Крепостной Пушкина (СИ) - Берг Ираклий

— Садитесь на корточки, братцы, — скомандовал корнет, — внизу легче.

— А вы, ваше благородие?

— А я постою. Мне офицерская честь не позволяет. «И чёртовы лосины», — мысленно добавил корнет.

Так бы он и угорел, а с ним и весь караул, не явись наконец спасение — в виде самого императора. То ли государь обладал способностью собирать вокруг себя людей, то ли весть о пожаре разлетелась по дворцу настолько быстро, но прибыл он уже во главе порядочной группы, включавшей брата и старшего сына.

— Караул ещё здесь? Корнет, сюда! — стены дворца стали свидетелями мощи царской глотки. Император разглядел сидящих на корточках гвардейцев, приказав выходить и им.

— Молодцы. Благодарю за службу! — похвалил Николай кашляющих людей.

«Надеюсь, в рапорте это отметят, — подумал корнет, — как ни крути, а горели мы в полном порядке.»

Становилось многолюдно. Пришла первая рота дворцовых пожарных — с топотом и грохотом, достойными полка.

— А ну-ка, братцы, разбейте окна! — скомандовал Николай, указывая на Фельдмаршальский зал и надеясь, что дым улетучится и станет проще. Ошибочное решение. Получив доступ к свежему воздуху и кислороду, огонь обрёл ещё большую силу — весело полыхнув так, что пришлось отступать.

На глазах у людей пламя пошло сразу в двух направлениях — из Малого тронного зала в Белую галерею, дворцовую церковь и галерею героев 1812 года, а также к Невской анфиладе, за которой располагались помещения царской семьи.

— Что думаете? — отрывисто бросил император командиру пожарных.

— Плохо дело, ваше императорское величество. Сами посудите, сколько здесь всего деревянного и сухого. Большой огонь и идёт верхом. Людей мало. Во дворце две роты, подойдут команды и станет... ну, три. Нужна помощь, государь. Пока что мы можем лишь замедлить движение пламени, но не остановить его.

— Ясно, — Николай резко развернулся и, указав сыну следовать за ним, направился в покои императрицы. Опасности он не боялся и не помышлял отступать, но сперва следовало позаботиться о семье.

— Миша, поднимай полки. По военной тревоге, — сказал он появившемуся рядом брату. — Двух достаточно, но чтобы скоро. Ближайших. Преображенский и Павловский. Чтобы дежурные батальоны уже через полчаса стояли перед дворцом! Понял? Действуй. С Богом.

Брат кивнул, отдал честь и исчез.

— Теперь ты, — обратился император к сыну. — Дело плохо, будет жарко. Ты должен отвезти наших в Аничков.

— Но, отец!

— Знаю, всё знаю. Ты мужчина и думаешь, что неучастие в борьбе с пожаром может бросить на тебя тень. Это чушь. Тушить найдётся кому. Твоя задача — спокойно, без паники, отвезти братьев с их няньками, сестёр и мать в безопасное место. Ты знаешь, как я люблю твою мать, но женщины не могут действовать должным образом в минуты опасности. Такова их природа. У них нервы.

— Я никогда не видел, чтобы мама нервничала, отец. В том смысле, чтобы паниковала.

Николай вздохнул.

— Нервы есть у всех женщин — здесь императрица, увы, не исключение. Но однажды я сказал ей, чтобы нервов не было. И их не стало. Не о том речь. Ты уже не ребёнок и должен сам уметь руководить, принимать решения, командовать. Друзья твои, Виельгорский и Паткуль, помогут. Втроём справитесь.

Цесаревич нехотя кивнул. Ничего он не желал сейчас так, как проявить себя на глазах у отца. Но понимал, что спорить с ним бесполезно. Тот, кого мать и близкие звали Никой, царедворцы Незабвенным (при жизни), а прочие несколько более прямолинейно — Палкиным, не терпел противодействия своей воле. Внимательному взгляду, впрочем, было заметно, что отца что-то беспокоит. Император шёл не так скоро, как мог, словно желая продлить время общения.

— И вот ещё что, — Николай остановился, и Александр понял, что оказался прав в своей догадке. — На всякий случай. Дело не то чтобы опасное, но в жизни случается всякое. Ты хорошо учился и сможешь править не хуже других. Я не прощаюсь, не предчувствую чего-то, — поспешно вскинул он руки, видя изумление и страх в глазах цесаревича, — но правитель обязан предусматривать всё, что только возможно. И на этот самый крайний случай несчастья со мной — ибо видит Бог, я не стану прятаться за чужими спинами — на этот случай я говорю. Образование твоё достойно, да и как иначе — учителей подбирал я сам. Но есть то, чего ты, мне кажется, недопонимаешь. И никакой Жуковский, при всём моём уважении, тому не научит. Сейчас я дам тебе простой урок, а ты его запомни. Он поважнее прочих. Готов?

