Анатолий Дроздов - Денарий кесаря
Отразив нападение пиратов у острова Крит и уничтожив вражескую трирему, мы благополучно прибыли к берегам Иудеи. Наша либурна "Дельфин" скользнула в гавань Кесарии и отшвартовалась у каменного пирса. Никто не встречал посланников консула, потому что никто не знал о нашем прибытии. Мой отец, сенатор и префект Луций Корнелий Назон Руф, друг Аким и я сошли на грубый камень пирса и после короткого совещания решили идти прямо к прокуратору. Триерах либурны Леонид вызвался нас сопровождать…
В Египте, где я живу, мало говорят на латыни – в прибрежных городах в ходу диалект греческого "койне", а в глубинных районах – местное наречие. Здесь плохо знают римское устройство власти, слово "прокуратор" пробуждает у людей страх. Когда-то прокураторами в Риме звали (да и сейчас зовут) рабов, управлявшим домами. Став вольноотпущенниками, бывшие рабы стали управлять канцелярией и государственной казной. Император Август сделал должность прокураторов почетной, отдав под их начало малозначительные провинции, занять эту должность стремятся многие почтенные всадники. Сенаторы, отбывшие свой срок на посту консула или претора, уезжают управлять большими провинциями, их для проконсулов или пропреторов не хватает, многие не отказались бы от прокураторского звания. Империя платит прокураторам немалые деньги, к тому же человек, приставленный к сбору подати с провинции, одним жалованием довольствуется редко. В Римской империи должность префекта считается выше прокураторской, но ни один префект не в состоянии так быстро сколотить состояние, как прокуратор самой отдаленной римской провинции…
Я понял это, едва мы вступили в резиденцию Пилата в Кесарии – величественное здание с беломраморными колоннами, резным фризом и фронтоном, декорированным скульптурами. Полы резиденции украшали мозаики, стены были богато расписаны – трудно было поверить, что это не дворец римского богача, а всего лишь канцелярия римского чиновника. Сам прокуратор Иудеи оказался под стать своему обиталищу – высокий, широкоплечий, статный. Его лицо трудно было назвать красивым: крючковатый самнитский нос, глубоко посаженные темные глаза, тонкие губы. Курчавые жесткие волосы густо пересыпаны сединой. Это был облик солдата: заслуженного, много испытавшего ветерана, которого любят легионеры и боятся враги. С Пилатом так оно и было: солдаты его обожали, враги трепетали при одном звуке его имени. Следует добавить, что врагами у прокуратора были все, кто не римлян, а также некоторые римляне…
К моему удивлению Пилат принял нас ласково. Долго расспрашивал о путешествии, посетовал на дерзость пиратов, посмевших напасть на римское военное судно, пообещал щедро наградить храбрую команду "Дельфина". Держался прокуратор просто, без подобострастия, но и не надменно. А когда отец заговорил о поручении Сеяна, остановил:
– Дела подождут, префект! Позже… Отдохни с дороги! Тебе и твоим спутникам отведут комнаты в моей резиденции, вечером будет пир в честь вашего приезда. Не так часто посещают Иудею посланцы консула!
На угощение Пилат не поскупился. Зайдя в пиршественный зал (триклинием его назвать было трудно), я замер, пораженный богатством обстановки и еще более – обилием золотой и серебряной посуды, которой были уставлены накрытые тончайшими льняными скатертями огромные столы. Стоит ли добавлять, что никаких селл и бисселиев здесь не имелось, зато стояли роскошные ложа с ножками в виде лап льва; ложа были усыпаны мягкими подушками, обтянутыми цветной парчой. Отец, как я заметил, тоже не ожидал такой роскоши и остановился у порога. Однако постоять нам не дали. Подбежал раб-распорядитель в красивой тунике и с поклонами отвел нас к главному столу. Пилат предложил отцу почетное место рядом с собой, мне отвели ложе по левую руку от прокуратора, Акима повели к дальнему столу, где я заметил триерарха Леонида и нескольких моряков с "Дельфина". Прокуратор строго следовал правилам официального римского застолья, где места гостям отводятся соответственно их положению. Я, конечно, был всего лишь центурионом и по чину должен был сидеть (вернее, возлежать) рядом с Акимом и Леонидом (чему был бы только рад), но сын посланника консула в глазах Пилата стоял лишь на ступень ниже отца, поэтому я неловко примостился на назначенном мне ложе. Подбежавшие рабы омыли мне руки, вытерли их тончайшим полотенцем и возложили на голову венок из цветов. Я неохотно подчинился. Все это было непривычно и неловко.
– Salve! – раздалось рядом.
Я повернул голову и онемел. На соседнем ложе вольно раскинулась молодая римлянка. Ее молочно-белая, гладкая кожа светилась как полированный мрамор, большие зеленые глаза влажно блестели, а прическа из уложенных башней завитых волос была богато украшена цветами. Ее красота казалась совершенной – как у статуй лучших греческих мастеров. Я смутился так, что забыл ответить на приветствие. Соседка моя улыбнулась, показав ровные белые зубки.
