Роберт Холдсток - Лес Мифаго
Кристиан подошел ко мне и опять покачал головой. Огонь ревел, пожирая деревья, но Урскумуг ревел намного громче. Мои глаза наполнились слезами, и Кристиан превратился в расплывчатое пятно на фоне яркого пламени.
Не говоря ни слова, он погладил мое лицо, наклонился поближе, прижал губы к моим и замер, на несколько секунд.
— Мне не хватало тебя, — тихо сказал он. — И будет не хватать.
Потом отошел от меня, посмотрел на Болотника, и равнодушно сказал: — Вздерни его.
Потом, повернувшись ко мне спиной, что-то приказал человеку, державшему лошадь, и тот повел ее через горящий сад.
— Крис! — крикнул я, но он уже забыл обо мне.
Мгновением позже я уже висел в воздухе, и петля стала затягиваться; я быстро задыхался. Тем не менее я еще не потерял сознания, и, хотя ноги болтались над землей, ухитрялся дышать. Из-за слез перед глазами все расплывалось; последнее, что я увидел: Гуивеннет, ее длинные красивые волосы, она уплывает на спине твари, которая ее везет. Лошадь налетела на остатки изгороди, и я успел подумать, что несколько ее рыжих волосков должно остаться на столбе.
А потом на меня навалилась темнота. Звук моря, бьющегося о скалы, оглушительный крик хищной птицы, пикирующей на добычу. Яркий огонь расплылся. Я попытался что-то сказать, но не услышал ничего…
Что-то темное появилось между моим болтающимся в воздухе телом и стеной огня. Я мигнул и опять попытался закричать. На мгновение мое зрение прояснилось и я сообразил, что вижу ноги и нижнюю часть тела Урскумуга. Вонь звериного пота и навоза ошеломляла. Тварь наклонилась ко мне, и через слезящиеся глаза я увидел отвратительное, выкрашенное в белое лицо человека-вепря, ощетинившееся колючками и листьями. Рот открылся и закрылся, как будто он хотел что-то сказать. Но я услышал только шипение. И все-таки я понял. В его глазах — раскосых, пронизывающих, глазах отца — стояло торжество, а его ужасная морде ухмылялась: наконец-то он сумел схватить одного из своих беглых сыновей!
Когтистая лапа сомкнулась вокруг моей талии, сильно сжала и подняла к сверкающим челюстям. И я услышал смех, громкий человеческий смех, потом меня сильно тряхнули — как будто собака, держащая в зубах птицу, мотнула головой — и меня поглотило спасительное забытье, унеся в королевство сновидений.
Потом я услышал шум — как будто жужжал рой ос, — который постепенно прекратился. Запели птицы. Я открыл глаза. Вокруг меня кружились и двигались тени, медленно превращаясь в звезды, облака и… человеческое лицо.
Тело окоченело, везде, за исключение шеи, в которую как будто вонзили тысячи иголок. Петля все еще была на месте, но свободный конец перерезанной веревки лежал рядом со мной, на холодной земле.
Я сел, медленно и осторожно. Костер ярко горел. Воздух пах золой и кровью. И животным. Я повернулся и увидел Гарри Китона.
Я попытался заговорить, но губы не слушались. Глаза слезились; Китон протянул руку и коснулся моей. Он подполз ко мне, на боку, опираясь на локоть. Из его плеча торчало обломанное древко стрелы, поднимаясь и опускаясь вместе с каждым тяжелым вздохом.
— Они забрали ее, — сказал он, тряхнув головой. Я кивнул, насколько сумел. — Я ничего не мог поделать, — печально сказал Китон.
Я указал на обрезанную веревку и издал хриплый звук, спрашивая, что произошло.
— Зверь, — ответил летчик. — Похожий на вепря. Он взял тебя в руки и поднял. Потряс. Бог мой, ну и тварь. Наверно он думал, что ты мертв. Он обнюхал тебя, и отпустил. И ты опять повис. Я перерезал веревку твоим мечом. И думал, что опоздал.
Я опять попытался заговорить, безрезультатно.
— Это они оставили, — сказал Китон и поднял серебряный лист дуба. Наверно Кристиан выбросил его. Я протянул руку и коснулся холодного металла.
Так мы лежали, в темнеющем саду, глядя на блестящие потоки искр, поднимавшиеся к небу от тлеющих деревьев. В свете огня лицо Китона казалось призрачно белым. Каким-то образом мы выжили, и ближе к рассвету забрались в дом, двое горемычных раненых людей, дрожащих и трясущихся.
И тогда я горько заплакал, о Гуивеннет, о всем том, что я любил, о всех тех, кого я любил. Китон молчал, стиснув зубы и прижав правую руку к ране, как если бы он пытался остановить кровь.
