Андрей Мартьянов - Проект Германия
Преподаватель из Ленинграда сразу расцвел улыбкой и устремился к журналистам. Затарахтел, размахивая руками. Они сперва остановились, удивленные таким напором, затем рассмеялись, обступили его, весело и покровительственно похлопали по плечам. Вся группа, бурно общаясь, покатилась в сторону столовой для летчиков.
Из второго самолета тоже посыпались репортеры. Среди них один определенно был русским. Он разглагольствовал по-английски больше всех, громко и с таким ужасающим акцентом, что зарубежные коллеги только похохатывали. Его это совершенно не смущало. Он держался хозяином, который принимает гостей в большом, хорошо обустроенном доме.
Прибыло также несколько фотокорреспондентов из нейтральных стран. Ими должны были заниматься другие товарищи — переводчики из Особого отдела армии, простые ребята с незапоминающейся внешностью. Важных господ из Международного Красного Креста встречала лично товарищ Пешкова.
Мое задание появилось на аэродроме последним.
Сперва показались немецкие «зверюги». Оба без багажа, в отличных кожаных регланах, фуражках и сапогах, блестевших на свету. И — ни одного ордена, даже нагрудных значков за ранения нет.
Обер-лейтенант Шаренберг был лет тридцати — тридцати двух, рост примерно метр семьдесят пять, лицо прямоугольное, обветренное, волосы светлые, жесткие, глаза серые.
Капитан Геллер — лет двадцати пяти — двадцати семи, рост метр восемьдесят, лицо узкое, глаза и волосы темные. Очень крепко сбитый, прямо квадратный. Английским боксом увлекался, что ли? У нас на заставе в сороковом сержант такой был — быка с одного удара завалить мог.
Оба козырнули мне с безразличным видом. Ну, по всему видать — простые солдаты, честно сражались за Фатерлянд.
Вслед за ними выпрыгнул полковник Чесноков, моложавый, высокий, крепкий, сложения плотного, с черными глазами, бритый наголо, «под Котовского». Этот сразу подал мне руку, быстро стиснул и так же быстро вырвал:
— Принимаем даму. Ее там в самолете укачало, так что деликатнее. Как бы этот тонкий немецкий фарфор не треснул.
Мы с полковником аккуратно вынули из самолета шубу. Из-под шубы торчали меховые унты.
Шубу утвердили на ногах. Элегантная шапочка, обмотанная огромным платком, бледное холодное лицо. Подбородок тяжеловат для женщины. Вообще, на первый взгляд, она проигрывала Пешковой — в той больше старорежимной породы, которая от возраста не портится. Я про Пешкову потом дополнительно выяснял насчет происхождения — полтавская дворянка.
Когда дама обрела равновесие, я козырнул ей:
— Добро пожаловать в Сталинград, фрау Шпеер.
Она высвободила из муфты длинные крепкие пальцы и пожала мне руку. Рука у нее оказалась совсем не холеная. У нее руки как у моей матери — с короткими ногтями, ладонь твердая, привычная к домашней работе.
— Я назначен сопровождать вас, — продолжал я.
Кажется, это прозвучало не слишком приветливо. Мол, назначили, вот и подчиняюсь.
Она так и поняла.
— Ничего не поделаешь. — Фрау Шпеер спрятала руку обратно в муфту. — Ни один из нас не хотел бы здесь находиться, но обстоятельства, как всегда, сильнее отдельного человека.
Я удивился тому, насколько легко понимаю ее. Допрашивая пленных, я вечно требовал, чтобы они говорили помедленнее: немцам свойственно тараторить и глотать целые слоги. Кроме того, у них — как и у нас, впрочем — в ходу всякие сокращения. Пока не привыкнешь, не сообразишь, о чем они. Например, Тацинская называется у немцев просто Tazi.
Но в исполнении фрау Шпеер немецкий язык звучал практически красиво. Наверное, впервые я смог это оценить.
Фрау Шпеер рассматривала меня. Не знаю, что она там видела в сумерках.
— Готовы? — осведомился я. — Идемте. Нужно побыстрее разместиться — и на ужин. В столовой уже накрыли.
И зашагал по аэродрому. Они топали вслед за мной: полковник Чесноков под руку с фрау Шпеер, следом за ними обер-лейтенант Шаренберг и последним — капитан Геллер. Этот почему-то всё время оборачивался.
Я отвел моих подопечных в казарму для летчиков, наспех отстроенную после бомбежек. Для фрау Шпеер выделили отдельную комнатку. Сопровождающих ее летчиков и нас с Чесноковым разместили рядом.
— Здесь вы будете жить, — показал я фрау Шпеер ее новое обиталище.
Комнатка была крошечная, зато с настоящей кроватью и стулом. Кровать стояла неплотно к стене — мешал круглый бочок общей с соседним помещением печки. Печка была выкрашена темно-синим, стена выбелена.