– Знакомься, Марк, моя племянница Валерия! – пророкотал справа бас прокуратора. – Жена трибуна Секста Цезия Грата. Муж ее сейчас в Сирии, и я попросил Валерию скрасить тебе одиночество на пиру – я буду занят беседой с сенатором. Не возражаешь?
Я смущенно поблагодарил, и прокуратор повернулся к отцу. Тем временем рабы стали наполнять чаши вином, другие поставили на столы первую перемену блюд. Пилат, как хозяин пиршества, привстав, вознес благодарность богам и предложил выпить за здоровье римских консулов Тиберия Цезаря Августа и Луция Элия Сеяна. Послышался грохот отодвигаемых лож – все вставали, выказывая тем самым почтение правителям Ойкумены. Я вознамерился сделать тоже, но Валерия, движением руки остановила мой порыв.
– Ты же не солдат! – сказала она насмешливо.
– Я центурион! За здоровье императора и консулов в легионах пьют стоя!
– Здесь не легион, – усмехнулась Валерия, – так что оставь гарнизонные замашки. Мне они так надоели! В кои века приезжает умный человек из Рима, и тут же пытается прыгать, как пьяный ветеран в харчевне.
Я смутился и опустил глаза.
– Здесь много будут возглашать, – пояснила Валерия, – вставать и падать. Будут пить здоровье наместника провинции, сенатора, трибунов… Потом позовут полуголых сирийских танцовщиц. От танцев гости распалятся и станут ловить плясунь. Но танцовщицы здесь проворные, многим поймать не удастся. Гости вернутся за столы, от обиды станут пить еще больше. Рабы не будут поспевать носить тазики, поэтому заблюют столы. Многих гостей придется развозить на повозках – видел, сколько их ждет на площади? Назавтра все с удовольствием вспомнят, как славно повеселились у прокуратора. Всегда одно и то же! – она вздохнула. – Ты хочешь такого веселья?
Я покрутил головой.
– Тогда слушай меня! – сказала она покровительственно. – Гостю из Рима за нашим столом надо быть осторожным. Можно съесть чего-нибудь дурного или выпить. Это Иудея, местные повара хорошо готовят свои блюда, но не знают римских. Вместо вина могут поднести сикера, – она скривилась. – Это такая гадость! Непривычные к нему люди сразу пьянеют, а назавтра у них болит голова…
– Я буду слушаться! – с готовностью согласился я.
– Хороший мальчик! – Валерия ласково погладила меня по голове. – Правильно решил. Послушные дети получают лакомство.
Мне не понравилось упоминание о детях, но обещание лакомства заслонило обиду. Я пристально посмотрел на Валерию, желая получить ответ, о том ли лакомстве я подумал; ее взгляд подтвердил, что подумал я правильно. С этого мгновения происходящее в зале перестало меня интересовать. Я поднимал свою чашу при очередной здравице, демонстрируя тем самым свое внимание к пиршеству, и слегка отпивал из нее – тем мое участие в общем застолье и ограничивалось. Валерия сразу пресекла мое намерение осушать чашу до дна.
– Не люблю пьяных! – твердо заявила она, и я подчинился. Мы мало пили и ели, зато много говорили – о поэзии, греческой философии (к моему удивлению Валерия неплохо разбиралась в учениях греков – куда лучше меня), затем, когда за столами стало шумно, перешли к более интересным вещам. Мы разговаривали вполголоса, время от времени легко касаясь друг друга, и эти прикосновения пьянили меня крепче неразбавленного вина. Я узнал, что Валерия рано осиротела, и Пилат забрал ее к себе. Жена будущего прокуратора заменила ей мать, сам Пилат – отца. Прокуратор считал ее дочерью и относился соответственно. Валерия следовала за дядей по всем легионам, где будущему прокуратору довелось служить, великолепно знала гарнизонную жизнь и ненавидела ее. Валерия мечтала о Риме, но была вынуждена жить в Иудее. Шестнадцати лет Пилат выдал ее замуж за племянника своего предшественника, Секста Цезия Грата, который к моменту назначения нового прокуратора числился трибуном легиона, расквартированного в Антиохии, но возглавлял когорту в Кессарии. Секст был вдвое старше Валерии, для того, чтобы жениться на ней, ему пришлось развестись. Первая жена и двое детей остались в Дамаске, трибун часто навещал их. Тем более что по делам службы Грату несколько раз в год приходилось ездить в главный город Сирии. На время его отлучек Валерия переселялась к Пилату: Грат безумно ревновал жену, и надеялся, что дядя не позволит ей осквернить супружеское ложе. Все это Валерию несказанно злило. Как я понял, мужа она не только не любила, но и не почитала – ее выдали за трибуна против воли. У старшего Грата имелись обширные связи в Риме, что привлекло Пилата, что до Валерии… Разве римские отцы спрашивают у дочерей, кого они хотели бы видеть мужьями?..
