Геннадий Ищенко - Возвращение
— О тех, кто по призыву партии строил в Сибири электростанции и возводил города. Называется «Прощание с Братском».
Пахмутова написала эту песню в шестьдесят восьмом году. Я знал, что для большинства ее песен не использовались уже готовые стихи. Ей их писали в основном Гребенников или Добронравов, а «Братск» – это их совместная работа. Поэтому, выбирая эту песню, я почти ничем не рисковал.
— Серьезная тема, — сказал Валентин, пытливо посмотрев на меня. — И очень необычная для твоего возраста. Чем вызван ее выбор?
— Если бы я жил только своим опытом, мы бы с вами сейчас не ехали в этой машине, — ответил я. — А книги на что? Сколько я пересмотрел газет и журналов! И потом, остальные наши песни уже все слышали, а необычность темы может здорово помочь.
Когда мы подбирали песню, Люся мне сказала почти то же самое.
— Это совсем не детская песня. Помнишь, что тебе сказала Лена после твоего пения в классе? Здесь примерно то же самое. И напишут ее, по твоим словам в шестьдесят восьмом. Стоит ли рисковать, может быть, взять песню из далекого будущего?
— Хороших песен и в будущем всегда не хватало, — возразил я. — Три четверти из них о любви. Кто нам их даст петь? А за некоторые сесть не сядешь, но жизнь испортишь, и себе, и близким. Ну, например, есть очень красивая песня о белых казаках. Называется «Конь вороной». Музыки я к ней не подбирал и не собираюсь, а так спеть могу. Слушай:
Над Доном снег кружится словно пух,
Снежинки крупные ложатся в воду.
Нам надо выбирать одно из двух,
Жизнь или смерть, позор или свободу…[7]
— Понимаешь? — сказал я, допев песню. — Многие наши песни просто не для этого времени.
— Песня красивая, — сказала она, поежившись, как от озноба. — Спел ты очень душевно. Но как так можно, у них же руки по локоть в крови?
— Гражданские войны всегда очень кровавые, — сказал я. — И побеждают в них не те, кто правы, а правыми получаются те, кто побеждает. А на проигравших вешают всех собак. Они теряют все: имущество, Родину, многие – жизни, и в истории о них трудно найти доброе слово, потому что историю пишут победители. Если бы ты знала, сколько в нашей истории темных пятен, о которых большинство просто не знает! Руки, говоришь, в крови? А у наших? Знаешь, что творили отряды ВЧК? А в Крыму, когда его взяли? Не хочу об этом говорить. А белые… Нам ведь всегда говорили, что они сражались за фабрики и земли.
— А разве не так?
— Ну кое-кто, может быть, и сражался. Но таких было мало. Те успели перевести деньги и бежать. А большинство белых дралось не за барахло, а за свой мир, который разрушали у них на глазах. Ты права, мне их жалко. Ладно, бог с ней, с историей. Когда-то совсем молодым я видел съемку, когда исполнялось «Прощание с Братском». В глазах многих пожилых людей стояли слезы. Эта песня из нынешнего времени, и это должны оценить.
Машин на трассе было мало, и Николай ехал на предельной скорости, обходя редкие грузовики. Я задумался и не заметил, что мы уже едем по городским улицам. Наконец машина подъехала к знакомому зданию ЦК комсомола и остановилась.
— Все выходим, — сказал Валентин, открывая дверцу.
— А у вас здесь и пианино есть? — спросил я, покинув салон и помогая выйти Люси.
— В отделе культуры все есть, — ответил Валентин. — Идите за мной.
— Валентин Петрович! — решившись, спросил я. — Вы не знаете, где живет Машеров?
— Какой именно? — спросил он, не оборачиваясь.
— Петр Миронович.
— А тебе он зачем? — повернулся Валентин. — Это очень занятый человек.
— Есть мысль написать повесть о его партизанской деятельности, — соврал я, не моргнув глазом. — Не все же писать фантастику. А он мне мог бы кое-что рассказать и разрешить допуск к архивам. Там и секретного уже ничего нет, а они по-прежнему закрыты.
— Точного адреса я не знаю, только дом, — ответил Валентин.
— Я ему написал письмо, — сказал я. — Давайте после смотра проедем к тому дому, и я его просто брошу в почтовый ящик. А там он уже пускай сам решает, помогать мне или нет.
— Это можно, — кивнул Валентин. — Этот дом в десяти минутах езды. А если хочешь, я могу передать твое письмо через секретариат ЦК. Я у них раза два в неделю бываю.
— Нет, так не хочу. В секретариате они, наверное, просматривают и сортируют письма. А там есть очень личное.
