Александр Громов - Русский аркан
С точки зрения большинства населения, особенно крестьянского сословия, между «казной» и личными средствами батюшки царя такая же разница, как между жерехом и шереспером или лабарданом и треской. Статочное ли дело, чтобы сам «государь-анператор» не мог взять из казны денег сколь ему потребно? Кто грит «нет»? Ты энто чаво, очкастый, к становому захотел? Хватай, мужики, сицилиста!
Нельзя, однако, сказать, что просьбы – именно просьбы – министра двора об увеличении в данном году ассигнований на нужды императорской фамилии ни разу в российской истории не звучали на заседаниях Бюджетного комитета. Звучали и удовлетворялись. Нельзя сказать и то, что они звучали часто. Совсем наоборот. Широкой публике не было известно, что ныне здравствующий император Константин Александрович за свое четвертьвековое царствование ни разу не залез в государственный карман глубже, чем позволяли законы и обычай. Зато и пришлось же поизворачиваться министру двора! Помимо фиксированной и много лет не пересматривающейся суммы ежегодных ассигнований из Государственного казначейства доход императорской семье приносили земли со средневековым названием «удельные», виноградники и фруктовые сады, преимущественно крымские, конные заводы, рудники и промыслы, ценные бумаги и банковские вклады. Этого подчас катастрофически не хватало, особенно принимая во внимание категорический запрет вкладывать деньги в какие-либо иностранные или русские частные предприятия.
А расходы были гигантские. Содержание дворцов. Жалованье, стол и обмундирование трем тысячам дворцовых слуг от гофмаршала до форейтора, а также пенсии состарившимся работникам. Рента великим князьям. Приданое великим княжнам при замужестве. Подарки родственникам и неродственникам по тому или иному случаю. Широкая благотворительность. Поддержка русского искусства, как то: содержание пяти императорских театров, Академии художеств, закупка лучших полотен и статуй для императорских общедоступных музеев, расходы на содержание в надлежащем виде художественных коллекций, выезд балетных и оперных трупп, дабы удивить Европу, и прочее меценатство. Сколько видов искусств попросту зачахнут без очень богатых заказчиков с тонким вкусом! Повернется ли у человека со вкусом язык пробурчать о напрасной трате денег при виде изумительной красоты кулона на платье императрицы? А парковое искусство? А охота? Архитектура, наконец? А вспомоществование достойнейшим, но нуждающимся?
Есть и такая статья расходов: подарки на Рождество и в день тезоименитства государя всем дворцовым служащим – от обер-гофмаршала до последнего камер-лакея, и подарки дорогие. Их ждут. Это старая традиция, и отступить от нее до сих пор не решился ни один российский монарх. Если учесть, что в тот год, о котором идет речь, в числе разного рода подарков были заказаны более тысячи золотых часов с императорским вензелем из бриллиантов и рубинов, сумма получалась солидная.
Некий господин Штрейгель, швейцарец по пашпорту, представитель прославленной высоким качеством своих часов фирмы «Мозер», попытался перехватить заказ у фирмы «Петр и Павел Буре». И перехватил, предложив значительно более выгодные условия и качество, не уступающее «Буре». На самом-то деле оно уступало, ибо здесь никто не мог превзойти «Буре», но, право же, уступало совсем чуть-чуть – иначе никто не стал бы и разговаривать со Штрейгелем. Нелепо ведь вставлять в пятисотрублевый корпус механизм ценою в полтинник, качеством соответствующий цене. А корпуса уже были изготовлены известной ювелирной фирмой.
Казалось бы, демпинговая сделка не сулила «Мозеру» никакой выгоды, но чиновники министерства двора с пониманием усмехнулись: никак господа швейцарские часовщики тоже не прочь стать официальными поставщиками двора Е.И.В.? Что ж, дело благое. Полезные инициативы надо всячески поощрять, особенно если они ведут к экономии. Ведь, положа руку на сердце, разница между «Буре» и «Мозером» очень небольшая, и в «Буре» не гнушаются ставить в часы швейцарские механизмы.
О Штрейгеле осторожно навели справки. Его рекомендательные письма не вызывали сомнений, референции о нем были самые благоприятные. Весьма, весьма респектабельный господин с широкими полномочиями от уважаемой фирмы. Дело уверенно шло к подписанию контракта.
Одно только слегка смущало чиновников: необходимость отправки всей партии часовых корпусов на завод «Мозера» в Цюрихе, ибо швейцарская сборка была главным условием Штрейгеля. С другой стороны, иначе и быть не могло, поскольку «Мозер» пока не имел в России ни одной самой завалящей часовой фабрики.
Позднее, чем многим другим, Екатерине Константиновне стало известно: пресловутый господин Штрейгель, он же Казимир Пшемысльский, он же барон Попеску, он же Шлема Рубинштейн, не имел никакого отношения ни к фирме «Мозер», ни к настоящему Штрейгелю, чьим именем он воспользовался.
Комбинация была дерзкая и блестяще задуманная. А главное, никто при дворе не мог предположить, что какой-то проходимец позволит себе выкинуть такую наглую шутку по отношению к российскому императорскому дому!
Еще день – и партия товара стоимостью полмиллиона рублей преспокойно и вполне легально ушла бы за кордон, где, без сомнения, следы ее затерялись бы. Полмиллиона – деньги даже для Романовых, но это чепуха по сравнению с убытками от потери престижа! Над одураченным русским императором потешалась бы вся Европа. Оставаясь в тени, лже-Штрейгель мог бы через доверенных лиц предложить «russian tzar» выкупить украденный товар миллиона, скажем, за три, угрожая в случае неуступчивости предать широкой огласке прискорбный для царского самолюбия инцидент, – и, вероятно, не прогадал бы!
Эту-то сумму и спас некий коллежский советник Лопухин из Третьего отделения, доселе не представленный ко двору и вообще оказавшийся в Царском Селе почти случайно, совершенно по иному делу. Начав расследование на свой страх и риск, он в короткий срок достиг поразительного успеха.
Для великой княжны события, сопутствующие разоблачению и поимке мошенника, прошли незамеченными, но запомнился непривычно веселый папá, представивший ей стройного брюнета с живыми внимательными глазами, совершенно не похожего на чиновных лицедеев из Жандармского. Представивший как человека, которому обязан.
Глубокий поклон, легкий книксен в ответ. Мало ли их, представленных великой княжне мужчин! Тысячи. Молодые и старые, толстые и тонкие, в мундирах и в партикулярном, противные и не очень. Большинство из них вспоминаются смутно, хотя детям государя специально тренируют память. Но граф Лопухин запомнился сразу, очень ярко – и навсегда.
Он был такой смешной! Нет, их было двое в одном – влюбленный юноша и строгий ментор при нем. Один рвался к несбыточному – другой его осаживал. Просто прелесть, какие свирепые баталии разыгрывались за внешней непроницаемой благопристойностью чиновника из Третьего отделения! Неужели никто-никто их не замечал? Просто удивительно.
Все дни святочных гуляний в Царском Селе прошли, как игра в жмурки. Катенька видела, что этот новоиспеченный «за особые заслуги» статский советник не первой уже молодости влюблен в нее, и совсем не собиралась негодовать. В редкие минуты встреч наедине – на костюмированном балу, на катаниях с ледяных гор и катаниях на тройках, на благотворительном концерте – она была то приветлива с графом, то холодна, то нарочито кокетлива и упивалась этой извечной женской игрой до тех пор, пока сама не заметила, что влюблена по уши.
Вот это была новость! Вот это номер так номер! Да разве великим княжнам позволено влюбляться не в тех, за кого им позволительно выйти замуж? С семейной тиранией, к счастью, покончено, но существуют ведь законы, обычаи, благопристойность, наконец! Законная дочь государя и какой-то заурядный граф, потомок ветшающего рода, без чинов, без влияния, без ничего… Кто таков? Да его просто нет, он не фигура, смахнет его костлявая в небытие – завтра о нем никто и не вспомнит. Как можно подумать о нем и… Нет, это решительно невозможно!
Но не предки ли Екатерины Константиновны не единожды в истории доказывали, что невозможного для них не существует?
И состоялось объяснение. И были редкие письма, передаваемые с тысячью предосторожностей, и еще более редкие встречи.
История любви безнадежной и платонической – это, несмотря ни на что, прекрасная история. Ее хочется писать. Ее сладко вспоминать. И воспоминания эти могут стать единственным убежищем мятущейся души в отчаянном положении.
Как раз воспоминаниям о первых встречах с Лопухиным и предавалась великая княжна, сидя на жесткой лавке в камере для задержанных при Яузской полицейской части…
Попалась.
И ничего не успела сделать, совсем ничего!
Лишь оказавшись в Москве, Катенька поняла, что сделала, пожалуй, глупость. На что могла она рассчитывать – одна, без друзей и в розыске? Достать билет на первый пассажирский поезд – личный поезд наместника не в счет – по Транссибу? Каким чудом?