Мы были парой потерпевших поражение воинов.
Но мы пережили этот день; набравшись сил, я дошел до поместья и вызвал помощь для раненого летчика.
ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ. Сердце Леса.
Внутрь
Из дневника отца, декабрь, 1941 год:
Написал Уинн-Джонсу, требуя, чтобы он вернулся в Лодж. Около пяти недель я путешествовал по более глубокому лесу; дома же прошло не больше двух. Я не почувствовал временного сдвига; в лесу зима такая же мягкая — хотя и упорная — как и дома. Нет сомнения, что эффект — по-моему похожий на физическую «относительность» — будет более заметен, при путешествии в самое сердце леса.
Я обнаружил четвертую дорогу в самую глубь леса, проходящую за пределами внешних защитных зон, но там чувство дезориентации очень сильно. Более банальную дорогу трудно себе представить; это речка, которую С и К называют «говорливый ручей». После двух дней пути внутрь этот крошечный ручеек превращается в настоящую реку; не могу себе представить, откуда берется вода! Каким образом в некоторой точке она становится такой полноводной, никак не меньше Темзы?
Дорога ведет за Святилище Лошади, за Каменный водопад и даже за район руин. Я встретил шамига. Они из раннего бронзового века, возможно две тысячи лет до нашей эры. Они очень любят мифы и легенды. Их так называемая «жизнеголос» — юная девушка, выкрашенная в зеленое — обладает отчетливыми медиумными способностями. Они и сами по себе легендарный народ, вечные стражники речных бродов. От них я узнал природу внутренней страны; они говорят, что для путешествия туда надо выйти из района руин и «большой расселины». И еще они рассказали о большом огне, который отделяет первобытный лес от сердца.
Мое истощение дошло до предела, ужасная трудность! Мне пришлось вернуться в Оак Лодж, потому что путешествие забрало у меня последние силы. Человек помоложе, возможно… кто знает? Я должен организовать экспедицию. Лес продолжает мешать мне; он защищает себя настолько энергично, что даже путешествие по его окраинам может кончиться очень плохо. Шамига, однако, хранят много ключей от него. Они — настоящие друзья путешественника, и я обязательно попытаюсь еще раз увидеться с ними до конца лета.
Шамига — настоящие друзья путешественника. Они хранят много ключей от него.
…
Я не почувствовал временного сдвига…
Девушка завладела всеми моими мыслями. Джи видит это, но что я могу сделать? Это в природе мифаго.
Неполный и несвязный дневник отца стал настоящим утешением в дни, последовавшие после той болезненной, разрывающей сердце ночи. У шамига есть ключи к многим тайнам. Говорливый ручей ведет с самый глубокий лес. Кристиан, как и я, из внешнего мира, так что он привязан к «тропинкам» и я могу последовать за ним.
Я читал дневник так, как если бы от этого зависела моя жизнь, и, возможно, моя одержимость имела смысл. Я собирался последовать за братом, как только силы вернутся ко мне и Китон будет в состоянии путешествовать. И сейчас я не мог сказать, какое из наблюдений или замечаний отца будет критически важно на каком-нибудь участке пути.
Врачи с авиабазы осмотрели Гарри Китона. Рана оказалась неопасной для жизни, но достаточно серьезной. Тем не менее он приехал в Оак Лодж через три дня после нападения, с рукой на перевязи, еще слабый, но горящий энтузиазмом. Он настолько хотел выздороветь, что очень быстро пришел в себя. Он знал, что у меня на уме, и хотел идти со мной; я охотно согласился.
Но и у меня были две серьезные раны. Три дня я не мог ни говорить, ни есть, и только пил бульон. Я чувствовал себя слабым и угнетенным. Постепенно сила вернулась ко мне, но перед глазами все время стояло одно и то же воспоминание: Гуивеннет, грубо привязанную к спине лошади, увозят в лес. Я не мог спать; все время думал о ней. И никогда бы не верил, что способен пролить столько слез. Наконец, дня через три после похищения, мой гнев выразился в серии истерических припадков, при одном из которых был летчик, который храбро встретил мою — к счастью словесную — атаку на себя и помог мне успокоиться.
Я должен вернуть ее. Легенда или нет, Гуивеннет из зеленого леса была женщиной, которую я любил, и мне не жить, если я не сумею освободить ее. Я хотел разбить на кусочки череп брата, точно так же, как в припадках раздражения разбил вазы и стулья.
Но мне пришлось ждать неделю. Я не мог направиться в дикий лес до тех пор, пока полностью не вылечусь. Наконец ко мне вернулись силы и голос, и я начал готовиться к экспедиции.
