Александр Мазин - Герой
– Ты зачем здесь, воевода? Я тебя не звал.
– Вот что меня позвало! – Духарев махнул плетью в сторону горящей церкви.
– Нечего тебе тут делать! – Святослав грозно нахмурил брови.
– Ты, должно быть, запамятовал, княже, – медленно, с расстановкой произнес Духарев. – Я – воевода твой, а не холоп!
На скулах Святослава вздулись желваки. Но он усилием воли подавил ярость. Отвернулся от Духарева и, не глядя на него, произнес:
– Единоверцев своих прибежал защищать?
За спиной Сергея шумело вече. Справа весело трещал огонь…
– Да, – сказал Духарев.
– Обратно иди, на Гору! – бросил Святослав. – Там и будь. Молись кому хочешь, тебя не тронут. А капища христианские давно проредить пора. Понастроили… Как в землях ромейских. Не любы они народу!
– Народу? – Духарев криво улыбнулся. – Или – тебе?
– И мне! – жестко произнес Святослав. – А потому, воевода, дозволяю я народу пожечь капища ваши, а из камней алтарных жертвенник Перуну сложить. А кто противиться будет – бить без жалости!
Сказано было не обычным голосом, а тем, каким великий князь подавал команды во время боя. Чтоб все слышали.
Духарев ощутил, как в нем поднимается волна холодного бешенства.
– Меня – тоже бить?
Святослав подал коня вперед, встал с Сергеем стремя в стремя.
– Иди домой, воевода, – произнес он негромко. – Я здесь князь. Я говорю – ты повинуешься. Иди домой, пока я не осерчал.
– И что будет? – с презрительной усмешкой бросил Духарев. – Убьешь меня? – В правой руке Сергея – плеть, левая легла на рукоять сабли.
– Отойди прочь! – с такой же холодной яростью произнес Святослав. – Лучше сам отойди, воевода! Нехорошо будет, коли умрешь ты от руки того, кого сам учил меч держать.
– А ты гридням вели! – предложил Духарев. – Хотя гридней твоих тоже я учил… Уж не знаю, княже, как тебе теперь быть. И так нехорошо, и этак…
Тут он заметил, что народ, тот, что был поближе, притих и с вниманием прислушивается к беседе великого князя со своим воеводой. И гридни ближней дружины – тоже.
А еще он увидел, что к нему пробивается Йонах. Когда Духарев выезжал из дому, парня на подворье не было, а теперь вот нашел…
Гридни Святослава посторонились, полагая, что молодой хузарин спешит с какой-то вестью.
Так и было.
– Батька! Там, в Вышгороде, Звана… – тут он заметил Святослава. – О! Княже! Дозволь воеводе весть сказать!
– Говори, – разрешил Святослав.
Похоже, он рад был немного разрядить обстановку.
А молодой хузарин даже не заметил возникшего противостояния.
– Из Вышгорода малец прибежал! – произнес он возбужденно. – Говорит: Звана нашего бояре повязали. Надо бежать выручать, батька!
Духарев глянул на Святослава. Святослав молчал. Но между гридней, и духаревских, и княжьих, пробежал ропот. Звана в войске знали.
– За что повязали? – сурово спросил Духарев. – И что он вообще там делал, в Вышгороде?
– Девка у него там, – сказал Йонах. – Боярская дочка. А повязали за то, что челядников боярина вышгородского побил.
– За что побил?
– Боярин тебя худыми словами обзывал. И… – Йонах покосился на Святослава – … про великого князя тоже болтал… разное.
– Что болтал? – резко спросил Святослав.
Йонах замялся. То ли не хотелось ему дурное повторять, то ли не желал быть ябедником…
Но сын Машега не был бы сыном Машега, если бы не выкрутился. Причем с той нахальной отвагой, которая всегда отличала потомственных «белых» хузар, не кланявшихся никому, кроме Бога.
– А может, сам у него и спросишь, княже? – дерзко предложил Йонах.
– А может, ты всё врешь, гридь? – в тон ему парировал Святослав.
– Не говори так, княже! – В голосе молодого хузарина зазвенела обида. – Я – Йонах бар Машег!
– Гордый, – буркнул Святослав. – В отца. Или – в батьку? – Князь метнул сердитый взгляд на Духарева.
Но Йонах воспринял слова князя как похвалу, задрал кверху подбородок.
– Боярина того Шишкой кличут, – сообщил он. – Поспешим, батька! – Он умоляюще поглядел на Духарева. – Малец говорил: Шишка хочет Звана собаками затравить. Шишка так неугодных холопов своих травит.
– То холопы, а то гридь! – Святослав хмыкнул.
– Так он же связанный будет! – воскликнул Йонах. – Поспешим, батька!
Духарев колебался недолго. Бросил последний взгляд на горящую церковь… Да что тут выбирать! Так и так сгорит. Нет, сейчас Зван важнее.
Сергей тронул Калифа…
И Святослав конем заступил ему дорогу.
