Константин Шильдкрет - Розмысл царя Иоанна Грозного
Он не спеша вышел в сени и вернулся с небольшим узелком.
— Показал бы милость да поглазел на умельство-то фландрское.
Неупокой в ужасе отодвинулся от узелка.
Кат обиженно покачал головой.
— Экой ты, право! С твоего выбору послужу тебе: волишь — споначалу очи твои выколю; волишь — напередки язык откушу.
И, взяв со стола утыканный шипами железный прут:
— Глазей.
Трясущиеся пальцы непослушно скользили по узелку.
Старик, натешившись вдоволь, развязал наконец кумачовый платочек.
Неупокой обомлел от неожиданного счастья: в узелке были хлеб и розовеющий кус свиного сала.
* * *
Шумно и весело было в трапезной у царя. За длинным столом гомонили советники с гостинодворцами — Прясловым, Заблюдою и Рожковым.
Грозный налил новый овкач вина и сам передал его Заблюде.
— На добро здоровье!
Гость благодарно склонился, осенил себя крестом и залпом выпил.
Пряслов и Рожков завистливо поглядели на Заблйду. Иоанн ухмыльнулся.
— Все вы любезны нам. Всех примолвляю!
И, налив ещё два овкача, прищурил левый глаз.
— А от Тмутаракана, сиречь Астраханью именуемого[84], до Персидской земли и малое дитё рукою дотянется. Без помехи можно ныне с Персией той торг торговать.
Подвыпивший Фуников обнял Рожкова и ткнулся в лопатку его бороды.
— Токмо, чур, держать уговор. Чтобы без утайки пятинная доля с лихвы в царёву казну.
Гостинодворцы обиженно уставились на казначея.
— А ежели что, может, и живота для царя и отечества не пожалеем!
В трапезную вошли Борис, Загряжский и Биркин. Годунов многозначительно подмигнул и показал пальцем на дверь.
— По вызову твоему, государь, пожаловали к нам князья: Шереметев, Сабуров да Ряполовский с Овчининым.
Заблюда раздражённо почесал у себя за ухом и встал.
— Авось, государь мой преславной, свободишь нас. Не с нашим рылом суконным пред очи родовитым казаться.
Грозный шаловливо прищёлкнул языком.
— При мне не заклюют, авось, Митрич!
И к Годунову:
— Кликни князей-то. Да Иван-царевичу вели пожаловать.
Бояре вошли гуськом, трижды перекрестились на угол и приложились к замаслившейся царёвой руке.
Овчинин исподлобья оглядел собравшихся и презрительно подобрал губы.
— Дай Бог здравия гостям желанным, — мягко прошелестел царь и жестом указал на лавку.
— А тебе, Симеон, за Угря первому подённая подача наша.
Ряполовский подхватил на лету надкусанный ломоть и, подставив ладонь к подбородку, чтобы не рассыпались крошки, с благоговением, как просфору, зажевал хлеб.
Загряжский и Биркин заняли свои места. Симеон, проглотив последний кусок, примостился подле Овчинина.
— Вы бы, князь-бояре, рядком, — предложил с плохо скрываемой усмешкою Грозный Шереметеву и Миколе Петровичу.
Замятня собрал ёжиком щетинку на лбу.
— Пожаловал бы ты меня, царь, иным каким местом.
— Пошто така незадача? — И милостиво указал Шереметеву на место подле Загряжского. — А ты, Микола, к Биркину ближе.
Бояре хмуро уставились в подволоку и не шевелились.
Иоанн теребил клинышек бороды и, видимо, забавлялся.
— Аль и эдак не угодил?
Микола Петрович, краснея от натуги, поднялся на носках и отставил поджарый живот.
— Воля твоя, государь, — собрал он птичьим клювом жёлтые губы свои, — токмо сиживали Сабуровы-Замятни одесную батюшки твоего и негоже им с Биркиными рядышком быть.
На пороге показался царевич. Услышав кичливый писк Сабурова, он топнул ногой.
— Посадить!
Вяземский и Фуннков бросились к боярам.
Лёгким движением головы Грозный остановил советников и, указав сыну на место подле себя, упёрся подбородком в набалдашник посоха.
— Рядком! Подле Биркиных! Оба!
Бояре потоптались немного, но не двинулись с места.
— Ну?!
Медвежьими когтями скребнул окрик по сердцу. Упрямые головы, подчиняясь какой-то могучей силе, медленно повернулись к царю.
Властный, обнажающий душу взгляд налитых кровью глаз Иоанна скользнул по мертвенно-побледневшим лицам утративших вдруг всякую волю бояр.
Сбившись жалкой кучкой, они покорно подчинились приказу.
— Тако вот споначалу бы! — скрипнул зубами царь и, вытирая рукой проступивший на лбу пот, уже бесшабашно шлёпнул по спине Годунова. — Вина!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
На полупути от Кремля отёкшие ноги Неупокоя отказались передвигаться. Недельщик взвалил узника на плечи стрельцу.
