Анатолий Гончар - ХМАРА
Отец Иннокентий с тоской глядел на стоящую перед воротами братию. Весь его запас красноречия иссяк, а разбойники, уже изготовившие из здоровенного дуба таран, подняли его на плечи и теперь отходили чуть назад, чтобы как следует разбежаться. Под прикрытием сотен лучников они двинулись вперед. Со стороны противника стрел не жалели. Вот грянул очередной залп, и множество стрел, просвистев над головами защитников города, шлепнулись на каменную мостовую. Кто-то тихо застонал, выдергивая из плеча зазубренный наконечник, кто-то дико взвизгнул, уворачиваясь (как ему показалось) от летящего прямо в глаз наконечника, кто-то подобрал вражеский "снаряд" и, грязно ругнувшись, отправил обратно. Штурм вступил в новую фазу.
Таран врезался в ворота подобно не вышедшему из пике истребителю. Раздался треск, старое дерево разлетелось на мелкие щепы, а по всему вражескому лагерю, словно неистовый смерч, пронёсся восторженный вопль. "Таранщики", потеряв двоих убитыми и троих затоптанными собственными товарищами, спешили оттащить таран в сторону, дабы освободить проход завывающему в нетерпении воинству.
-Милосердие и покаяние! - возвысив голос, отец Иннокентий в очередной раз приготовился рассказать сказочку о житие в мире и добрососедстве. - Братья мои да наполнятся ваши сердца... Ой, - краснопёрая стрела, взвизгнув, пролетела над самым ухом почтенного священнослужителя, едва не задев его сбившуюся на бок шапочку. Лицо батюшки пошло пятнами: внимать голосу разума и совести штурмующие не захотели, оставалось только одно... Святой отец выпрямился, простер над собой кулаки и принялся извергать проклятия. Что-что, а это у него получалось гораздо лучше, чем призывы возлюбить ближнего своего аки самого себя. А казалось бы, всего-то и разница, что в первом случае Иннокентий поступал согласно учению сына божьего, а во втором слова шли от души, от сердца, а если хотите, то и от самой сущности человеческой.
-...Я призываю на вас молнии и громы небесные, пусть небеса разверзнутся, и дождь огненный вгрызется в плоть вашу аки костры адовы, я призы...
Что еще хотел призвать отец Иннокентий - неизвестно, ибо его слова потонули в грохоте разрывов и в вое летящих над головой бутылок. Тащившие бревно разбойники замерли, вытаращившись на невесть откуда летящие бутыли, засыпавшие разбойное войско острыми осколками и зловонной, прожигающей до костей жидкостью. В двух или трёх местах раздались взрывы. Высокое пламя лизнуло вершину тут же почерневшей сирени. А две бутылки, упавшие на твердую поверхность тарана, разбившись, забрызгали облепивших его разбойников какой-то едкой, вонючей жидкостью. Они дружно взвыли и бросилась в разные стороны, позволив стволу дуба рухнуть, похоронив под собой самых нерасторопных. Тем временем окурки, пока еще не принимавшие участия в битве, сидевшие в стороне и хитро скалившие свои желтые зубы, всем кагалом вскочили на ноги и засуетились, забегав из стороны в сторону в непонимании того, что происходит. Ухнувший прямо посередине войска взрыв похоронил в глубокой воронке и их главаря и всю руководящую верхушку его "великого" воинства. Несколько последовавших вслед за этим взрывов угробили почти всю гвардию и ввергли оставшихся в живых окурков в панику. Закованное в броню войско тут же превратились в насмерть перепуганную бандитскую шайку. Обезумевшие вояки с визгом кинулась к спасительному лесу, на ходу сбрасывая тяжелые доспехи и оставляя на поле боя еще совсем недавно любовно лелеянное оружие.
-Матерь божья! - оседая на каменную кладку, пробормотал отец Иннокентий. - Это же надо такое устроить! И сам-то не чаял, а глянькось, вера-то истинная и помогла, - он покачал головой и задумчиво окинул взором улепетывающие к лесу остатки международной банды.
