Кир Булычев - Младенец Фрей
— Маркс и Энгельс, — пояснила Антонина.
Она сидела, положив ногу на ногу. Юбка съехала к бедрам, ноги были гладкие, мускулистые, Бегишев смотрел на них.
— Для работы мне нужен был именно этот язык, — сказал Ленин.
Андрея тянуло пошутить: «И в гимназии вы его учили, Владимир Ильич». Но такая фраза могла оказаться самоубийственной.
— В Швеции распространен шведский язык, — сказала Антонина. — И английский, правда, Владимир Иванович?
Она умела блюсти конспирацию.
— А вы английским владеете, — сказал Бегишев. — У меня точная информация?
— Я говорю по-английски.
— Сколько в день? — спросил Бегишев.
— Не знаю, — ответил Андрей. — Я же не думал об этом раньше.
— Интеллигентская глупость, — сказал Бегишев. — Учись отвечать сразу — разбогатеешь.
Все засмеялись, даже Алик. Андрей подумал: а в самом деле, сколько надо попросить?
— Предлагаю, — сказал Бегишев, — за день работы сто баксов. Все равно гулять. Работаем два дня. Пока стоим в Стокгольме. Может быть, еще один день на Готланде. Всего триста. Хорошие деньги. Ты столько своей археологией никогда не накопаешь.
— По крайней мере виской зальешься, — сказала Антонина.
— Пятьсот за все, — сказал Андрей.
Все замерли.
— Ну ты наглец, — сказал через минуту Бегишев. — Ну и наглец. Нам лучше местного нанять.
— А мне лучше остаться писателем, а не вашим служащим, — сказал Андрей. — Я пойду, а то устал сегодня.
— А не выпьешь с нами? — миролюбиво спросил Бегишев.
— Нет, спасибо.
Он ушел. Антонина догнала в коридоре и сказала, что Оскар согласен на четыреста.
Андрей дал себя уломать.
* * *Когда Андрей пришел на ужин, Анастасия Николаевна и Татьяна уже сидели за столом. Одинаковыми движениями близких родственниц они намазывали маслом круассаны.
— Что интересного в мире писателей? — спросила пожилая дама.
По тону было понятно, что ей наплевать на то, что происходит в мире писателей, но она умела придать милому лицу выражение искренней заинтересованности.
«Ах как она была хороша в молодости!» — подумал Андрей. Ее лицо — хоть и не столь роковое и притягательное, как лицо ее внучки, — заставляло думать о старинном помещичьем доме, белой беседке у пруда и карете, остановившейся у деревянных побеленных колонн усадьбы.
— Я бывала в Данциге перед войной, — сказала Анастасия Николаевна. — Во время моих печальных скитаний. Правда, я была молода, и меня не хватало на то, чтобы долго печалиться.
— Тетя Настя, к счастью, не способна долго печалиться, — сказала Татьяна. — Иначе бы она давно померла.
Поредевшая компания Бегишева вошла единым строем. Все четверо кивнули Андрею, тот раскланялся в ответ.
— Вы с ними давно знакомы? — спросила Татьяна.
Зная, что у нее в сумке лежит карточка с фотографией Бегишева, Андрей воспринимал вопрос иначе, чем утром.
— Я познакомился с ними на борту, — сказал Андрей.
— Странная кучка, — сказала Анастасия. — Бывают несовместимые люди. Они — несовместимые.
Она протирала вилку салфеткой, не доверяя чистоплотности корабельных судомоек. Руки у нее были молодыми, изящными.
— Несовместимость еще не грех, — сказала Татьяна. Глаза у нее были совсем иными, чем у Анастасии, — светло-карими, почти желтыми. — Боюсь, что их что-то совместило. А это дурно.
— Странно, что вы их не знаете, — сказал Алеша Гаврилин. — Толстый — это Оскар Бегишев, наш спонсор. Банкир. Стриженый бандит — его телохранитель. Антонина — боевая подруга и бухгалтер. А лысенький — наверное, идеолог.
— Откуда у них идеология? — удивилась Анастасия Николаевна.
— Он на Ленина похож, — сказала Татьяна.
И посмотрела на мужчин, будто проверяя, догадались ли они о том же.
— Вы не едите? — спросила Андрея Анастасия Николаевна. — Нет аппетита?
Андрей не успел ответить, как заговорила Татьяна.
— Вы производите странное впечатление, — сказала она. — С одной стороны, нестарый и даже привлекательный мужчина. С другой — лжец. Слова по правде не скажете.
— Вы преувеличиваете, — постарался улыбнуться Андрей. — Бывает, вырывается нечаянно и правдивое слово.
Татьяна смотрела на него в упор, словно хотела загипнотизировать.
Она сердилась и стала еще красивее. У нее было лицо воительницы. Ей нашлось бы место на полотне Делакруа. В постель с ней можно лечь, только взяв пистолет.