– Далеко собрался, воевода?
– В Вышгород. Отойди с дороги, княже. Прошу тебя!
– Ах, просишь… – Святослав прищурился. – Ну коли просишь, так я, пожалуй, отойду. Может, еще о чем попросишь? О единоверцах своих…
– Ты ведь всё уже решил, княже, – мрачно произнес Духарев. – Что просить без толку.
– Артём! – вдруг зычно выкрикнул Святослав.
Один из Святославовых ближних тут же выдвинулся, и только сейчас Духарев признал в нем сына, потому что бронь на парне была новая, дороже прежней, шлем с личиной и конь чужой, из княжьей конюшни.
– Будешь здесь старшим, – сказал великий князь.
– Да, батька.
«Ага, – подумал Духарев. – „Батька“. Успел уже, значит, личную присягу князю принести. Растет сынок. А отцу – ни слова».
– Капища ромейские пусть разбирают, как я велел, – продолжал Святослав. – Но утварь не грабить и жрецов не бить. Только тех, кто мешать будет. Ослушников наказывай без жалости. – И, повысив голос: – Все слышали?
Слышали все. Святославов рык не услышать мудрено.
– Доволен, воевода? – уже вполголоса спросил великий князь.
– Спасибо, княже.
Ну что тут скажешь! Церквам в Киеве так и так не устоять. Раз Святослав решил «проредить», так и будет. А вот поставить во главе этой богоборческой операции христианина – отличный политический ход. С одной стороны, ясно, что никаких «переборов» не будет. Не бунт с беспорядочными пожарами, разгромом и грабежом, а управляемая сила народного гнева. Артём – герой. Город спас. Его не просто уважают – любят. Другое дело, что любовь толпы – вещь переменчивая. Но мечи княжьих гридней добавят ей постоянства.
А с другой стороны, этот ход вобьет крепкий клин между Артёмом и его киевскими единоверцами. И можно спокойно оставить парня старшим по Детинцу, не опасаясь, что он будет лоббировать интересы христиан. А ромеям, если что, можно сказать, что ослабление присутствия христианской церкви – не есть личная воля князя, а исключительно воля народа, которую он, князь, обуздал, как мог. В идеале Святославу вообще стоило покинуть на это время Киев.
Что он и сделал.
Глава 11
Спорное право боярина Шишки
Вышгород, персональный городок княгини Ольги, размерами уступал Киеву, но во всем прочем, пожалуй, превосходил. Посадов поменьше, зато стены повыше и покрепче, и дома за стенами солиднее. Можно не сомневаться, что и измором его взять было бы потруднее, чем Киев. Те же печенеги сюда даже и не совались.
Когда Духарев с дружинниками и Святослав, прихвативший с собой всего десяток гридней, подъехали к воротам города, те оказались заперты.
И отворить их даже никто не почесался. Хотя стражи наверху их точно видели.
– Открывай ворота, псы! – гаркнул Велим.
– Сам пес! – ответили сверху. – Прочь езжай!
– Велим, дозволь я ему бороду укорочу? – попросил Йонах. – Он, свиное вымя, утром вдогон мне стрелял.
– Погоди! – вмешался Духарев. – Эй ты! Я – воевода Серегей! Слыхал обо мне, бездельник? Живо открыл ворота!
– Вот тебя-то как раз пущать и не велено! – радостно заорал сверху один из стражей, бородатый детина в сдвинутом на затылок шлеме.
– Это кем же не велено? – поинтересовался Духарев.
– Первый боярин Шишка не велел! – охотно ответил страж. – Так что убирайся, воевода, восвояси, пока я тя не стрельнул, как велено!
– Ты в меня стрельни, мордастый! – закричал Йонах. – Всё равно не попадешь!
– Это почему ты так решил? – заорал страж.
– Да всякому видно! Ты даже на сапог себе помочиться захочешь – и то промахнешься!
– Это почему это я на сапог промахнусь?! – возмутился страж.
Гридни захохотали. На стене – тоже. Даже князь улыбнулся. А вот страж побагровел и дернул из налуча лук. Все заржали еще пуще. Никому в голову не приходило, что боярский страж настолько тупоумен, что рискнет выстрелить в княжьего гридня. Не говоря уж о воеводе.
Но этот оказался тупоумен именно настолько. Он выстрелил. В Йонаха он, естественно, не попал. Взял выше и угодил в Cвятославова гридня, который, естественно, тоже не стоял столбом, а отшиб стрелу щитом. И прежде, чем отбитая стрела упала на землю, защелкали тетивы луков, и стража снесло со стены.
И быть бы большой беде, потому что на вышгородской стене тоже схватились за луки, но тут Святослав бросил коня вперед и бесстрашно сдернул с головы шлем. Солнечный луч свернул на его бритой загорелой голове. Мотнулся назад пшеничный чуб, когда князь запрокинул голову и рыкнул почище пардуса:
