты знаешь, — сказала Лукреция. Это не было вопросом.
— Конечно, знаю! Это случилось совсем рядом, на соседней улице. Я слышал крики и шум драки, послал своих стражников разобраться, они спугнули этих мерзавцев. Их было шесть человек. Возникли словно из неоткуда и бросились на твоего мужа. Бедный Альфонсо! Мои люди привели свидетеля, тот сказал, что он кричал и звал на помощь, ведь это случилось на людной улице. Но никто даже не остановился, никто не захотел ввязываться. Проклятье! — закричал Чезаре в такой ярости, что Лукреция, не сводившая глаз с его лица, сощурилась. — Да на кой черт наш отец выбрасывает столько золота на охрану этого проклятого города, если его собственного зятя могут зарезать посреди бела дня, как свинью! Что толку от этих патрулей, когда их никогда нет там, где нужно!
— Это был ты, — сказала Лукреция. Чезаре, все еще горячась, бросил на нее взгляд, словно не понимая. Она повторила: — Это был ты. Я знаю. Это был ты!
Она ударила его в грудь. Хотела по лицу, но он был выше ее ростом на полторы головы и отступил на шаг, так что она не попала, и ее сжатые кулаки обрушились на его плечи, скользнув по горлу. Костяшками пальцев Лукреция зацепила шнурок от нательного креста. Только креста. Быка на Чезаре не было.
— Это ты! — истерично закричала она. — Это сделал с ним ты! Я тебя ненавижу! Ненавижу тебя, Чезаре, зачем ты так поступил со мной?!
— Тише, — сказал он, перехватывая ее руки. Легко и бережно, словно кости ее были сделаны из стекла. — Тс-с, тише, сестренка. Вот так. Пойдем.
Она не помнила, как он увлек ее в дом. Она билась в его руках, как пойманный зверь, знающий, что все эти ласковые нашептывания и уговоры — лишь способ обмануть и заставить смириться, и что за следующим поворотом — бойня.
— Это был ты, — повторяла она, как заведенная. — Это был ты.
Чезаре поймал в ладони ее лицо. Руки у него оказались большими и горячими, такими горячими, что она могла бы сгореть в них дотла. Что за отрава, о Боже, что за отрава в его руках?! И почему она одурманивает меня, ведь ласточка должна меня защищать.
— Лукреция, — сказал Чезаре, — я понимаю, ты не в себе. Стряслась большая беда. Но я клянусь, слышишь меня? Я клянусь, что не имею никакого отношения к тому, что случилось с Альфонсо.