Весь жизненный опыт Андрея, вся выработанная за долгие годы осторожность оленя в краю уссурийских тигров твердили, что Бегишев и интеллигентные дамы встретились здесь не случайно. Но что их связывало или разъединяло — Андрей не понимал и потому был беззащитен перед тем, что затевалось на этом пароходе.
После ужина Кураев сказал, что разговаривал с капитаном — оказывается, без вести пропал один из поваров. Но никто не может сказать, остался ли он в Гданьске или упал за борт. Гигантский теплоход, сотни людей, но если упадешь с верхней палубы, то умрешь от удара о ледяную воду. Даже пискнуть не успеешь.
— Эдик, — сказал Андрей, чем удивил Кураева. — Повара звали Эдик.
— Ты откуда знаешь, как его зовут?
— Случайно подслушал, еще вчера, — сказал Андрей.
Не успел Кураев отойти, как в ухо настойчиво, нагло, горячо зашептала Антонина:
— Ты с этими бабами поосторожнее. Это наши враги. Держись подальше.
— Я же с ними за одним столом, — сказал Андрей.
— Оскар приказал отсесть.
— Пускай Оскар приказывает вам, — ответил Андрей. — Я не хочу быть «шестеркой». И к тому же это подозрительно — с чего я вдруг кинусь от них бежать? Потому что твой Оскар трясется от страха перед двумя женщинами?
— Оскар ни перед кем не трясется.
— Факты говорят об обратном, — возразил Андрей.
— Ну, как знаешь. — Антонина отстала.
«Вот и плакали мои четыреста баксов», — сказал себе Андрей. А жалко. Помимо всего прочего — четыреста долларов честному доктору наук никогда не помешают.
* * *По Копенгагену Андрей пошел погулять с дочкой Эрнестинского, но, к сожалению, потерял ее на улице магазинов. Ждал снаружи и не дождался. Потом спросил у датского дедушки, как пройти к «русалке», — и оказалось, что «русалка» ждет его метрах в трехстах от причала, где стоял «Рубен Симонов».
Русалка сидела на камне в двух метрах от берега и была такой маленькой и несерьезной, что совершенно непонятно, каким образом датчанам удалось сделать ее символом своей страны.
Вокруг носились чайки и ждали подачек от любопытных туристов.
Андрей присел на лавочку — хорошо еще дождик из Гданьска сюда не добрался. Тут же рядом села Антонина. Нигде от нее не скроешься!
О чем Андрей ей сообщил.
Антонина прижала к его бедру свою твердую горячую ногу.
— Ты мне нравишься, — сказала она. — Но у нас — моральный облик в первую очередь.
— У вас — у коммунистов?
— Неточно, но не суть важно.
— А чего ты гуляешь одна? — спросил Андрей.
Если тебе упрямо тыкают, приходится отвечать тем же.
Антонина не заметила этого.
— Мы за тобой следили, — сказала она. — С кем у тебя связь, кому докладываешь.
— И что выяснили?
— Или у тебя нет связи, или ты нас провел.
— Мучительная у вас жизнь, — сказал Андрей. — Никому не верить.
— Ты не прав, Андрюша, мы всем доверяем, и тебе тоже. Но обязаны проверять. Так нас учил Ленин.
— Кто? — Андрей забыл, что Антонина не знает о действительной сути Иванова. Или знает, но не считает нужным признаваться.
— Ленин. Вождь мирового пролетариата.
Она посмотрела Андрею в глаза. Ее зрачки высветлились. Это были яростные, но неумные глаза.
— Ох и положу я тебя в койку, — сказала женщина. — Как кончим задание выполнять, берегись меня, козел!
Она больно ущипнула Андрея за коленку.
Потом вдруг насторожилась.
— А чего ты сюда пришел? На встречу?
— Ага, — сказал Андрей. — На встречу с девушкой.
— Врешь.
— И ты ее знаешь.
— Татьяна?
Андрей не сразу сообразил, кого Антонина имеет в виду.
— Нет, — сказал он, — моя девушка с длинными волосами и живет под водой.
Он показал на русалку.
— Ну ты даешь! — Антонина с облегчением засмеялась. — А то уж взревновала. Ты же здесь единственный мужик. Тебя полюбить можно.
Она положила ладонь на колено Андрею. Ладонь была такой горячей, что прожгло сквозь куртку и брючину.
— Я страшно сексуальная, — сказала Антонина. — Ты от меня не уйдешь. И Лида тебя не спасет.
— Ну, вы меня обложили, — сказал Андрей.
— Отныне зови меня Тоней. Мне так приятнее слышать. Из твоих, блин, уст. А чего они этого железного ребенка тут посадили?
— Это русалка. Такая сказка у Андерсена была — про русалочку.