В Кремле Неупокой отлежался на лавке и, опираясь о батожок, поплёлся с замирающим сердцем к царёвой трапезной.
У приоткрытой двери стольник загородил его собой.
В трапезной стоял гул. Скоморохи кружились в бешеной пляске, давили друг друга, прыгали по столам, перебрасывались мушермами, овкачами и блюдами, обливая людей, стены и подволоку потоками щей и вина.
Хмельной Иоанн не давал им остановиться. Его захватили веселье и шум. Хотелось самому броситься в пляс, закружиться так, чтобы в один грохочущий хаос смешались все его чувства и мысль и рассудок, чтобы позабыть обо всех и забыться самому. Каждый мускул его трепетал, и рвалась уже из груди разудалая песня, а ноги, под лихими перезвонами накров, всё безудержнее и дробней выбивали молодецкую дробь.
Прыгая через шутов, неслись в пляске советники.
Биркин, в угоду царю, вытащил из-за стола упиравшегося Замятню и поволок его по полу.
Грозный покатился от хохота.
Неожиданно взгляд его упал на стольников.
— Сгинь!
Точно ветром сдуло шутов. Оборвались песни и говор. Пятясь, сели на свои места советники и гости.
В глазах Иоанна притаился лукавый смешок. Клинышек бороды оттопырился кверху и ищуще зашмыгал по сторонам.
— Пошто притихли, бояре? — вкрадчиво подмигнул царь Овчинину и Ряполовскому. — Али не в потеху вам наша потеха?
Бояре неохотно поднялись.
— За хлеб, за соль твою спаси тебя Бог, государь! Всем довольны мы ныне.
Грязной подошёл к Симеону и низко поклонился ему.
— Не обессудь!
Тяжело вздохнув, Иоанн закрыл руками лицо.
— Ласка ваша нам в утешение. А токмо колико любезнее было бы во всём ту ласку зреть. — И, не сдерживаясь, судорожно сжал посох. — Примолвлял нас и Старицкой-князь и Курбской Ондрей. А было то на словесах. В душах же имали скверны и змеиные помыслы противу меня. — Он согнул по-бычьи шею и исподлобья поглядел на Симеона. — Да и ныне дошло до нас, будто охочи иные князья на столе московском зреть Василия Шуйского.
Шереметев и Замятня, позабыв непримиримую рознь, тесно прижались друг к другу и не смели вздохнуть.
— Тако ли, бояре? Аль после Старицкого убиенного Шуйскому черёд пришёл?
Белые, как личина, оставленная в сумятице каким-то шутом, стояли Овчинин и Ряполовский.
— Не противу тебя восставали, — горлом выдавил Овчинин. — Ты нам царь, Богом данный. Токмо о родах боярских, хиреющих ныне, печалуемся.
Грязной с возмущением сплюнул.
— И израды не замышляли?
Стольник отступил. Недельщик толкнул Неупокоя коленом под спину.
Узник шлёпнулся под ноги царю.
Фуников одной рукой, как кутёнка, поднял холопя и стукнул лбом о лоб Ряполовского.
— Не признаешь ли, князь, человека сего?
Овчинин первый узнал Неупокоя, но нарочно выкатил глаза и недоуменно пожал плечами.
— Не обессудь, господарь! — поклонился Неупокой Симеону. — Давненько не служил яз тебе!
Он пытался говорить так, как научили его в приказе. Но представившаяся неожиданно возможность поиздеваться над князем, выместить на нём всю свою ненависть, путала мысль и подсказывала иные слова.
Чтобы не дать сбиться холопю, Грязной стал задавать ему отдельные вопросы.
Висковатый деловито заскрипел пером по пергаменту. Иоанн сидел, закрыв руками лицо, и молчал. Хмельной царевич поманил к себе Сабурова.
— Чмутят бояре!
— Чмутят, царевич.
И, собрав ёжиком колючий лоб, Микола Петрович приложил палец к губам.
— Да и не токмо сии, а и Шереметев не мене.
В его испуганных глазах блеснула надежда. Он бочком подвинулся к Вяземскому.
— Заедино добро бы и с Шереметевым поприкончить.
Вяземский по-приятельски хлопнул князя по животу и многозначительно ухмыльнулся.
— Во всяку прореху ткнём по ореху. Аль темниц на Москве не достатно?
Замятня торжествующе повернулся к Шереметеву.
Исчезнувший куда-то Фуников, запыхавшись, ворвался в трапезную.
— Опытали Неупокоя?
Грязной утвердительно кивнул.
Казначей положил руку на плечо Сабурова.
— Принимай гостюшка, князь.
Спина Иоанна заколыхалась от неслышного смеха. Перед поражёнными Сабуровым и Шереметевым вырос Тын.