— Ну, как знаешь, — он подошел к гардеробу и снял пальто. — Что стоите? Быстро раздевайтесь. У меня, между прочим, и своей работы навалом.
Мы сняли верхнюю одежду и поспешили за Валентином на второй этаж, где он завел нас в помещение, похожее на студию записи в телецентре, только без камер.
— Подождите здесь, — велел Валентин. — А я сейчас быстро всех соберу.
«Быстро» вылилось в минут сорок. Вот стоило так спешить? Наконец за столами собрались три парня, девушка и один пожилой мужчина.
— Вы выбрали, что будете исполнять? — спросил он. — По-прежнему «Качели»?
— Мы бы хотели спеть новую песню, — сказал я комиссии. — Называется «Прощание с Братском». Песня только закончена, поэтому исполнение может хромать. Но у нас еще есть время подготовиться.
— Исполните, — сказал пожилой. — А мы посмотрим.
Я в таежном смолистом краю
Встретил лучшую песню свою,
До сих пор я тебя, мой палаточный Братск,
Самой первой любовью люблю…[8]
Отзвучала песня, но все молчали.
— Странно, — сказал пожилой. — Как вы смогли это почувствовать? У меня просто нет слов! Говоришь, мало тренировались?
— Вряд ли на конкурс выставят что-нибудь лучше этой песни, — сказала девушка. — Я голосую за нее.
Все были «за», поэтому Валентина не задержали, и он решил проехаться к дому Машерова с нами.
— На всякий случай, — пояснил он. — Чтобы ты случайно не влип в неприятности.
Ехали действительно совсем недолго. Когда подъехали к дому, все остались в салоне, а я направился к крайнему подъезду. Из него как раз вышла женщина.
— Извините, — обратился я к ней. — Вы не скажете, в какой квартире живет Машеров?
— А тебе он для чего? — спросила она. — Постой, это ты с девочкой пел «Качели»? Петя, тебя ищет этот молодой человек.
Я повернулся в ту сторону, куда она смотрела, и увидел подходившего Машерова, который был гораздо моложе, чем на запомнившихся мне фотографиях.
— Ты куда, Поля? — спросил он. — Надолго уходишь?
— Да нет, минут на двадцать, — ответила жена Машерова. — Я тебе все разогрела, обедай.
— Так, — он повернулся ко мне. — Хорошо поешь. И песни у тебя замечательные, особенно о Белоруссии. Пойдем домой, там и расскажешь, зачем я тебе нужен. Жаль, Лена в школе, ей с тобой было бы интересно познакомиться. Возраст у вас примерно одинаковый. Ты в каком классе?
Мы с ним вошли в подъезд и подошли к двери.
— В седьмом, — ответил я, понимая, что влип и все планы нужно менять.
— Ну а она в восьмом. Заходи и раздевайся, у нас тепло. У тебя разговор короткий или длинный? Если короткий, то начинай, а с длинным придется подождать, пока я пообедаю. Может быть, составишь мне компанию?
Мне почему-то вспомнился фильм «Чапаев», где он говорил: «Я обедаю – садись обедать». Я решился.
— Короткий у меня разговор, Петр Миронович. И желательно нам поговорить сейчас, пока не пришла ваша жена. А есть я не хочу, спасибо.
— Ну тогда садись и излагай, — сказал он, кивнув на диван.
— Прочтите, — сказал я, протягивая ему конверт. — Я его хотел бросить в ваш почтовый ящик.
Он взял конверт, достал из серванта ножницы и обрезал край.
— А своими словами, значит, не хочешь? — спросил он, вытряхивая на стол письмо. — Ах да, ты же у нас еще и писатель!
Прочитав первые строки, он удивленно посмотрел на меня.
— Откуда ты это мог узнать? О повышении могут знать в ЦК комсомола, а ты у них вроде бываешь, но остальное?
— Читайте дальше, я потом объясню.
— Ничего себе! — он оторвался от письма и посмотрел на меня с изумлением. — Я это сам недавно узнал. А дальше написана какая-то галиматья. Тебя кто ко мне прислал?
— Никто меня не присылал. Петр Миронович, у меня к вам будет просьба. Письмо я вам передал только из-за, как вы выразились, галиматьи. Шапка, которая вас так удивила и за которую с меня нужно брать подписку о неразглашении, написана с единственной целью – обратить ваше внимание, чтобы вы не выбросили написанное в мусорку. Сохраните эту бумагу и проверьте, галиматью я написал, или то, что будет на самом деле. Все должно случиться уже скоро и в новостях это прозвучит.
— Предсказатель! — с явной иронией сказал он, опять разворачивая письмо. — И как с этим согласуется знание государственных секретов?