Голубое небо над полем битвы едва заметно подёрнулось сиреневой зыбью наступающего вечера. Как раз в этот момент на стене города появились я и мой очумело таращившийся по сторонам "лаборант", а на горизонте стало разрастаться новое облако пыли, стремительно приближавшееся к городским стенам. Я вгляделся и мне стало немного не по себе, ибо пыльное облако поднималось от закованных в черную броню всадников, скакавших на таких же черных конях. Пригнувшись к гривам и выставив вперед длинные чёрные копья, они мчались в сторону ворот, а над их головами реяло черное пиратское знамя с черепом и двумя перекрещенными крест-накрест костями. Всадников было немного - сотни полторы, но, глядя на их безупречный строй, на отливающую вороновым крылом броню я понял: ВСЁ - кранты! И потянулся к рукоятям обеих мечей сразу. Кажется, стоящие на стенах ратники тоже это уразумели. Я заметил, как побелели костяшки пальцев у сжимающего древко копья стражника, как закусил до крови губы стоящий поодаль ополченец, как положил руку на плечо брата нахмурившийся Мефодий. Что это конец осознали все, но ни один не бросился бежать, ни один не вскрикнул от страха, ни один не опустил оружие. Глядя на них, мне невольно подумалось: нет, еще не конец, мы еще повоюем! И мне почему-то стало не страшно умереть, умереть в этой битве, сражаясь за раскинувшийся позади город, за чужих, но ставших вдруг такими родными людей. Что ж, мы будем драться! И мы победим! По моей команде лучники подняли луки и приготовились выстрелить.
-Цельтесь в коней, - предупредил я, поднимая вверх правую руку...
Секунды бежали, всадники приближались, я уже приготовился взмахнуть рукой, когда кони наступавших замедлили бег и остановились. Из первого ряда выехал ничем не отличимый от остальных всадник и, отсалютовав мне рукой, медленно приблизился.
-Думал, что не поспею, - донесся до меня странно знакомый голос. Черный всадник приподнял забрало, и под ним показалось улыбающееся лицо графа Дракулы. - Привет, Николай! Скакал, скакал, а вы и без меня управились. Ловко! Не думал я... - граф восхищенно покачал головой.
-А уж я - то как не думал! - мы посмотрели друг другу в глаза и громко расхохотались. Народ, столпившийся на стенах, некоторое время непонимающе смотрел на наше веселье, затем приступ смешинки поразил и его. Вскорости на стенах города стоял оглушительный хохот.
-Заходи, гостем будешь, ворота открыты, - я показал рукой на разбитые врата.
-Спасибо, Николай! Какой из меня гость, мы уж домой. - Увидев на моем лице неподдельное огорчение, добавил: - Неспокойно у нас, а в крепости гарнизон малый, если что - долго не продержатся. Прощай! - развернув коня прокричал Дракула и его войско поскакало в обратный путь.
-До свидания, - подумал я, но кричать не стал, сквозь топот сотен подков до графа было не докричаться.
-Вот и закончилась битва, - протянул подошедший сзади Мефодий.
-Боюсь, что она не последняя, - я устало опустился на выступающий из стены камень. - А "урки" - то нам даже службу сослужили, - добавил я, глядя на поверженные ворота и улыбнулся.
-Не понял, как это? - Мефодий выглядел озадаченным.
-А что тут понимать-то. Это ж, сколько возни было бы: старые ворота снимать, на дрова растаскивать, а тут гляди - одни щепы. Сразу можно новые навешивать.
-Ну, если так, тогда конечно, - задумчиво согласился он, медленно окидывая взглядом поле, заваленное предметами закончившейся "баталии".
В эту ночь никто не ложился спать. Трёхмухинцы праздновали победу. Народ был в меру сыт и не в меру пьян. Такого праздника у них еще не бывало. Фейерверк с разрушением доброй половины города - это нечто. Ликование было всенародным. Ремесленники и подмастерья, магистры и простые дровосеки братались, распивали дешёвое, кислое, черноморское вино и, бродя по городу, пьяно горланили наши имена. В полночь, совсем окосевшая толпа с криками ворвалась в наши опочивальни и, несмотря на протесты, подняв на руки, пронесла по щедро освещенному факелами городу. Я и отец Иннокентий отделались временным отлучением от сна и мелкими потерями в виде оторванных пуговичек, потерянных тапочек и прочее. Отцу Клементию повезло меньше. Пьяная толпа не могла удержать его едва ли не полуторацентнерное тело и то и дело роняла на каменную мостовую. Наконец, нам удалось вырваться и убраться восвояси. Уже практически уснув, я неожиданно вспомнил, что так и не справился о здоровье раненого Всеволода.
-Вот ведь склеротик, - сбросив одеяло, я быстро оделся. Чтобы не быть узнанным, надвинул на лицо чью-то висевшую на гвозде шляпу и поспешил в лазарет. На небе заиграли первые зарницы, хотя до рассвета было еще далеко. В чьем-то курятнике орал петух- полуночник. Откуда-то со стороны площади доносился дружный стук топоров. Игнат, как и обещал, спешил срубить к утру новые ворота.
У порога лечебницы меня встретил слегка подвыпивший Феофан. Лицо его было осунувшееся и усталое.
-Ну? - одним кивком головы спросил я у него и, невольно боясь услышать самое страшное, потряс головой, словно отгоняя этим дурное предчувствие.