— Конечно готов, отец.

— Скажи мне, сын, наследник и будущий император. На чём держится государство наше? На чём держится Россия?

Александр растерялся. Логика подсказывала, что вопрос с подвохом, а значит, ответ на него должен быть очень прост. Но ничего достойного на ум не приходило.

— Здесь нет нужды думать, — легко прочёл по его лицу Николай, — такое чувствуется сердцем. Ещё раз. На чём держится Россия?

— На... войске. Верных людях. Вере в Бога. На дворянах.

— Правильно. Но ответ проще. Вот на этом, — император поднёс кулак прямо к носу цесаревича. — Вот на этом всё держится. Запомни и не забывай никогда. Теперь же пошли, поспешим.

Они почти бегом — вернее, государь шёл, а сын едва поспевал за ним, как и следующая в отдалении группа придворных, почти все — гофмаршальской части, именуемые острословами «полковниками от котлет», — вошли в покои императрицы. Дочери не покидали мать всё это время, с беспокойством ожидая известий.

— Вот что, мои дорогие, вы должны собираться немедленно. В дальнем крыле произошло незначительное задымление, и мне не хотелось бы, чтобы вы дышали этим чадом, доберись он сюда, — Николай не стал тянуть с объяснением.

— Собираться? — воскликнула Мария.

— Да, вы все едете в Аничков дворец, немедленно. Александр, братья.

Цесаревич кивнул и вышел, направляясь в комнаты великих князей.

— Брать только самое важное. Драгоценности, — император подошёл к столику, в котором, как он знал, жена хранила целое состояние. Отперев его, Николай полюбовался блеском камней.

— Мария, обойди фрейлин. Забрать нужно всех. Тряпки, вещи — оставить. Брать лишь необходимое. Командует Александр. Я приказал ему отвезти вас, и он выполнит приказ.

— Он даже не генерал, тоже мне командир, — не удержалась от шпильки Мария, пряча внутреннюю тревогу.

— Незначительное задымление, Ника? И поэтому мы все должны уехать? — подала голос государыня, пытаясь собраться с мыслями.

— Знаешь, дорогая, есть такая пословица, что дыма без огня не бывает.

— И что она означает?

— То, что в ней сказано. Там, где дым, будет и огонь. От этого огня вы и уезжаете.

— Но как же ты?

— Да, папа, мы не уедем без тебя! — Ольга немногое поняла, но чувствовала детским сердцем, что происходит неладное, а родители только изображают спокойствие.

— Уедете, — император впервые в жизни посмотрел на дочь знаменитым взглядом, от которого трепетали все, а самые умные даже падали в обморок. Та смутилась, и Николай опомнился.

— Так надо, милая, — он склонился над Ольгой с высоты немалого роста, — вы должны помочь мне. Помочь — значит не мешать. Сейчас мне это очень нужно. Понимаешь, милая?

Девочка кивнула.

— Ну и отлично. Собираетесь и уезжайте. Я же пойду отдам ещё несколько распоряжений. Меня ждут.

Николай вновь вышел в «публичные» залы, где отряды дворцовых гренадер уже возводили стену от огня, нося руками кирпичи с улицы. Работа шла споро — бодрые усачи шутили и, завидя государя, удвоили усилия.

— Молодцы, молодцы. Шибче, шибче, — похвалил и подбодрил он солдат. План, зреющий в голове, обрёл ясные очертания. Необходимо было остановить огонь, закупорить на возможно меньшей части дворца, а после задушить, задавить массой борющихся с ним людей. Император ещё не знал, что на чердаках нет и не было ни одного брандмауэра и потому все усилия ниже бесполезны. Не знал, что брат исполнил приказ буквально и помощь уже пришла, но бездействует. Что первые два батальона Павловского и Преображенского полков стоят на Дворцовой площади, не понимая, зачем их подняли и что вообще происходит. Что пожарная рота Свечина выбилась из сил в попытках возвести стену на чердаке, но капитан уже видел, как огонь идёт по потолку, стенам, полу — и что им нечем его удержать. Но даже всё это знание не смутило бы Николая в ситуации видимой опасности. Каким бы царём он ни был, но командиром являлся прекрасным и сейчас ощущал себя даже радостно — как человек, наконец-то оказавшийся на своём месте.