Я думал, фрау Шпеер привыкла у себя там, в Германии, к хоромам, но она при виде убогой каморки даже глазом не моргнула:
— Очень уютно. Мне нравится, когда нет лишнего пространства.
— Да и теплее, — подхватил Чесноков, заглянувший мне через плечо.
Оба немца, отстранив Чеснокова и меня, по очереди вошли в комнату фрау Шпеер, постояли возле кровати и вышли. Шаренберг, по-моему, поморщился.
Я обратился к фрау Шпеер:
— Я скажу сержанту, чтобы принес ваш багаж. Вы его в самолете оставили — багаж? И вот еще, фрау Шпеер, вы должны сейчас же вернуть летчику унты. Все равно ходить лучше в валенках.
С этими словами я поставил на кровать новенькие валенки и положил рядом ватные штаны.
— И наденьте это. Так лучше для вашего здоровья. Все-таки — мороз. Это сейчас двадцать градусов, к ночи совсем похолодает. А в степи еще и ветер.
— О, вы заботитесь о моем здоровье, как мило, — заметила она.
Она размотала огромный вязаный платок, сняла шапочку. Я увидел аккуратно причесанные волосы, седые, с белокурыми прядями. На меня пристально смотрели ледяные голубые глаза.
Вообще она оказалась довольно красивой — стройная, рост чуть выше среднего, сложение сухощавое, черты лица правильные, кожа бледная, под глазами заметные синяки — видимо, не высыпается.
— Так я, по-вашему, должна носить эти вещи? — Она подняла тщательно подведенные брови и коснулась ватных штанов.
— Чулки в данных условиях категорически не подходят, — сказал я, сильно покраснев. Я как-то не привык обсуждать с женщинами такие подробности, как нижнее белье.
Утаить мое смущение от взора фрау Шпеер, конечно, не удалось.
— О, — промолвила она, — русские офицеры еще и застенчивы? Это так мило.
— Кстати, о здоровье, — спохватился я и вытащил из кармана флягу с водкой. — Прошу — Vodka. Не этот ваш паршивый шнапс, а хорошая русская Vodka. Если почувствуете, что замерзаете, сразу сделайте глоток. Не бойтесь опьянеть.
— Мне доводилось пить крепкие спиртные напитки, — спокойно сказала она.
— В наших условиях это единственное надежное средство согреться, — добавил я, пропустив ее реплику мимо ушей. — Берегите флягу. И никого не угощайте. У вас, конечно, будут просить… — Я оглянулся на Чеснокова, но тот сделал вид, будто не слышит.
— Хорошо, — кивнула фрау Шпеер.
Она смотрела на меня равнодушно. Явно ждала, чтобы я ушел.
Наверное, так и следовало поступить. Но мне вдруг стало обидно: я столько сил угрохал, столько оперативной смекалки применил — да хотя бы добывая приличную Vodka, — а она этого вообще не замечает. Будто всё как надо и никто ей здесь не делал никакого одолжения.
Ну и ладно. Глупо требовать от женщины благодарности за выпивку. Но кое о чем я ей все-таки напомню.
— Почему же вы не спрашиваете о том, ради чего сюда приехали? — осведомился я почти грубо.
Она положила муфту на кровать рядом с валенками и застыла.
Потом медленно повернулась в мою сторону:
— О чем вы говорите?
— Мы ведь знаем, зачем вы прилетели в Сталинград, правда?
— Я почему-то считала, — тихо, медленно проговорила фрау Шпеер, — что моим делом в Сталинграде занимается другой человек.
Я дернул углом рта:
— Какой еще «другой»? Я и занимаюсь. Всеми вашими делами.
— Я думала, вы просто встречаете, а по делу пришлют кого-то старше… По званию и… возрасту… А разве вы?.. Вы?.. — У нее перехватило дыхание, она поднесла ладони к горлу красивым, картинным и вместе с тем совершенно естественным жестом.
Кого другого я бы помучил, но вот насчет фрау Шпеер не сомневался: если я начну тянуть с ответом, она меня никогда не простит. И даже тот факт, что я откопал ее сынка из-под завалов и поместил в относительно человеческие условия, меня в ее глазах не оправдает. Она будет держать на меня зло до конца жизни. И по какой-то причине меня это совершенно не устраивало.
— Да, я нашел вашего сына, фрау Шпеер, и он жив, — сказал я. — Завтра вы сможете его навестить. По крайней мере, я на это надеюсь.
Она подняла муфту, понюхала ее, поджала губы, посмотрела в темное окно — там была сплошная степь, покрытая снегом, и больше ничего. Ветер гнал снежную пыль — на запад, на запад. Туда, где Германия.
— Переодевайтесь и приходите в столовую. — Я вышел и закрыл за собой дверь.